Двигали мирами.
Райские долины
Кровью обливались;
Карлы-властелины
В бездну низвергались.
Горячее сочувствие простому народу, горестной доле бедняка звучит в известном стихотворении «Раздумье селянина» (1837). В стихотворении «Бедный призрак» (1838) поэт говорит об одинокой и печальной старости бедняка, который провел всю свою жизнь в поисках счастья, да так и не нашел его.
В стихотворении «Тоска по воле» Кольцов пишет:
Тяжело жить дома с бедностью;
Даром хлеб сбирать под окнами...
В «Русской песне» («Не на радость, не на счастие...») (1840) разрабатывается мотив противоречия между страстной жаждой счастья и страхом перед грозным призраком нищеты.
И хотя в «Доле бедняка» (1841) Кольцов при окончательной обработке стихотворения несколько смягчил краски, но и в нем демократические мотивы звучат ярко и сильно.
В поэзии Кольцова выразилось осознание человеком из народа своих прав на широкую, разумную и свободную жизнь. Один из первых в русской литературе Кольцов показал крестьянина не как объект жалости и сентиментального воздыхания, но и как мыслящего и чувствующего человека. Борьба за личное счастье, борьба за полноту жизни — один из лейтмотивов поэзии Кольцова. Не случайно сильную и страстную любовь, как наиболее яркое проявление человеческого чувства, поэт противопоставлял пошлости прозаических будней.
В поэзии Кольцова сказалось чувство протеста против мертвящих оков душной и тягостной крепостнической действительности. В целом ряде стихотворений, где с огромным эмоциональным подъемом поэт рисует своих удальцов, тоскующих по вольной и широкой жизни, этот мотив выражен очень ясно.
Вульгарные социологи, причислявшие Кольцова к идеологам мещанства и кулачества, видели в его стихах только мотивы домовитой бережливости и патриархальной благонамеренности. Легко заметить, насколько это далеко от истины.
Пользуясь сокровищницей народного творчества, Кольцов создал ряд глубоких образов-обобщений, созвучных наиболее передовым мотивам современной ему литературы. Разве образ сокола, стремящегося разорвать постылые и тягостные путы, не перекликался с бунтарскими мотивами поэзии Лермонтова? Было бы наивно думать, что Чернышевский сравнивал Кольцова с Лермонтовым только потому, что они были современниками. Не надо забывать, что Чернышевский писал о сходстве «энергии лиризма» у этих двух поэтов. Кольцовский образ сокола многое говорил уму и сердцу передовых людей демократии. Недаром о нем вспоминает Белинский в своих письмах.
Тургенев рассказывает в «Записках охотника» об умираютщем студенте Авенире Сорокоумове (рассказ «Смерть»), который с восторгом отзывался о поэзии Кольцова: «На коленях у Авенира лежала тетрадка стихотворений Кольцова, тщательно переписанных; он с улыбкой постучал по ней рукой. «Вот поэт», — пролепетал он, с усилием сдерживая кашель, и пустился было декламировать едва слышным голосом:
Аль у сокола
Крылья связаны?
Аль пути ему
Все заказаны?»
«Младенчески чистой душе» бездомного горемыки, как называл своего героя Тургенев, по всей видимости, много говорил глубокий и сильный кольцовский образ.
Весьма знаменательно, что этот образ сокола, уже в ином аспекте, возродился как символ революционной героики в замечательном произведении Горького.
Значение поэзии Кольцова состояло и в том, что в ней нашли свое выражение черты нового положительного героя.
Проблема положительного идеала в 30-х годах и в начале 40-х годов была весьма актуальна. Это было время, когда дворянская революционность уже изживала себя, а революционность демократическая, разночинская еще не утвердилась в русской общественной мысли. Лишь позднее Белинский и Герцен заложат фундамент революционно-демократического мировоззрения.
Но уже в 30-х годах начали созревать элементы этого нового миросозерцания. И естественно, что в это время возникает вопрос о чертах нового героя — человека из народа, который должен был отличаться от дворянского героя предшествовавшего периода русской литературы.
Поэзия Кольцова тем и важна была для передовой русской общественной мысли, что в ней отражены были черты, близкие этому формирующемуся революционно-демократическому мировоззрению.
Герой Кольцова, человек из народа, воплощал в себе огромную силу духа, энергию, волю, стремление к широкой и вольной жизни. Революционная демократия видела в нем отражение духовной мощи трудового народа, выражение неких очень важных и обнадеживающих черт русского национального характера.
Идеологи официальной «народности» пытались доказать, что отличительные черты русского народа — смирение и кротость, безропотная покорность судьбе, религиозный фатализм. Наиболее Откровенные защитники абсолютизма и крепостного рабства шли дальше и силились представить крестьянина так, будто он только и мечтает о власти царя и помещика и готов благословлять ее. Правда, в поэзии Кольцова отразилась некоторая отсталость крестьянского миросозерцания. Но его герои свидетельствовали о том, насколько лживы реакционные представления о народе. Его бедняки, которые задумываются над причинами нищеты и неравенства, его удальцы, которые страстно и неудержимо стремятся к воле, сознают свое человеческое достоинство и не желают мириться с горестной долей, — знаменовали пробуждение народного самосознания, нарастание элементов протеста.
Характерно, что стихотворения поэта с вольнолюбивыми мотивами преследовались реакционными кругами. Мракобес Б. М. Федоров в своем доносе в III Отделение обвинял «Отечественные записки» в том, что они печатали и расхваливали «безнравственные» песни Кольцова «Тоска по воле» и «Расчет с жизнью».[31] В 1864 году Совет по делам книгопечатания по представлению Московского цензурного комитета запретил печатать стихотворение «Еще старая песня» («В Александровской слободке...») на том основании, что оно профанирует принцип монархической власти, а в 1887 году цензура высказалась против помещения в школьной хрестоматии стихотворения «Ночлег чумаков», так как в нем «с сочувствием говорится о песнях, воспевающих старинную украинскую вольность».[32]
Напротив, именно вольнолюбивые мотивы поэзии Кольцова вызывали сочувственное внимание революционно-демократической критики. На них прямо указывал Герцен в знаменитой своей работе «О развитии революционных идей в России»: «Но можно ли сомневаться в существовании находящихся в зародыше сил, когда из самых глубин нации зазвучал такой голос, как голос Кольцова?»[33] Напряженные духовные искания поэта отразились и в его «думах». По своей художественной ценности думы, разумеется, не могут идти в сравнение с песнями. Но все же надо сказать, что несколько пренебрежительное отношение к «философствованию» Кольцова представляется необоснованным. Его обычно рисуют неуклюжим в серьёзных интеллектуальных вопросах. Вряд ли это так. Кольцов обладал острым и пытливым умом. Нельзя, далее, забывать, что поэт серьезно и упорно занимался самообразованием. Этот «полуграмотный прасол», самоучка тонко и глубоко понимал Шекспира и Лермонтова, Пушкина и Жуковского, в эстетических вопросах даже сам Белинский прислушивался к его мнению. Вспомним хотя бы тот факт, что Белинский не без воздействия Кольцова изменил свое мнение о произведениях известного в те годы беллетриста П. Н. Кудрявцева.
Еще до знакомства со Станкевичем и Белинским Кольцов в ранних своих стихотворениях задумывался над общими вопросами жизни. Свидетельством этому могут служить такие стихи, как «Плач» (1829), «Ответ на вопрос о моей жизни» (1829), «Земное счастие» (1830). Сближение с кружком Станкевича открыло перед Кольцовым совершенно новую для него сферу духовной жизни — область философских интересов. Именно в «думах» поэта отразились философские искания кружка Станкевича, идеалистические по своему существу.
«Думы» были посвящены довольно широкому кругу философских проблем. В них Кольцов пытается поставить вопросы о цели поэтического творчества, о границах человеческого познания, о тайнах жизни и смерти, о вере и знании и т. д.
В «думах» следует отметить важную черту — страстное стремление к духовному самоопределению, стремление личности осмыслить мир и свое место в нем, разрешить для себя ряд вопросов и сомнений. В думах наличествует религиозный элемент, однако нельзя сводить всю философскую лирику Кольцова к одной только религиозности, как это делала реакционная критика. Весьма симптоматично, что у Кольцова прорываются взгляды, никак не гармонирующие с представлением о его религиозности. В думе «Вопрос» он говорит о бессмертии души, но и в этом стихотворении видно, как «сила жизненности» поэта приходит в столкновение с религиозной мистикой:
Что ж мне делать
С буйной волей,
С грешной мыслью,
С пылкой страстью?
В думе «Молитва» он пишет:
Спаситель, спаситель!
Чиста моя вера,
Как пламя молитвы!
Но, боже, и вере
Могила темна!
Что слух мой заменит?
Потухшие очи?
Глубокое чувство
Остывшего сердца?
Поэзии Кольцова, несмотря на то, что в ней немало говорится о горемычной доле, в высокой степени присущи жизнеутверждающие, оптимистические ноты. В стихотворении «Последняя борьба» поэт восклицает:
Не грози ж ты мне бедою,
Не зови, судьба, на бой:
Готов биться я с тобою,
Но не сладишь ты со мной!
Недаром Белинский так ценил в поэзии Кольцова «высокую мысль борьбы с жизнью и победы над ней!»
Страстная влюбленность в земную, реальную, материальную жизнь с большой силой выразилась в стихотворении «Из Горация», являющемся вполне оригинальным произведением поэта. В этом стихотворении Кольцов полемизирует с самим собой, со своими собственными былыми идеалистическими представлениями. «Из Горация» было написано в 1841 году, а за четыре года до этого в думе «Две жизни» Кольцов развивал мысль о призрачности земного существования, жизни «земного праха», которая кратка, «как блеск звезды падучей», и о вечной и неумирающей жизни «земного духа». «Две жизни» представляют собой перевод на поэтический язык ходовых религиозных воззрений о двойственности мира и о бессмертии души. Прямо противоположные мысли утверждает Кольцов в стихотворении «Из Горация». Он пишет: