«В баснях Хемницер с особенной полнотой выразил свои взгляды, свои общественные и философские принципы и достиг наибольшего художественного совершенства. В них он выступает прежде всего как просветитель, как последователь энциклопедистов» и материалистов XVIII века, обличая и высмеивая пороки и недостатки, порожденные политической и экономической отсталостью России господством депостнически-феодальных отношений
«Мыслящий ум был признан единственным мерилом всех вещей,— писал о просветителях XVIII века Ф. Энгельс.— ...Все существовавшие дотоле государственные и общественные порядки, все унаследованные от прошлого воззрения были отвергнуты как неразумные и свалены в одну кучу. Мир в течение прошедших веков руководился нелепыми предрассудками; лишь теперь его озарил яркий свет разума, и все прошлое заслуживало лишь сострадания и презрения».[2] Хемницер, однако, не заходил так далеко в своих сомнениях по поводу существующих порядков. Но неразумность феодально-крепостнического, деспотического строя была ясна и для него.
Политические взгляды Хемницера, его мировоззрение в основном сложились в русле просветительской идеологии. Восставая против несправедливости социального уклада, отвергая деспотический произвол самодержавной власти, критикуя пороки и недостатки современного общества, Хемницер видел выход из всех зол в просвещении и моральном перевоспитании, сохранял веру в просвещенный абсолютизм.
Эта исторически понятная непоследовательность взглядов баснописца сделала возможными разноречивые оценки его идейной позиции в советском литературоведении. Так, например, Г. А. Гуковский в курсе литературы XVIII века отказал басням Хемницера в сатирической направленности, в общественной активности: «...Немногие «вольные» басни лишены все же отчетливой активности; они осуждают, но не воинствуют. И именно отказ от активности — основной тон басен Хемницера. Он не хочет более бороться; он только критик и моралист, смиряющийся перед «силою вещей». Он пишет ряд басен на общеморальные и общебытовые темы. В других баснях он выступает с проповедью прекращения борьбы. Лучше жить в скромной тиши и не дерзать в соседство бурь — такова мораль басни „Дерево“».[1]
Верно отметив слабые стороны мировоззрения Хемницера, Г. А. Гуковский неправомерно распространяет их на все его творчество и судит баснописца судом нашего времени. Конечно, Хемницер был далек от революционного протеста и стоял на позициях просветительства. Но ведь за исключением Радищева, в XVIII веке никто из писателей дальше этих позиций не пошел. Поэтому упрекать Хемницера в том, что он не был революционером, не исторично. Точно так же несправедливо отказывать басням Хемницера в сатирической направленности. Значительная часть его басен имеет резкий сатирический характер («Побор львиный», «Дележ львиный», «Осел в уборе», «Привилегия», «Лестница» и другие), хотя многие из них, видимо именно в силу их остроты и резкости, сам баснописец не решился опубликовать и они были напечатаны уже после его смерти.
Другая точка зрения была высказана недавно А. В. Десницким, который, отвергая оценку Г. А. Гуковского, стремился представить Хемницера последовательным врагом самодержавия, непримиримым обличителем и сатириком, решительно отрицавшим общественные порядки своего времени. Так, противопоставляя Хемницера Карамзину, как защитнику дворянской умиротворенности, А. В. Десницкий приходит к выводу, что Хемницер боролся за «освобождение» народа совсем на манер Радищева: «У Хемницера не было приверженности Карамзина к традиционно сложившимся дворянским общественным учреждениям, а наоборот, он возлагал надежды на самые большие неожиданности. Если для Карамзина была характерна формула: сначала просвещение, потом освобождение, то у Хемницера отчасти можно усматривать обратное: сначала освобождение, принесенное временем, потом просвещение»[1]. Но если «сначала освобождение», то это программа Радищева, если же «освобождение, принесенное временем», то тогда и различие с Карамзиным утрачивается.
В стремлении приписать творчеству Хемницера революционное звучание А. В. Десницкий пытается изобразить баснописца последовательным врагом монархии. Но на самом деле Хемницер не был им. Как и все просветители XVIII века, Хемницер верил, что социальное зло может быть исправлено при помощи закона и «добродетельного» монарха, стоящего над интересами отдельных групп. Поэтому, критикуя дурных царей, деспотизм тиранов он отнюдь не посягает на самый институт самодержавия. Эту мысль с особенной определенностью Хемницер выразил в басне «Добрый царь», в которой высказал убеждение в том, что не крутые и резкие перемены, а постепенное распространение «просвещения» приведут к порядку и справедливости.
Какой-то царь, приняв правленье,
С ним принял также попеченье
Счастливым сделать свой народ;
И первый шаг его был тот,
Что издал новое законам учрежденье
Законам старым в поправленье;
А чтоб исправнее закон исполнен был,
То старых и судей он новыми сменил.
Законы новые даны народу были
И новые судьи, чтоб лучше их хранили.
Во всем и вся была отмена хороша,
Когда б не старая в судьях иных душа.
А тотчас это зло поправить
Царь способов не находил,
Но должен это был
И воспитанию и времени оставить.
Итак, «добрый» и справедливый царь, дарующий народу «новые законы», надежда на «воспитание и время», которые должны помочь исправлению недобросовестных судей и всеобщему благополучию,— такова «программа» Хемницера
Но, обличая корыстолюбивых вельмож, неправедных судей, взяточников-подьячих, Хемницер понимал, что зло заключается не только в плутнях чиновников, а в устройстве всей общественной системы. Он предлагает «наблюдать порядок», начиная с высших ступеней административной иерархии, поскольку именно здесь определяется направление всего хода вещей. В басне «Лестница», одной из самых смелых и откровенных басен Хемницера, довольно недвусмысленно об этом и сказано:
Хозяин некакий стал лестницу мести;
Да начал, не умея взяться,
С ступеней нижних месть. Хоть с нижней сор сметет,
А с верхней сор опять на нижнюю спадет.
«Не бестолков ли ты? — ему тут говорили,
Которые при этом были. —
Кто снизу лестницу метет?»
На что бы походило,
Когда б в правлении, в каком бы то ни было,
Не с вышних степеней, а с нижних начинать
Порядок наблюдать?
В ряде басен Хемницер смело нападает на тиранию и деспотизм, на жестокость и самодурство властителя. Такие басни, как «Привилегия», «Лев, учредивший совет», «Дележ львиный», «Львове путешествие», «Дионисий и министр его» и другие, — содержат суровое и едкое осуждение злоупотребления верховной властью.
В басне «Привилегия» Хемницер рисует картину всеобщего грабежа и насилия, царящих в условиях деспотического государства:
Какой-то вздумал лев указ публиковать,
Что звери могут все вперед, без опасенья,
Кто только смог с кого, душить и обдирать.
Что лучше быть могло такого позволенья
Для тех, которые дерут и без того?
Об этом чтоб указе знали,
Его два раза не читали.
Уж то-то было пиршество!
И кожу, кто лишь мог с кого,
Похваливают знай указ да обдирают.
Это жестокое беззаконие, произвол и насилие, оказывается, вызваны были еще более коварным и кровожадным расчетом льва: те из его подданных, которым удастся съесть других, слабых и беззащитных, сами станут жирнее и, таким образом, доставят монарху наиболее питательную и вкусную пищу:
Когда ж, по Львову расчисленью,
Указ уж действие свое довольно взял,
По высочайшему тогда соизволенью
Лев всем зверям к себе явиться указал.
Тут те, которые жирняе всех казались,
Назад уже не возвращались.
Обличительный, сатирический смысл этой басни настолько смел и широк, что Хемницер сам его испугался и приделал к басне искусственную концовку об «откупщиках», о которых якобы и написана басня.
В басне «Дележ львиный», сюжет которой (восходящий к Лафонтену) был близок просветителям и неоднократно встречался у русских баснописцев XVIII века (А. Сумарокова, В. Майкова, Державина, вплоть до Крылова), показаны произвол и беззаконие, неизбежные при деспотической власти тирана. Лев, который принял условия договора о равном дележе добычи, когда дело доходит до дележа, пользуясь своей силою, захватывает всю добычу сам:
«...Еще четверту часть беру себе же я
По праву кто кого сильняе.
А за последнюю лишь только кто примись,
То тут же и простись».
Просветительское понимание общественных противоречий: противопоставление права бесправию, законности — злоупотреблению силой выражено здесь с примерной ясностью и последовательностью.
Не менее резкой сатирой на деспотизм самодержавной власти, сатирой тем более смелой и острой, что она метила в безграничное честолюбие самой государыни Екатерины II, считавшей себя великим «философом на троне» и претендовавшей на писательские лавры, является басня «Дионисий и министр его». Министр в этой басне пытается сказать тирану Дионисию правду о его стихах. Но честолюбивый тиран сажает дерзкого министра в тюрьму. В этой басне существенно не только осуждение самовлюбленного и жестокого тирана («Слух о делах его и ныне ужасает»), но и восхищение баснописца стойкостью министра, который находит в себе силу не потакать и не льстить тирану.