Тревожный сентябрь
Глава четвертаяАнтигены
1
Теплый будто вынырнул из ночи.
Голуб ожидал трое суток. До того долго крутился в самом Каменце, пытаясь выйти на его людей. Заходил издалека. Имел при себе немного драгоценных побрякушек: пришлось потрясти эвакуированных в Перми, оставив после себя два трупа. Он не то чтобы жалел, но в его нынешнем положении, когда особо не на кого положиться, не рискуя нарваться на приговор блатного общества, другого способа заметать следы не видел.
Те, кто сможет его узнать, жить не должны.
Вот так.
Из-за этого работал сам. Держал дистанцию от временных, случайных компаний. Нигде не светился. Но одновременно поле деятельности без поддержки таких, как сам, было значительно ограниченным. Ничего, обходился тем, что попадалось, немедленно делая ноги с чужой территории.
Голуб помнил себя только бездомным бродягой, который с детства стоял на шухере по приказу старших воров. К своим тридцати годам он накопил бесценный опыт нелегальной жизни. Так что ему удалось добраться из-за Урала на Подолье, избегая милицейских облав и военных патрулей. Оказавшись наконец в Каменце-Подольском, пристроился к одинокой молодухе. Она выписывала скучные казенные справки в какой-то конторе, подрабатывая при этом проституцией, потому что жить же как-то надо. Задобрив пассию золотой цепочкой, Голуб через нее начал зондировать возможность скинуть все свое рыжье оптом.
Новая подружка вела себя осторожно, что выглядело вполне понятно. Посему через несколько дней все-таки свела своего кавалера с барыгой. Дальше Голуб перестал таиться, объяснив, что товар товаром, но он щупает тут выходы на Жору Теплого либо кого-то из его людей.
Сперва барыга сделал вид, что не при делах. Потом, когда Голуб всуе вспомнил несколько прозвищ общих с Теплым знакомых, новый приятель взял время подумать. Пришлось ждать три дня. Причем, выходя в город, чувствовал за собой присмотр невидимых глаз. Наконец пассия указала место встречи. Когда начал собираться, не укрылось: девица вздыхает с облегчением. Вряд ли жаждет возвращения кавалера.
Вот при таких обстоятельствах Голуб оказался в небольшом старом домике под самой скалой, на которой раскинулся старый город. Задний двор почти вплотную упирался в отвесную стену каменного обрыва, поросшую кустами. Впереди, совсем близко от калитки, сверлила речные камни неглубокая вода быстрого Смотрича. Тут ему выделили маленькую, похожую на кладовку комнатенку. Рядом спала горбатая, похожая на сказочную упыриху баба, и слышно ее было только тогда, когда она молилась. В остальное время бабка или работала во дворе, или чем-то гремела в доме. Кормить гостя не забывала, но ни одного слова Голуб за все время из нее вытащить так и не сумел.
А на вторую ночь тот, кого он так долго искал, появился.
Послышался шум — скрип дверей, громкие шаги, топот. Подскочив, Голуб сел на лежаке, собрался окликнуть бабу, потому что не знал, кого еще. Открыл было рот — не успел. Глаза ослепил луч фонарика, в лицо врезался кулак. Били точно, прицельно, одновременно расквашивая нос и рассекая губу. Но этот удар не повалил, в другой раз влупили в грудину — не молотом, но все равно сильно. Когда Голуб пошатнулся, крепкое колено тут же уперлось в пах, отчего тот, не сдержавшись, заскулил, а в лоб уткнулось револьверное дуло.
— Кто послал? Кто приказал? Говори, пидор, говори сейчас же!
Голос Теплого узнал сразу. Его трудно с кем-то спутать. Но сказать в ответ ничего не успел — коротко замахнувшись, Жора врезал дулом по лбу, теперь струйка крови потекла еще и из брови, быстро залив левый глаз.
— Кто прислал? Кому служишь, падла? Смерти захотел? Смерти, смерти?!
— Не надо… Теплый, это я…
— Вижу! Все я вижу! По мою жизнь прислали тебя, а? Говори, пидорюга!
— Ты что! Жора! Ты что, это же я.
— Прислал тебя кто?!!
— Скажу!
Дуло отодвинулось. Луч уже не бил в глаза. Сделав шаг назад, Теплый спросил не так злобно:
— Валяй. Исповедуйся. Чего меня искал? Завалить?
— Я к тебе. — Голуб вытер кровь с лица. — Некуда больше идти. Мне самому приговор огласили. Еще никто не знает, что я Балабана… того…
— Балабана? Прошу Балабана? Ты? Чем докажешь, Голуб?
— Слушай… Поверь мне, Теплый… доказать не могу. Мы были один на один, там, в тайге. С нами был еще один… Не наш, Офицер…
— Почему офицер?
— Кликуха. Политический, с войны… Посадили за какую-то глупость, не имеет значения… Он с нами бежал, Балабан такое решение принял. Где сейчас Офицер — не знаю. Из тайги мог не выйти. Но даже если вышел — не свидетель. Хер знает, куда его понесет. Тебе придется мне поверить, Теплый.
— С какой радости я должен верить тебе?
— А с какого перепугу ты решил, что я хочу тебя замочить?
Луч снова ударил Голубу прямо в глаза.
— Ты знал, где меня можно найти. Слухи ходят — приговор мне вынесли, Балабан и другие авторитетные воры под этим подписались. Где гарантия, что тебя из-за колючки не вывели спецом, чтобы вышел на меня и исполнил? Могли впрячь тебя в дурное дело, ох могли.
Голуб снова стер кровь, вытер руку о штаны.
— Хотел слушать — слушай. Грохнешь меня — вали, черт с тобой. Только кто ты? Большой авторитет? Сейфы до войны ломал, потом оскоромился мокрым. Масть неподходящая, чтобы все воры нашей большой страны спали и думали, как бы так Жору Теплого подрезать за то, что ссучился. Ты один такой? А вот ни хрена! На каждого время тратить — мозоли собьешь. Где искать — знаю, потому что люди с воли тебя вычислили. Следы оставляешь за собой, Теплый. В твоем… нашем с тобой положении это нехорошо.
— Нет ничего нашего с тобой, Голуб.
— Пока нет, Жора, пока что. Принес я тебе весточку в клюве. У меня вон у самого земля под ногами горит. Но никто специально к тебе палача не засылает. Крутится такая мысль, отвечаю, что охота на тебя, меня или кого-то другого не так уж своевременна. Не веришь — больше мне нечего сказать. Веришь — послушай меня, сливаемся отсюда вместе. Нырнем поглубже, отрубим лишних. Заляжем на дно, пересидим хотя бы год. Уляжется — снова вылезем. Вот такие мои тебе слова. Вот для чего я к тебе шел. Я все сказал. Убивай, Жора.
Луч постепенно сдвинулся в сторону. Голуб увидел — рука с револьвером тоже опустилась.
— Ну, раз так. Тогда здорово, бродяга.
Не успев опомниться, тот вдруг оказался в коротких и крепких объятиях. Как только Теплый отстранился, Голуб пробурчал:
— Пошел ты к черту, Теплый. То в морду лупит, то обнимается.
— А ты не собачься, Голуб, не собачься. Мою историю лучше меня знаешь, вишь, как складно рассказал. Как мне думать прикажешь об этом всем? О тебе, например. Падаешь с неба, базаришь про то, как старого пахана подрезал, тыкаешь какое-то ржавье. Должен был проверить. Разве нет?
— Твое право. Только ты, Жора, вора по морде ударил.
— Так и я не урка базарный. — Теплый развел руками, спрятал револьвер в карман широких штанов. — Выпьем мировую. И, считай, проехали. Замазано?
Голуб сделал вид, что идет на огромную уступку, пожимая протянутую руку.
— Замазано. Ты меня тут оставляешь?
— Есть другая хаза. Не одна. Но тебя, Голуб, точно Бог послал.
— Бога нет.
— Значит, есть кто-то другой. Ибо как еще объяснить, кроме вмешательства оттуда, — кивок вверх, к потолку, — почему ты меня очень вовремя нашел. Новости принес важные, вот что.
— Важные?
— Меня объявили, Голуб. Похоже, знают, где мое лежбище. Валить надо отсюда.
— Куда?
— Интересный вопрос. А еще лучше — с чем валить? Без хрустов далеко не убежишь. Потому что хрусты — это ксивы, безопасность. Не полная, ясно, но безопасность, Голуб. Потому с нами кантуйся. Вместе не пропадем.
— Для того и искал тебя, Жора. Сколько вас?
— Со мной — четверо. Было пятеро. Одного легавые положили с месяц назад.
— Вот волки!
— И я об этом. — Теплый примостился рядом на лежаке. — Мы залегли пока. Так, выступаем по мелочи, но не то все, не то. Как раз надыбали дело, верняк. Вот и подключишься. Недалеко, в поселке одном. Сатанов называется. Пошуровали там мало-мало. Только местные мусора, думается мне, уже чутка успокоились. Понюхаем еще немного, сделаем — и рвем когти отсюда. Я бы к морю подался.
— Почему — к морю? К какому морю?
— К Черному ближе всего. Одесса-мама, знакомых тьма. Бывал я там до войны. Заляжем где-то в катакомбы — хрен найдут. А еще, Голуб, граница рядом. Контрабандисты, им война — мать родная. Вот такой у меня план. Годится?
Голубу совсем полегчало.
Правильно мыслит Жора. Почему-то он сам не додумался про границу и контрабандные тропки. Здорово исчезнуть из этой страны, давно пора.
Голова.
Недаром сейфовых замков, о которые Теплый обломает зубы, еще не придумали в мире. Так, во всяком случае, говорят.
2
С бородой Игорь чувствовал себя в безопасности.
Сперва было не очень уютно — привык бриться пусть не ежедневно, но так часто, как позволяла война. Даже в тюрьме и лагере его брили. Этого требовали действующие санитарные нормы — разводить вшей и блох начальство не хотело, можно и по шапке за насекомых получить. Но переход на нелегальное положение требовал поменять внешность. Борода оказалась одним из первых элементов маскировки.
Он вообще быстро убедился: чем проще, без затей перевоплощение в другого человека, тем меньше шансов спалиться. Когда делали новые документы, очень похожие на настоящие, сказали: имя лучше оставить, а фамилию изменить минимально. Теперь он стал Игорем Волковым. А объяснялся ход просто.
Опыта жизни по чужим документам он не имел. Значит, к обновленным паспортным данным придется привыкать. Если забудется, утратит бдительность и не отзовется на нынешние имя и фамилию, тут же вызовет подозрение. Тем более в военное время. Сейчас первая встречная ответственная работница тыла накручена призывами про максимальную бдительность, потому что враг не дремлет. Малейшее сомнение в собственных паспортных данных — и все, можно сливать воду.
В таком случае путь беглеца — до первого милиционера или первого военного патруля.
Тогда как Игорь Волков мало чем отличается от Игоря Вовка. А это позволит ему чувствовать себя уверенно.
Новые знакомые, найденные в Соликамске, научили Игоря многим правилам жизни, которые должен знать беглец от закона. Они оказались не слишком сложными, не требовали от Вовка-Волкова чего-то необычайного. Прежде всего он должен был четко осознать: его ищут. Однако не до конца верят, что зэк без опыта выбрался из тайги живым. Игорь и сам долго не мог в это поверить: потерял чувство времени, когда днем кормил комаров и собирал грибы-ягоды, а ночами снова выходил к реке, спускал на воду пень и отдавался на милость Глухой Вильвы. Потом, когда его, совсем ослабевшего, одним утром выловил в низине старый местный охотник и припрятал на заимке, Игорь понял, почему ему повезло. Конец лета в этих краях — не самая теплая пора, осень, а за ней зима приходят скорее. Но август для заблудившегося в тайге не слишком губительный месяц. Придется потерпеть комаров и мошку, но все же лучше, чем холод и голод.
Охотник спокойно воспринял тот факт, что спасает беглого заключенного. К советской власти, особенно к ее карательным органам, жители окрестных сел относились с глубоко скрытой враждебностью. К тому же таежник на своем веку достаточно встречал уголовников, чтобы уразуметь, что Игорь отличается от типичного каторжанина. На слова его благодетель был скуп. Продержал в лесной избушке несколько дней, пока борода беглеца не стала жестче. А тогда тайком привел к себе домой.
Деревенский уполномоченный милиционер вполне мог получить информацию про бегство. Так что новый человек привлекал внимание. Из-за этого спаситель, который оказался бродягой и жил на дальней околице, вывез Вовка из деревни сам — нашел повод поехать в район, запряг телегу, забросал Игоря пустыми мешками, сверху привалил полными. Предупредил: в Соликамске распрощаются, дальше дела Игоря его не касаются. Но доброе дело напоследок сделал — передал подопечного из рук в руки поселенцу — латышу.
Так Игорь попал к людям, которые точно не собирались сдавать его ни при каких обстоятельствах. Очень быстро узнал: пятидесятилетний сельский учитель Арвид и его дочь, двадцатилетняя Зента, от рождения кривенькая на левый глаз, высланы сюда зимой сорок первого. Вместе с другими, кто не принял новую власть в Литве. Учитель математики при этом не слишком уважал сторонников Ульманиса[8], имея на то множество причин. Русский язык Арвид выучил в ссылке достаточно прилично. Но словарного запаса все равно не хватало, чтобы объяснить Вовку: самопровозглашенный президент Латвии на самом деле был с диктаторскими замашками. Однако это не давало ему никаких оснований без сопротивления пускать большевиков в свою страну и поддерживать красный режим. Правда, начиная доказывать, что собственная, национальная диктатура всегда может быть лучше диктатуры чужаков, путался, сбивался с мысли и в итоге прекращал разговор до следующего раза.
Сам же Игорь слушал его сдержанно и старался не вступать в дискуссии — они очень напоминали болтовню политических заключенных, а принимать их выводы относительно власти рабочих и крестьян Вовк далее не мог себе позволить. Хотя чем больше видел, слышал и переживал, тем чаще ловил себя на мысли: те, кто имеет такие взгляды и высказывает подобные мысли, все же в чем-то да правы. И сделанные выводы уже не считал для себя крамолой.
Те несколько дней, которые Игорь скрывался у литовцев, ссыльные рисковали не меньше, чем беглец. Благо нужный адрес он нашел достаточно скоро, после чего своеобразную эстафету принял невысокий, почти карликового роста человек с нездорового цвета кожей лица и цепким, пронзительным и опасным одновременно взглядом. Назвал он себя Гулей, пояснив — сокращенное от прозвища Гулливер. Верно, как еще прозвать человека такого роста… От Гули узнал: подлый Голуб тоже дал о себе знать, но ему, как на беду, повезло.
— Не понял, — удивленно произнес тогда Игорь. — На чью беду?
— На нашу. На мою, наверное, — уточнил Гуля сипловато. — У нас своя почта, с зонами связь поддерживается. Тут же не большая земля, Соликамск, нашего брата везде полно. Советская власть, мусора — ширма. Они думают, что все держат. На самом деле им позволяют, и они это знают.
— То есть?
— Край весь поднимется, коли что не так. Красных наши не любят. Ссученных — также. Чуть затлеет — все, пусть сливают воду. Резать красную масть начнут люто. Пока они под ружье своих поставят и подтянут, разгорится кругом. Знаешь, как в каторжном краю бунтовать умеют?
— Не знаю, — признался честно.
— Друг за друга стоят. Ну а Голуб твой.
— Не мой.
— Пусть не твой — просто Голуб. Сука он. Про него плохая весть пришла. Уже после того, как вы подорвали. Чтобы долго не грузить, эта гнида фармазонская как-то так нашаманила, чтобы с Прошей нашим, царство небесное, в тайгу пойти. Будто кого-то там прижал, а потом, после всего, урка прозрел, покаялся, братве в ноги падал — не наказывайте. Палец отрезал.
— Кто? Кому?
— Жук тот. Сам себе. Как наказание. Или в петушиный угол, или палец долой перед честным народом. Ну его, не про то сказ. Говорю же, наши ждали Балабана. Думали, вместе с Голубом придет, тут мы ему и предъявим. Голуб прилетает сам. Двинул, говорит, кони старик, не выдержал перехода. Мой косяк, признаю — хотел немного подержать его в надежде, пусть успокоится, проявится. Выкупил, падлюка хитрая. Где прокололись — не знаю, но когти он рванул, аж задымило.
— Без документов?
— Как есть. Но такое животное в огне не сгорит, в воде не утонет, без мыла в жопу пролезет. Мусорам не сдаст, западло. Где-то потерялся. Будут искать, может, найдут. Тогда уже телиться не станут, приговор готов.
Игорь с детства и юности знал, как живет уличная босота и мелкий криминал. И по каким законам устраивает свою жизнь. Но только сейчас в полной мере осознал масштаб охвата огромной страны преступной империей. Государство в государстве, вывод однозначный. Причем это государство, пусть и горько признавать, работало в разы эффективнее, чем власть, которая вроде бы должна была с криминалитетом бороться. Вместо того все силы колоссального аппарата направлены не на фронт, а брошены на зачистку антисоветских элементов.
Возможно, от таких, как он, больше вреда, успокаивал себя Игорь. Особенно во время войны. Но крамольные выводы и тут напрашивались. Литовский учитель Арвид, высланный за то, что не принял новую власть, — неужели он точно такой же преступник, как Голуб? Или редактор районной газеты откуда-то из необозримой глубинки, с которым Игорь познакомился в лагере. Того посадили еще до войны. Вина его в том, что рамочка вокруг портрета товарища Сталина в передовице оказалась слишком темной и напоминала траурную, а это диверсия. Почему же его недосмотр — тяжкое преступление, а сам редактор не менее опасен, чем сам Балабан…
Так или иначе, словам Игоря поверили. После чего волю покойного Балабана исполнили, превратив Вовка в Волкова. Теперь он стал вором, который отбыл положенный срок, имеет справку про освобождение и направляется по месту постоянного проживания, в Московскую область. Правда, глубоко в кармане хранился другой документ, который делал Игоря Волкова красноармейцем, комиссованным после госпиталя.
Справка про увольнение позволяла добраться из Соликамска до Перми без препятствий и лишних подозрений: комиссованных вокруг хватало. Далее же преступная биография уже была не нужна. В Московской области списанный из армии боец — достаточно привычное явление.
А там, куда Игорь собрался ехать дальше, на украинской территории, с такими документами вообще не возникнет проблем. На человека, который после ранения возвращается бог знает куда, потому что во время войны потерял всю свою семью, никто не обратит внимания. Если, конечно, Игорь Волков сам его к себе не привлечет…
Ехал на перекладных, стараясь не мозолить никому глаза и по возможности раствориться в серой массе таких же проезжающих. На счастье, много людей возвращалось из эвакуации. Народ был при всей своей однородности довольно пестрым. Затесаться и затеряться в нем оказалось не слишком сложно. Обойти Москву не вышло, и, оказавшись там, Игорь ощутил всю полноту опасности. Советская столица жила в усиленном режиме, нарваться на какую-нибудь проверку и погореть на ровном месте можно запросто. Едва пережив те несколько часов, Волков правдами и неправдами, отдав почти последние деньги, втиснулся в вагон ближайшего поезда, что отправлялся в киевском направлении. Уже ступив наконец на перрон родного города, вдруг понял: со времени побега прошло немного меньше месяца. А казалось, одиссея затянулась на целый год.
С железнодорожным сообщением из Киева складывалось иначе. Быстро восстанавливали рельсы, и по ним грохотали воинские эшелоны, на Запад, к линии фронта, которая еще пролегала по украинской территории. Гражданские пассажиры могли выехать в западном направлении разве что на перекладных. Но Игорь теперь стал еще осторожнее: голосовать на разбитых трассах считал более опасным, чем добираться железной дорогой. Однако судьба в который раз улыбнулась: ему удалось напроситься в товарный вагон, доехать до Проскурова, а оттуда уже рукой подать.
В сам Сатанов Игорь попал в конце августа. Сразу пошел на биржу труда, показал документы. Сомнений они не вызвали. Никого не интересовало также, как и почему комиссованный гвардии ефрейтор Волков оказался именно тут. На правах фронтовика получил место сторожа в недавно отстроенном Доме культуры. Ему была положена и рабочая карточка. Правда, пришлось договариваться неофициально. Ефрейтору Волкову, как уволенному из армии по причине ранения и контузии, закон еще давал дополнительный паек. Но в поселковом совете, притворив плотнее двери, чиновник намекнул: вот если бы товарищ Волков отнесся с пониманием к тому, что этих благ именно сейчас не получит, вопросов к нему не будет никогда и ни у кого. Ладно, решил тогда Игорь, всем надо жить. Так и сказал вслух. После чего толстяк с бельмом на глазу — тот самый поселковый служащий — долго, даже заискивающе тряс ему руку, заглядывал в глаза, прозрачно обещал помогать в случае чего.
А когда нашлась крыша над головой, Волков сделал для себя окончательный и необратимый вывод: Бог — он все-таки есть. Что бы ни говорили коммунисты. Просто у каждого свое представление о Всевышнем. А тот как высшая сила защищает каждого, кто вдруг перестает в нем сомневаться.
На квартиру его взяла старая, но еще крепкая баба Надя, чья хата стояла на окраине Сатанова. Лес начинался сразу за ее огородом. Стоило лишь перейти небольшую, метров сто, открытую, кое-где поросшую кустами поляну.
Хатой бабы Нади улица заканчивалась, от остальных построек отделяли два дома, дотла сожженных немцами. За несколько недель перед отступлением эсэсовцы накрыли там партизанскую разведку, окружили, подожгли огнеметом. На беду поднялся сильный, совсем не мартовский ветер. Пламя перебросилось на соседнюю хату. Испуганные люди выжили чудом — успели спрятаться в погреб, а ночью осторожно выбрались из-под пепелища и убежали в лес. Хата бабы Нади уцелела и с того времени оказалась будто искусственно отрезанной от других соседей.
Когда Игорь увидел ее, пришло в голову — она оторвана от остального мира.
Его это устраивало.
Не успел он освоиться в маленькой комнатке на узком лежаке — из Каменца приехал припавший дорожной пылью ЗИС. Из него вышел деловой, круглолицый, абсолютно лысый подполковник инженерных войск. Вместе с ним прибыла встревоженная, озабоченная и заметно уставшая женщина не первой молодости, очень похожая на хозяйку Волкова: такая же некрасивая, грубоватая, только морщин меньше. Водитель, усатый молчаливый сержант, принес ведро воды и принялся мыть запыленный автомобиль.
Гости же стали брать бабу Надю штурмом. Из короткого и нахрапистого разговора Игорь понял, что некрасивая молодуха — единственная бабулина дочка, подполковник — ее муж. У них недавно родился ребенок, а военный инженер постоянно в разъездах, потому что в тылу есть чем заняться. Живут они в Каменце-Подольском. Квартира казенная, паек усиленный, няньку держать не хотят. А помощь там, где младенец, крайне нужна. Так что бабу Надю решено забрать с собой на неопределенное время. Та поворчала, по сути, ее сдерживало только нежелание бросать хату без присмотра. Увидев квартиранта и узнав, что он комиссованный ефрейтор, подполковник в приказном порядке велел Игорю оставаться тут, будто на боевом посту, и блюсти порядок до возвращения хозяйки.
Баба Надя намекнула, что картошку еще не выкопали. Старший офицер быстро решил и этот вопрос. Сколько там того огородика! Сержант-водитель на пару с жильцом, вооружившись лопатами, за несколько часов с ним управились. Картошку загрузили в багажник, по справедливости оставив один мешок Игорю. Тем временем подполковник забрал тещу. Так уже под конец дня Волков неожиданно для себя, не зная, как радоваться такому чудесному стечению обстоятельств, остался сам в хате, которая стояла на отшибе.
Чего еще нужно человеку, который не хочет привлекать к себе лишнего внимания?
Но потом, когда все так удачно сложилось, Игорь почувствовал внутри пустоту и неуверенность. Потому что, спрятавшись от враждебного мира, не представлял, что и как делать дальше.
Он вырвался из лагеря. Выжил. Имеет новые документы, начинает новую жизнь.
Только новым человеком он не стал.
И Лариса тут, рядом. Волков рискнул всем ради этого — возможности вырвать жену и сына из цепких лап Сомова. Отказываться от своих намерений Игорь не собирался. Теперь нужно придумать, как это воплотить. Ведь придется раскрыть себя, поставив тем самым крест на нынешней заботливо выстроенной легенде.
Игорь не представлял, какое будущее ожидает Ларису с ним таким. Не придумал он и как свести счеты с ее действительным мужем, офицером НКВД. Хоть и верил жене, но все равно должен был разобраться — вдруг женщина сама, по доброй воле решила быть с другим.
Словом, для Игоря в Сатанове все только начиналось.
Ларису он уже видел. Сторож Дома культуры не мог пропустить мимо учительницу, ведь оба здания расположились рядом, здесь же разместили библиотеку. А без книг учителю никак. Пока что Игорь старался не часто попадаться ей на глаза, не проявлять себя. Женщина спокойно кивала при встрече. Она либо не узнавала его, либо, как предположил Волков, не могла поверить, что ее бывший муж вдруг, ни с того ни с сего, перелетел сюда, на Подолье, из Пермского края, будто на волшебном ковре-самолете.
Хорошо. Нужно терпение. Игорь не торопился.
Пока местным, включая милицию и НКВД, вообще не до него.
Когда он появился в Сатанове, тут были взбудоражены появлением бешеного волка.
3
— Вы можете это сделать?
— Теоретически, Андрей, образования у меня хватает. Практически — не гарантирую.
— Что мешает?
— Я не судебный медик. Не эксперт-криминалист. У меня опыта нет.
— У нас на фронте в полевых условиях раненых оперировал ветеринар. Никто этого не знал. Когда спас он от верной смерти восьмерых бойцов и командиров, другим стало все равно, каким быкам он когда-то в своем колхозе хвосты крутил.
— Спасибо за сравнение, Андрей.
— Мне некогда извиняться, Саввич. Вы можете провести такой анализ тут, своими силами?
Доктор Нещерет откинул простыню с Любиного тела. В который раз взглянул на уродливую рану с высоты своего роста. Тогда нацепил очки, наклонился, присмотрелся внимательнее. Делал это не впервые, всякий раз давая Левченко надежду. Да и сам Андрей почувствовал: врачу после их недавнего разговора очень хочется провести анализ слюны, которая осталась на тканях жертвы. В том месте, где ее прокусили зубы хищника.
Когда в морг примчался встревоженный и одновременно разъяренный Сомов, слухи про очередное нападение зверя успели разойтись чуть ли не по всему Сатанову. Под больницу, куда Левченко с подоспевшим доктором привезли тело, сбежалось десятка два человек. Их пригнали гнев и страх. До сих пор волк таился в лесу, и с этим, несмотря на ужасную гибель людей, сатановцы как-то мирились. На то и чаща, чтобы хищник караулил. В конце концов, есть старая как мир поговорка: волков бояться — по грибы не ходить. Но этой ночью зверь будто нарушил какой-то неписаный, заключенный с самой природой договор: территория волка — лес, к людям не заходить. Тот, кто собирался в лес, должен был принять факт: там встретится с волком. Уже после второго нападения местные жители по грибы-ягоды стали ходить только группами.
Теперь же волку стало тесно на своей территории.
Это значит, что в поселке точно так же опасно, тут не спрячешься.
Андрею пришлось вызвать из отдела подмогу. Десять милиционеров оттеснили людей от здания больницы. Немного позже более многочисленная толпа собралась уже возле здания милиции, требуя от начальства в лице Левченко немедленно начать облаву, выследить хищника и убить.
Андрей терпеливо разъяснил людям: сейчас уже ночь, искать зверя в такую пору бессмысленно, с утра он лично займется. Хотя тут же добавил, когда народ немного успокоился: ни органы милиции, ни тем более НКВД на самом деле не имеют полномочий заниматься отстрелом волков и других животных. Должно поступить официальное распоряжение. До того времени в Сатанове можно объявить комендантский час, чтобы люди не шлялись по ночам.
Снова послышались возмущенные выкрики. Левченко предложил: раз такое средство не годится, придется самим быть внимательными, заботиться о своей безопасности, сидеть по вечерам дома. Людей вроде бы немного отпустило. Андрей с чувством выполненного долга попросил народ разойтись. Люди охотно разбежались, вспомнив, что на дворе все же ночь, а волк еще не убит.
Однако Андрею легче не стало. Призывая всех сохранять спокойствие и обещая навести порядок, Левченко обманывал сам себя. Заодно — доктора Нещерета, которого невольно втянул в историю, сделав своим сообщником. Ему единственному поведал о том, кого или что видел при свете полной луны. Тут же выругал себя за несдержанность. Но оправдался: зрелище было настолько непонятным, настолько поразительным, что хотелось рассказать кому-то немедленно. Хорошо хоть доктору — ведь вполне мог напугать страшной сказкой Полину Стефановну.
До набега Сомова они успели переговорить очень коротко и содержательно. Антон Саввич сразу спросил, готов ли Андрей признать: стрелял не в человека, который почему-то убегал от него на четвереньках, а в большого зверя. Им может быть волк. Левченко понял: Нещерет прав. С места нападения, от мурованной стены, убегало необычайно крупное существо, которое — с этим Андрей тоже, сцепив зубы, соглашался — могло в полумраке показаться большим, чем оно есть на самом деле. Впечатление усиливало лунное сияние.
А еще — та странная история с анализом слюны. Левченко не считал себя подверженным разным сторонним влияниям, однако согласился: не доказано, что горло предыдущей жертвы мог перегрызть человек.
Стоило Андрею попасть в соответствующую атмосферу, как он был сбит с толку, ведь все срасталось: причудливые подозрения, осторожные слухи про оборотней, которые уже не первый месяц распространялись по Сатанову, да и нападения волка всякий раз выпадали на время полнолуния.
Сюда прибавляется обостренное чувство вины, не без того. Левченко же мог не дразнить девушку, спокойно проводить ее домой. Кто знает, вдруг уберег бы… Словом, тут даже человек, который привык мыслить рационально, начнет сомневаться в себе.
Но Андрей загорелся возможностью сделать анализ слюны, оставленной на пораженных тканях кожи мертвой Любы.
Когда появился Виктор Сомов, они прекратили опасный разговор. Для всех, в том числе для начальника отдела НКВД, приключение должно остаться очередным, пятым с момента возвращения в Сатанов советской власти, нападением хищника на человека. Именно так, никаких других версий. Впрочем, капитана подобная установка сверху совсем не успокаивала.
— Что это значит? — гаркнул он, ткнув пальцем на труп.
— Мертвое тело, — сдержанно ответил Игорь.
— Ты у меня еще поразглагольствуй. — Сомов сказал так по привычке, совсем без злобы, бегло взглянув на девушку. — Снова запугивание. Террор. И не говори мне больше ничего.
— Вы думаете, товарищ капитан государственной безопасности, кто-то засел в лесу и натравливает на людей бешеного волка? Выпускает его, давая команду «фас»?
— Я допускаю какую угодно мысль, товарищ Левченко, когда речь идет о подрывной деятельности антисоветских элементов.
— Почему же тогда такую тактику не могут выбрать бандиты Жоры Теплого?
— Все может быть, старлей. — Сейчас Сомов говорил очень серьезно. — Хотя бандиты… Чего они хотят? Грабить, людей убивать, когда им оказываются наименьшее сопротивление. Представителей власти в том числе. А вот для националистического подполья подобные фортели — запугивание. Террор, не иначе. Эти так называемые повстанцы, враги советской власти, убивают играючи, из голой ненависти. Ну хорошо. — Он взглянул на наручные часы, быстро поправился: — То есть ничего хорошего на самом деле… но… ладно… напишешь мне рапорт. Я со своей стороны дам знать в область, ситуация нештатная. Пусть скажут, что с волками делать. И стоит ли что-то делать вообще.
— То есть на тормозах спустить?
— Двуногих хищников хватает, Левченко. Банду Теплого никто с тебя не снимал, и это задание номер один. Вот и составишь мне заодно план оперативно-розыскных мероприятий по Теплому. И еще такое… Два списка мне подготовь. Первый — новых людей, которые к нам сюда пробиваются. Тут, в тылу, сейчас всякой швали может быть навалом. Пользуются тем, что народ возвращается домой, на освобожденные территории. А ведь многих ожидает пустое место: там дом разрушили, там село сровняли с землей, где-то родных с корнем вырвали, дело обычное.
— К сожалению, — вставил Нещерет.
— А? Что?
— К сожалению, дело обычное, — повторил доктор.
— Я не плачусь, Антон Саввич. Констатирую факт — сомнительного элемента полно кругом. Значит, всех, кто в Сатанове недавно, мне на бумажку. Во второй список тех, кто может иметь отношение к так называемым повстанцам.
— Партизан?
— Бандитов, буржуазных националистов, немецких прислужников, — отрубил Сомов. — Убийство Тищенко, предшественника твоего, их рук дело. Тут ты ничего не скажешь против?
— Согласен.
— Вот так. По моей информации… Хм… Точнее, по ориентировке УНКВД области, в окрестных лесах орудуют их летучие отряды.
— Орудуют?
— Могут орудовать. У них есть определенная поддержка среди местных. Потому даже слабенькое подозрение о таких связях может пригодиться.
— Это дело милиции?
— Нет. Но милиция обязана предоставить списки неблагонадежных лиц в НКВД. Занимайся бандой Теплого. Слухи про оборотней пресекай. Кто начнет что-то брякать — за шкирку и ко мне, дальше уже не твоя забота. Что?
— Вы откуда знаете про оборотней?
— Слушай, Левченко, мы в одном месте живем, одних людей слышим. У меня жена учительница, не забывай. Дети все страхи пересказывают, которые от родителей дома слышат. Вот на какую панику делают ставку подрывные элементы. И я пошел.
Так что, снова оставшись наедине с мертвым телом, Андрей и доктор Нещерет уже не понимали, стоит ли после такого вообще возвращаться к прерванной беседе. Ведь какие угодно дальнейшие действия не улучшали ситуацию. Наоборот, могли спровоцировать еще большую опасность.
Тем не менее Левченко уточнил:
— Этот анализ — он сложный?
— Как вам сказать, Андрей. — Доктор поскреб ногтями под седым клинышком бородки, по привычке топчась и передвигаясь на месте. — При других, более благоприятных условиях, не очень. Нужно взять небольшой кусочек кожи вместе с мясом, хотя бы отсюда, — он слегка коснулся скальпелем центра раны. — Это называется биологический материал.
— Это ваша медсестра, — вырвалось у Левченко.
— Как для человека, который воевал, вы в самом деле слишком впечатлительны, Андрей.
— Если бы не говорил с Любой за двадцать минут до смерти. Хотя правильно, сейчас это, личное, мешает. Давайте дальше.
— Значит, получаем биологический материал, — Нещерет словно читал лекцию студентам, в глазах блеснул еле заметный огонек увлечения своим делом. — Его нужно зафиксировать от дальнейшего распада.
— То есть?
— Чтобы не гнило, — терпеливо повторил доктор. — Для этого сгодится формалин. Можно обычный медицинский спирт. Но это хуже, возрастают шансы уничтожить нужные бактерии. Потом еще разные процедуры… Не буду вас запутывать ненужными терминами. Вам же, Андрей, результат важнее.
— Вам разве нет?
— Мне тоже. Ну, к делу, — он потер руки. — В результате нам, возможно, удастся в полевых условиях выявить антигены.
— Что? С чем это едят?
— Вы плохо учились в школе, Андрей. Хотя… не уверен, что естественные дисциплины вам преподавали старательно.
— Может, объясните лучше? Потому что воспитывать и учить меня не нужно.
Нещерет вздохнул, шутовски закатил глаза.
— Это такие вещества, товарищ офицер, которые свидетельствуют про генетическое отличие. В нашем случае — того, кто оставил частички слюны на укушенном месте. Если изучить клетки даже под обычным микроскопом, можно с минимальной погрешностью выявить, кому эта слюна принадлежит. Мужчине, женщине или животному. Приблизительно так, кстати, провели тот анализ, результатами которого вы меня пытались ошеломить.
— И ошеломил, разве нет?
— Интрига, Андрей. Заинтересовали, вот что существеннее. Именно потому я попробую пойти вам навстречу.
— Почему мне? Разве вам, Саввич, не интересно самому?
— Интересно. — Доктор сейчас ответил серьезно. — Причем очень интересно. А знаете, товарищ Левченко, что самое интересное? Для чего вам самому результаты такого анализа. И собираетесь ли вы обнародовать их хотя бы половине населения нашего и без того перепуганного Сатанова.
— Что вы хотите сказать?
— Верите в причастность к нападению на людей разных там повстанцев — или нет? Между нами, в это же готов поверить разве что сам товарищ Сомов. А вы, Андрей?
— Может, и так. — Ощутив, что ступает на шаткую почву, Левченко произнес это осторожно.
— Ну, и что же вы готовы допустить о происхождении слюны по предварительному анализу? Ошибка — или все-таки человек напал?
Андрей не торопился с ответом, и Нещерет продолжил более уверенно:
— Так я закончу. Вы готовы к тому, что исследования ран у других, более давних жертв бешеного волка дали бы точно такой же результат? И если это так, признаете правдивость слухов о человеке, способном превращаться в волка? Или наоборот — поверите в волка, который во время полнолуния превращается в человека?
— Сказка…
— Наверное. Вы поверите в страшную сказку? А поверив, расскажете людям? Начнете искать для своего оружия серебряные пули?
— Почему серебряные?
— Другими оборотня не убить, Андрей. Так как, рискуете? Делаем анализ, добавляем себе знаний? Или многие знания — многие печали, как сказано у Экклезиаста?..
4
Настроение мужа Лариса научилась угадывать очень быстро.
С Игорем было сложнее. Они сблизились еще со школы. Годы вместе. Но даже после четырех лет в законном браке она не готова была признать, что досконально изучила мужа, которого давно впустила в свою жизнь. Узнав ближе его родителей, Лариса, в девичестве Ушинская, поняла, от кого ее парень перенял флер таинственности.
Вернее, это не была скрытность в прямом понимании. Точно так же не напускал он на себя ненужной загадочности, чтобы заинтересовать всех вокруг. По примеру родителей, Игорь старался по возможности держать дистанцию, будто находясь с окружающей жизнью на расстоянии как минимум вытянутой руки. Временами Ларисе хотелось поговорить с мужем, которого одновременно воспринимала как близкого друга, про все то ужасное, что чем дальше, тем чаще происходило в стране. Например, почему вчера принимали милых соседей у себя дома, а с сегодняшнего дня с ними лучше не здороваться… Однако он очень легко и просто, ненавязчиво выходил из небезопасных разговоров. Пытаясь сперва избегать резких однозначных оценок, а потом вообще обсуждать подобные темы.
Удивительно, но именно в таком поведении Лариса не видела трусости или слабости духа. Наоборот, держаться так означало иметь крепкие, тренированные нервы. И определенную силу, которая позволяет оставаться невозмутимым в моменты, когда другие начинают паниковать. Делая при этом непоправимые глупости. Способность мужа всякий раз принимать взвешенное, правильное решение, при этом не теряя лица, составляла для Ларисы тайну. Которую она в Игоре так и не смогла до конца разгадать.
А вот Виктор Сомов — полностью предсказуемый.
Когда он нашел их с Юрой, чтобы с места в карьер сообщить об аресте и осуждении Игоря, молодая женщина почему-то не имела ни малейших сомнений, куда разговор зайдет дальше. Так и случилось. Сомов не усложнил себе жизнь, хотя бы для приличия устроив Ларисе короткий период ухаживаний. Вместо того, не дождавшись, пока она дочитает короткое письмо мужа до конца, заявил: женой осужденного за политику лучше не быть. Уточнил: для ее ребенка лучше.
Лариса не успела возразить. Хотя и не слишком хотела — у нее просто не нашлось на тот момент нужных слов. Сомов же атаковал дальше. Пояснил буквально на пальцах: у него есть возможность быстро оформить ее развод с Вовком. Для этого следует написать заявление про нежелание дальше считаться женой врага народа. После того Виктор быстренько устраивает их брак, берет семью под опеку и, соответственно, на полное содержание и забирает с собой на место новой службы. Где бы они ни оказались, ему предоставляется жилье. Жена же офицера НКВД без проблем получает работу по специальности. Учитель математики? Пусть будет так.
Предположения подтвердились абсолютно точно. Разве что Лариса не могла предвидеть, в какой именно форме, каким образом Сомов предложит ей себя. Когда он разложил все по полочкам, все равно растерялась — настолько, что не имела сил сопротивляться его натиску.
Так она стала Сомовой.
Законный брак обязывал спать в одной постели и исполнять супружеские обязанности. Лариса приняла и это, ведь сама, без принуждения, в силу обстоятельств согласилась оформить отношения. Впрочем, во всем, связанном с постелью, складывалось не так уж плохо для нее. Когда наступила та самая первая брачная ночь, Сомов от неожиданной радости, что удалось без сопротивления завоевать женщину, которой давно домогался, напился. Все закончилось для него очень быстро, хотя сам новый муж, как убедилась потом Лариса, мало что запомнил.
Ей осталось немножко подыграть ему.
Тогда.
И в дальнейшем.
Позже и вовсе вздохнула с облегчением. Служба в аппарате УНКВД, потом — назначение в Сатанов, которое требовало еще больших сил, отнимали все время Виктора. Лариса даже научилась вычислять и предвидеть возвращение Сомова домой, чтобы к этому часу отправлять спать Юру и укладываться самой. Она слышала приход Виктора. Но лежала с закрытыми глазами, притворяясь уставшей и крепко спящей. И правда засыпала, когда Сомов, кряхтя, сопя, иногда отрыгивая ужин и почти всегда дыша перегарными выхлопами, устраивался рядом. В первое время еще старался чего-то домогаться, клал руку на бедро или ягодицу, слегка тормошил. Иногда Лариса изображала сонное: «Я сегодня так устала», но в целом взяла за правило не реагировать на подобные жесты.
В конце концов они привыкли друг к другу.
Это если не обращать внимания на припадки ярости, которые Виктор, к его чести, все-таки сдерживал при Юре. Но это совсем не означало, что ярость утихала. Может, если бы Лариса время от времени позволяла ей выходить наружу, этот неприятный груз не накапливался бы где-то глубоко внутри Сомова. Но она не могла ничего с собой поделать. Как только Виктор срывался, мигом натыкался на холодную стену сопротивления. Частично вооружившись наблюдениями, частично собственным опытом, Лариса убедилась: женщина в таком состоянии для мужчины намного опаснее, чем способная кричать и истерить в ответ, бросаясь взаимными обвинениями, вспоминая старые обиды и придумывая на ходу новые.
Так что стоило Виктору сейчас переступить порог, как она почувствовала: произошло что-то очень неприятное, нерадостное для него. И событие каким-то непонятным Ларисе боком касается ее.
— Юр, уроки сделал? — спросила спокойно, тем самым предостерегая Сомова от начала серьезного разговора твердым взглядом.
— Математика осталась.
— Почему ты всегда начинаешь со сложного? Наоборот, пока есть силы, щелкай то, что проще.
— Так математика ж не просто, мам!
— Кто тебе это сказал? Неужели для семилетнего мальчика сложнее, чем чистописание?
Лариса улыбнулась, поощряя и Сомова. Тот сухо кивнул, даже бросил:
— У меня никогда диктанты не получались. Учительница говорила: мои тетради нельзя показывать посторонним. Помнишь, Лара? Все еще смеялись.
— Было, — согласилась Лариса, еще немного оттягивая начало явно неприятного разговора.
— А почему смеялись? — поинтересовался Юра. — Мам, что тут смешного? Дядь Вить, а?
Так они договорились сразу, и на выполнении этого условия Лариса настаивала категорически — ее сын не будет называть нового мужа отцом, а Сомов ничего не будет делать для того, чтобы оформить усыновление.
— Понимаешь… Слушай, объясни ты ребенку, твои же диктанты.
— Глупости вообще-то. Ну, учительница у нас была странная. Она как-то, проверив его диктант, выдала перед всем классом: видите, это не написанный текст, это шифрограмма. Еще примут за вражескую тайнопись. Будет тебе, Сомов, веселая жизнь. Придется писать объяснительную где нужно, разборчивым почерком.
— А где нужно, дядь Вить?
— Где нужно — там и нужно.
Лариса промолчала. Сомов нарочно не сказал, что немолодая учительница, педагог старой закалки, не просто так рискованно пошутила. Она открыла тетрадь и показала всему классу его каракули. А потом кто-то стащил тетрадь и прицепил на доску в коридоре, где обычно висела рисованная стенгазета с карикатурами на школьных двоечников и хулиганов. Позже, уже по окончании школы, Лариса случайно узнала: первым делом, возбужденным Виктором Сомовым, как только он устроился на службу в НКВД, было обвинение той самой учительницы в подготовке покушения на товарища Сталина. Позднее в газете напечатали: разоблаченная заговорщица имела буржуазные корни, втайне ненавидела советскую власть, знала английский язык. И как английская шпионка переводила на английский подрывные, написанные троцкистами пасквили и переправляла их за границу.
Что ж, он именно сейчас вспомнил ту историю.
— Отдохни, Юра. Пока тепло и не темно, побегай на улице. Подыши воздухом, наберись сил. Математику сделаешь, я проверю, и сядем ужинать. Потому что у меня тоже кипа тетрадей, а там такая тайнопись…
Лариса махнула рукой, будто призывая всех не морочить голову. Юра любил, когда разрешали сделать паузу в уроках, подхватил легонькую курточку и побежал во двор. Оглянувшись ему вслед, Сомов тяжело прошелся, загремел табуреткой, сел, чтобы смотреть прямо на жену. Та, в свою очередь, отодвинула небольшую стопочку тетрадей, откинулась на спинку стула, поправила белую шаль на плечах, скрестила на груди руки.
— Что случилось? Только давай без ненужных вступлений, Виктор.
— Не мой метод. Правильно придумала пацана отправить. Я сам собирался выгнать.
— Выгнать?
— К словам не цепляйся. — Сомов кашлянул. — Я скажу, но он не должен знать, пацан. Ты должна. Вовк сбежал из мест лишения свободы, Лариса.
Она порывисто встала.
Слишком резко дернула стул, он не удержался и упал. И показалось — грохот от падения потряс комнату. Содрогнулась и сама Лариса. Сняла очки, положила на стол перед собой, уперлась сжатыми кулачками в столешницу, опустила голову, избегая взгляда Виктора. Затем, уже спокойнее, вернула очки на место. Подняла стул за спинку. Села, устроила на поверхности стола острые локти, сплела пальцы рук перед собой. Могло создаться впечатление — она молится. Даже самой Ларисе на короткий миг так представилось, потому что она спросила то, о чем обычно просят у Бога, услышав такое:
— Жив?
Видно, Сомов ожидал такой реакции, потому что к тревоге прибавилась нитка удовольствия.
— А тебе бы как хотелось?
— Смерть Игоря мне точно не нужна. Я вообще против, чтобы умирали люди.
— Война.
— Мне война тоже не нравится. То есть… Извини…
— За что?
— «Тоже» — не то слово. Не годится. Люди, конечно же, умирают не только на войнах. История знала болезни, эпидемии, голод. Немного больше, чем десять лет назад, мы такое поветрие пережили. Но эпидемию можно остановить, если начать лечить людей. Голода не будет, если всем дать поесть. Кого нужно вылечить или накормить, чтобы остановить войну?
— Ты учитель математики, Лара. Не политик, не философ. Я видел философов. Очень далеки от народа, очень. Потому трудовой лагерь для них идеальное место. Приближает людей к их настоящим потребностям максимально.
— Игорь тоже там был, верно? А он не философ.
— У нас не обязательно много философствовать, чтобы стать врагом народа. Особенно когда народ воюет с фашистами. На войне лучше меньше думать. Задумаешься больше, чем нужно, — станешь на вражескую сторону. В окопах не забивают себе головы глупостями, Лара. Там другие задачи.
— Ты говоришь так, будто сам сидел в окопах.
— Во-первых, я на фронте все-таки был. И ты это знаешь. Во-вторых, у каждого свой участок фронта и он защищает его так, как приказывает партия. Это тебе тоже известно.
— Партия приказала тебе посадить Игоря в лагерь?
— По приказу партии я разоблачаю врагов, Лара. Кстати, хочу тебе напомнить, раз уж мы завелись. Твой бывший муж — не враг.
— Ты признаешь это?
— Я никогда такого не утверждал, Лариса.
Сомов, тихо поскрипывая кожей сапог, пересек комнату, сел напротив жены, закинул ногу на ногу. Достав папиросы, хотел закурить — но передумал, примостил коробку на столе, накрыл рукой, похлопал ладонью. Повторил:
— Никогда не говорил я, что твой бывший — враг. Знаешь почему? Потому что, если бы он на самом деле был врагом, не загремел бы на пять несчастных лет. Он бы прямо там, на фронте, предстал перед военно-полевым судом. А потом, по приговору, — к брустверу. Законы военного времени, должна понимать.
— Почему же он тогда сидит?
— Уже не сидит. Бегает. Сделал себе только хуже, но про это в другой раз. Ему советская власть дала шанс, Лариса. Остановила за полшага от настоящей измены родине. Отправила на перевоспитание. Отсидел бы, повалил лес на благо народного хозяйства. Времени подумать достаточно. Теперь все поменялось.
— Как именно?
— Игорь Вовк сбежал. Значит, вне закона. Если не подохнет где-то в тайге, а каким-то чудом выползет, — его могут застрелить когда угодно.
— А если не застрелят?
— Добавят за побег. Это минимум десять лет.
— Вдруг не поймают?
— А тебе бы как хотелось?
Лариса закусила нижнюю губу. Сняла очки, легонько потерла кончиками пальцев глаза.
— Мне бы хотелось, Виктор, чтобы Игорь остался в живых. И его не нашли. Искренне говорю. Думай обо мне что хочешь. Ломать себе голову, какой ответ тебе понравится, мне неохота.
— Лара, меня полностью устраивает такой ответ. Другого я от тебя и не ожидал. Скажи ты что-то иное, тогда бы я напрягся, потому что не поверил бы. Спасибо за честность. От иллюзий относительно того, как ты относишься ко мне, я избавился давно.
— Они были, иллюзии?
— Были надежды, Лариса. Возможно, когда-то докажу, что я тебе не враг.
— Ты мне не враг. Я не буду спать с врагом в одной постели.
— Но я и не друг, — жестко ответил Сомов. — Раз уже зашла речь про нашу постель… Ты прекрасно понимаешь, что я сейчас имею в виду, когда напоминаю про твое отношение ко мне. Хорошо, достаточно. Ты не кривила душой, могу за это снова поблагодарить. Только позволь мне тоже говорить честно.
— Других отношений я не приемлю. Тебе это известно, Виктор.
— Конечно. — Сомов открыл коробку, взял папиросу. — Потому сказал тебе про бегство Вовка. Не то чтобы это государственная тайна. Наоборот, он в розыске. Чем больше сознательных людей в курсах, тем скорее беглеца схватят. — Пальцы стиснули пустой конец гильзы. — Мне сообщили про ЧП, потому что я все же имел отношение к его делу. — Губы сжали папиросу, в руках появилась спичечная коробка. — Хочу предупредить тебя, Лариса, чтобы в случае чего ко мне с твоей стороны не возникало никаких ненужных вопросов. — Чиркнул спичкой, поднес огонек к папиросе, прикурил, посмотрел, как он догорает, погасил тлеющий огонек возле самых пальцев. — Не знаю, что за черт дернул твоего бывшего рвануть из лагеря. Не представляю, куда он может податься. Но если когда-то, раньше или позже, Вовк нарисуется здесь, в этих краях… или где-то еще, куда меня переведут по службе… я его убью, Лариса. Не потому, что мы в детстве не мирились. Или из-за того, что он был твоим мужем. Он преступник, и я его убью.
Ответа не услышал.
Лариса и не искала его. Вопреки услышанному, не находилось слов. После такого лучше на что-то переключиться. И она, надев очки, поднялась и пошла к плите.
Как бы там ни было, а муж вернулся со службы. Хочет ужинать. У нее свои мысли — но и обязанности хозяйки никто не отменял.
Сомов курил, удовлетворенно следя за женой. Радовался сказанному. Душу грело понимание того, что Лариса не знает и наверняка и дальше ничего не узнает.
Например, того, что он живо интересовался обстоятельствами побега.
И буквально вырвал у коллеги из соликамского отдела НКВД важную для себя информацию.
Там, на месте, среди многих других опросили некого Божича, начальника оперчасти лагеря. По его показаниям удалось установить странное совпадение, которое могло как указать на след бежавшего, так и не иметь никакого значения. Выяснилось: лагерный кум взял Вовка в разработку, имел на ценного агента серьезные виды. Так что по собственной инициативе узнал и сообщил заключенному, где сейчас находится его семья.
И Вовк вместе с двумя блатными пошел на побег через несколько дней после того, как ему стало известно, что его бывшая жена Лариса в браке с ним, капитаном Сомовым.
Тогда екнуло. Виктор начал наводить справки дальше, и очень скоро выяснилось: с ворами у Вовка наладились стабильные контакты. Блатные почему-то доверяли ему. Из-за этого Божич решил начать активную оперативную разработку, не жалея времени и средств, даже подыгрывая Игорю. Один из беглых, старый авторитетный вор, чьим доверием пользовался Вовк, был найден в тайге мертвым. Кто-то его зарезал, но это не имеет значения. Сомову показалось важным другое: готовя побег, такие люди, как этот погибший авторитет, подходят к вопросу капитально.
Значит, Вовк мог стать его доверенным лицом.
Не без оснований считая себя опытным чекистом, Сомов провел параллель между Игорем и крепкими связями старого вора на свободе. Без них беглецу не удалось бы исчезнуть так надолго. Конечно, Виктор допускал, что тот мог просто не выйти из тайги. Но он не успокаивал себя этой мыслью. Учитывал время года. Август для того, кто тайгует, — не самый тяжелый месяц.
Следовательно, Сомов все-таки склонялся к возможному появлению Вовка неподалеку от его бывшей семьи.
Рано или поздно.
Завтра, через неделю или через месяц.
Никому эту версию не озвучив, Виктор решил ждать его сам.
Если он ошибается — Вовка когда-то все равно схватят и накажут должным образом.
Если же нет…
Хорошо жить и работать в маленьком поселке. Все на виду. Особенно чужие, приблудные, сразу привлекают внимание.
Таких по его приказу с недавних пор вносит в отдельный список начальник милиции Левченко. Вряд ли он кого-то пропустит.
5
Левченко прекрасно понимал, что при таких раскладах никаких следов вокруг остатков стены не обнаружить. Но как теперь, так и раньше милиция вообще не обыскивала территорию, где находили жертв волка. Вполне логично и обоснованно не считая место, где лежал разорванный человек, местом совершения преступления. Даже в свете последних, очень странных событий, Андрей все еще соглашался: нападение хищника — не криминальное преступление, скорее трагедия, несчастный случай. Допущение про существование оборотня до сих пор упрямо не укладывалось в голове. Большой зверь: вот во что готов поверить Левченко.
Однако обострившаяся потребность самому провести осмотр, пока доктор Нещерет возится со своими исследованиями и анализами, привела Левченко туда, где погибла Люба.
Было послеобеденное время. Солнце медленно двигалось к закату, но все еще светило ярко. Андрей нарочно подгадал момент, чтобы вокруг никого не было и его действия не привлекли ненужного внимания.
Пошел один.
Потому что как объяснишь кому-то, кроме Саввича, почему решил поискать именно человеческие следы?..
Вот именно.
Не теряя времени зря, Андрей вошел в ворота, под прикрытие каменного прямоугольника. Крыши не было, лучи уже били не прямо в середину. Хотя остатки каменных стен давали тень, света все равно должно было хватить. Знать бы, что собираешься разглядеть.
Став спиной к проему, Левченко, плюнув на устав, засунул руки в карманы галифе. Прищурился, пытаясь представить, как все могло произойти. Пробовал делать так и раньше. Но здесь и сейчас действия напоминали следственный эксперимент.
Хищник наверняка забежал сюда. Подстерегал жертву внутри. Люба ничего не подозревала, проходила мимо много раз. К тому же ее в тот момент охватили другие чувства. Они вели вчерашнюю партизанку вперед, приглушили чувство опасности. Девушка вообще не представляла, кого нужно бояться после войны. Конечно, знала про нападения волка, как и все в Сатанове. Только он в лесу шастает. Она же двигается по хоженой сотни раз тропинке.
Андрей крутнулся на пятках, развернулся лицом к выходу.
Вот Люба проходит мимо. Напали стремительно, девушка не успела испугаться. Наверное, начала с ужасом понимать, что же происходит, когда хищник затащил ее сюда.
Стоп!
Тащил.
Каким бы большим ни был волк, четвероногие шутя сбивают человека с ног одним прыжком. Но не всегда легко оттащить добычу в безопасное место. При этом девушка могла хотя бы раз крикнуть, просто от неожиданности.
Кто знает, может, Люба и кричала.
Но Андрей снова отмотал мысленно назад. Кое-что прикинул и категорически признал: в то время он шел этой самой дорогой. Когда на девушку напали и стали убивать, между ним и холмом, на котором высилась старая стена, была где-то сотня метров. С такого расстояния отчаянный звонкий женский крик до него долетел бы.
А он ничего не слышал. Совсем ничего.
Вывод не заставил себя долго ждать.
Левченко упрямо не позволял себе признавать потустороннее вмешательство во всем, что произошло. Но ситуация выглядела красноречиво. Тот, кто подстерег Любу и накинулся на нее, не дал ей крикнуть. Зажал рот, иначе никак. Горло порвал позднее. Однако бешеный зверь, раскрыв пасть, не способен вцепиться в горло жертве. Тем более двуногой. К тому же в ночной темноте.
Волк также не в силах заткнуть лапами девушке рот. Допустить подобное — еще большая вершина абсурда, чем убедить себя в существовании человека-волка.
В таком случае, признал Левченко, на Любу, как и на предыдущих бедолаг, напал человек.
Настолько сумасшедший, что царапает тела огромными острыми ногтями. А шею терзает зубами.
Вариантов два.
Первый: танцевать дальше от такой версии, ища человека, который сошел с ума.
Второй: согласиться — где-то в окрестностях завелся настоящий оборотень. Который в полнолуние превращается из волка в человека.
Допущение номер один непрямо будет играть на версию Сомова про сознательное запугивание местного населения не такими уж мифическими повстанцами. Мол, все они там, националисты, в какой-то мере сошли с ума. Версия номер два… Гм, признание этого варианта вообще никуда не приведет.
Андрей вышел из-за стены, осторожно побрел к тропинке, внимательно, до легкой боли в глазах всматриваясь себе под ноги. Никаких следов волочения. Что ж, этого следовало ожидать. Вокруг топтались не только они с подоспевшим Нещеретом. Приехали из больницы санитары на телеге. Потом милиционеры были, из отделения, да и любопытного народу набежало из ближних домов. Вот народ, боятся, дрожат — но не расходятся. В это время сентября земля сухая, следов не найти.
Стоп.
Почему?
Кто сказал?
Левченко быстро обернулся назад, зашел вовнутрь каменного сооружения, наклонился, потом присел. Провел ладонью по земле. Тут хоть не так сухо. Конечно, не слишком и влажно, однако земля была достаточно мягкой для того, чтобы на ней могли остаться более четкие следы, чем снаружи. Могли… Нету. Если были, все тоже вытоптано. Вытягивая загрызенную Любу отсюда, Левченко в тот момент меньше всего думал — не наследи. Сюда еще заходили потом взрослые обутые мужчины, слабенькие отпечатки подошв накладывались друг на друга, и такие узоры из следов ни о чем рассказать не могли.
Выйдя обратно, Андрей повернулся лицом к лесу, пытался вспомнить, как именно бежало от него жуткое существо, вслед которому он стрелял. Прикинув наконец линию, указательным пальцем передвинул вверх форменную фуражку и двинулся вперед, снова вглядываясь перед собой. Сбитые травинки, кочки, ямки, кое-где — кротовины. Кто убегал здесь в лес, дальше совсем не ясно. Правда, из Левченко еще тот следопыт. Но тут даже сам Кожаный Чулок, знаменитый охотник из американских лесов и прерий, о котором читал в детстве, вряд ли справился бы.
Так, не спеша, ничего не вынюхав, он добрался до опушки. На пути попался куст боярышника. Андрей шагнул в сторону, собираясь обойти. Вдруг замер. Взглянул на невольную преграду внимательнее.
Сказал сам себе, будто убеждая:
— Ах ты сукин сын, мог и через куст рвануть. Или просто зацепиться за него. И не надо сейчас говорить «нет».
Коснулся рукой веток. Вроде бы ничего не нарушало их целостности. Кажется, живое существо не прокладывало себе через него дорогу. Но, сделав шаг вправо, Левченко был вознагражден за внимательность и терпение.
Сбоку выпирала ветка, длиннее других. На ее конце взгляд Андрея и остановился. Осторожно протянул руку.
Пальцы сняли серый клочок.
Не удержавшись, Левченко понюхал его.
Ничем не пахло.
Он никогда не видел живого волка, разве что в зоопарке. Но почему-то сразу поверил: вот так выглядит волчья шерсть.
Увидев и сорвав широкий лист подорожника, Андрей, как получилось, завернул в него трофей, так и не понимая, имеет ли находка отношение к ночному приключению и остальным нападениям на людей вообще. Но дальше в лес пошел увереннее, с четким убеждением: сейчас он взял верный след.
Вряд ли тут и теперь дальнейший поиск даст ощутимые результаты. Однако остановиться Левченко уже не мог, не хотел. Ступал аккуратно, стараясь не шуметь. Слушал птичий щебет, ощупывал внимательным взглядом каждый встречный кустик, вертел головой. Какое-то время двигался наобум, и вдруг застыл, присел, в движении ловко и легко вытаскивая пистолет.
Прислушался — ну как показалось?
Нет.
Где-то впереди и правда кто-то ходил, точно так же крадучись, как и он. Неизвестный и пока невидимый за деревьями двигался параллельным курсом. Фронтовой опыт вспомнился тут же. Андрей начал передвигаться совсем бесшумно и пошел на звук, стараясь шуметь не громче, чем лист, падающий с дерева.
Скоро рассмотрел того, за кем невольно начал охотиться.
По лесу шла женщина в длинной темной юбке, в кофте, с прикрытой платком головой и в мужских кирзовых сапогах. Они или оказались на размер большими, потому и делали движения женщины неуклюжими. Или неуклюжесть была вызвана желанием двигаться тише. В руке она несла плетеную корзинку. Андрей сразу прогнал мысль о том, что она ищет грибы: верх закрыт тряпкой — это то, что Левченко умудрился увидеть со своего места, спрятавшись за широким стволом.
Когда вышла на видное место, Андрей рассмотрел наконец-то профиль и узнал женщину. Катерина Липская, вдова, совсем недавно похоронила мать. Такая уж судьба — старушка пережила немцев, а как прогнали их, через месяц отошла. Сейчас Катерина жила вдвоем с сыном, мальчику лет одиннадцать, кажется.
При других обстоятельствах Левченко бы не удивился, увидев эту женщину в лесу. Грибы, травы, дикие яблоки и груши — все, что может дать лес в сентябре, люди брали охотно.
Но не после того, как в здешних лесах завелся бешеный волк-людоед.
Конечно, местные и дальше ходят в лес, ведь он их кормит. Только собираются теперь группами. И сто раз подумают, прежде чем решатся пойти. Липской это, похоже, не касается. У нее пацан на руках, а она смело идет в лес, откуда может не вернуться. На кого оставляет малого?
Ничего подозрительного Андрей за Катериной не замечал. Открытая, не отшельница, ведет себя как человек, которому нечего и некого бояться.
Но что привело ее в лес? Идет крадучись. Не хочет, чтобы ее увидели. Хотя логика требует взять с собой кого-то за компанию.
Странно.
Подозрительно.
Будто почувствовав что-то или услышав, Катерина замерла. Постояла так, спиной к Андрею. Медленно обернулась. Успев спрятаться за дерево, он одновременно присел, медленно лег животом на траву, распластался, перестал дышать. Сперва ничего не слышал. Но через несколько долгих минут женщина, успокоившись или прогнав свою тревогу, пошла дальше.
Левченко же не торопился вставать. Наоборот, осторожно перевернулся на спину, взглянул на небо, где молочного цвета тучки не спеша плыли мимо верхушек деревьев. Нащупал травинку, сорвал, засунул в рот, немного пожевал.
Вот такие, значит, дела.
Одинокая женщина не боится ходить с корзинкой в лес.
Или боится, как и все в Сатанове, но не идти почему-то не может.
Или не боится, потому что знает, почему бояться не нужно. Случайность, которая порождает массу вопросов к гражданке Липской. И он, Андрей Левченко, непременно ее спросит. Пока же просто возьмет на заметку.
Сплюнув пожеванную травинку, легко подхватился. Уже не слишком скрываясь, пошел назад, к тому месту, где оставил свой мотоцикл.
Доктор ждал. Но делиться результатами работы не спешил. Выражение лица подсказало, чего хочет Нещерет, — тревожного и вместе с тем нетерпеливого вопроса:
— Вышло, Саввич?
— Смотря что именно вы вкладываете в это ваше «вышло».
— Разве тут могут быть варианты?
— Все может быть, Андрей. Вот есть у меня результат, а вы разочарованно скажете: не вышло. И наоборот: я считаю — ничего толкового не достиг. Вывод слишком противоречивый, учитывая, гм, наши с вами полевые условия. Вы же все это примете без возражений. Что с точки зрения науки тоже не совсем правильно.
— Саввич, голову мне не морочьте. Между прочим, вот, сюда взгляните.
Осторожно, словно хрупкий стеклянный предмет, Левченко вытащил из нагрудного кармана кителя завернутый в подорожник шерстяной клочок. Вооружив глаза очками, Нещерет наклонился, вгляделся, потом взял листок за низ, поднес ближе к стеклышкам. Так же осторожно положил назад на стол, спросил:
— Или пес где-то бегал, который линяет. Или…
— …волк! — опередил Андрей. — Волк же, правда?
— Где вы это взяли? Хотя… догадываюсь. Решили землю носом порыть.
— Не землю. Но направление у вас правильное. Так это от волка?
— Я не зоолог, Андрей. С волками никогда дела не имел. Конечно, отличу шерсть животного от… — он замялся, явно подбирая удачное сравнение, — от… не знаю, от чего угодно отличу! Ну вас с вашей шерстью, в конце концов. Точно так же, если хотите знать, не угадаю по следам слюны животное.
Для этого нужны совсем другие условия, другое оборудование, не такой специалист, как вот я…
— Но слюну животного от человеческой отличите?
— Да, тут не ошибусь.
— Тогда начнем снова — удалось, Саввич?
Нещерет вздохнул:
— Наверное, больше тянуть нет смысла. Анализ вышел.
Доктор по привычке топтался на месте, передвигаясь в сторону, и тянул с ответом. Явно не возражая, чтобы ответ тащили из него клещами. Из этого Левченко уже понял, каким он будет. И все равно нажал снова:
— Что? Колитесь, Саввич, ну!
— Слюна человеческая. Вы это хотели услышать, Андрей? На нашу… мою медсестру Любу напал и перегрыз горло не человек. Но слюна человеческая. И все-таки это не совсем человек. Существо, либо раньше бывшее человеком, либо способное превращаться в человека. Правда запутанно? Бред, не так ли? Хотите, чтобы я закончил? Так я закончу. Возможно, очень возможно, что на других… другие… Словом, на всех людей нападало это самое… существо. Довольны?
— А ночью от меня убегал волк.
Это прозвучало очень буднично.
Левченко не ожидал от себя такой реакции. Так, будто человек-волк — обычный порядок вещей.
Война учит ничему не удивляться.