Приближение
Глава седьмаяНомер восемь
1
— Как можно это объяснить, товарищ старший лейтенант?
Сомов смотрел на Левченко снизу вверх. Когда тот протянул рапорт, велел докладывать устно. Но пока Андрей говорил, пробегал глазами исписанные листки, при этом постепенно сползая на стуле вниз. По завершении отчета капитан уже сидел, упираясь плечами в спинку. При этом откинулся так далеко назад, насколько она позволяла, вертел в пальцах остро заточенный карандаш и поглядывал исподлобья.
— Там все изложено, товарищ капитан, — сдержанно ответил Левченко. — К этому, как и к только что сказанному, мне добавить нечего. И потом… Вы же были на месте, товарищ капитан. Сами все видели.
Поначалу погоня во главе с Андреем наткнулась на брошенный «виллис». Тогда еще невольно мелькнуло: что за место эта старая стена? Было вокруг безопасно, даже уютно. Левченко привык доверять ей свои секреты. Как вдруг за очень короткое время вокруг начали твориться какие-то непонятные события. Мигом подумал про Полину Стефановну, она же недалеко живет. А он, руководитель сатановской милиции, квартирует у нее. И кто знает — вдруг бандиты дом давно вычислили? И не имели другого хода, кроме как кинуться туда, где станут искать в последнюю очередь или не будут искать вовсе. Может, прямо сейчас держат в заложницах испуганную пожилую библиотекаршу и ждут, пока гражданин начальник вернется к себе после безуспешной охоты.
Впрочем, подобные страхи быстро отбросил. Вместо этого прикинул, сориентировался на местности, куда бандиты могли отправиться. И велел солдатам и милиционерам, которые были с ним, растянуться в шеренгу и прочесывать лес. Следы крови хотя не сразу, но удалось разглядеть. Так что опасения о возможном нападении сбежавших на одинокую Стефановну исчезли окончательно.
Лейтенант Борисов вяло пытался убедить своего тезку: поздно вечером, фактически ночью облава, тем более в лесу, может оказаться только сотрясанием воздуха. Эти разговоры Левченко придушил в зародыше, согласившись с Борисовым: он взводному не командир и приказывать не имеет права. Но тут же напомнив: операция планировалась совместно. Имел место огневой контакт, настоящий бой, и оба они потеряли людей. Значит, вопрос, как и когда целесообразнее преследовать врага, вообще не должен подниматься.
Ну а потом выяснилось, что бандиты далеко убежать не успели. Наткнулся на трупы лейтенант Борисов. Когда рассмотрел — закричал. Хотя не должен бы так реагировать на мертвые тела, ведь был на фронте полтора года, после ускоренных офицерских курсов…
— Я видел, — произнес Сомов.
Вдруг неожиданно распрямился на стуле. Резким движением сломал карандаш, швырнул половинки в разные стороны. Подался вперед, гаркнул, на какое-то мгновение потеряв над собой контроль:
— От тебя хочу услышать, Левченко, что это было! От тебя! Ты начальник милиции! Ты над этим работаешь давно! Или не работаешь?!
Андрей молчал. Почувствовав, что сорвался и выглядит недостойно в глазах младшего офицера, да еще и милиционера, Сомов поднялся, одернул китель. Шагнул к большому, ему по пояс, прямоугольному металлическому сейфу. Открыв, вытащил оттуда початую бутылку «казенки», два стакана в подстаканниках для чая. Поставил на стол, плеснул в оба чуть больше половины. Кивком не пригласил — велел Левченко взять. Резко выдохнув, выпил сам, сразу закурил. Дождался, пока то же самое сделает Андрей. Только после того снова устроился за столом, продолжил уже спокойнее:
— Мне нужны версии, старлей.
— Я бросил все силы на ликвидацию банды Теплого, — ответил Левченко. — Мы с вами именно эту задачу определили первоочередной. Ловить бешеного волка приказа не было. Насколько я помню, эту тему мы даже не считали серьезной.
— У тебя плохая память, старлей. Не профессиональная.
— Почему? — вырвалось у Андрея.
— Потому что я вообще ни про какого волка с тобой не говорил. Бабушкины сказочки. Я предположил, что под видом так называемого зверя-убийцы работают остатки банды немецких подельников — националистов, которые засели где-то в лесах и стараются сеять террор. Значит, этот так называемый оборотень — компетенция органов госбезопасности.
— Тем более мы в милиции им не занимались. — Левченко произнес это с явным облегчением.
— Но у тебя должна быть собственная версия того, что произошло, — упрямо гнул свое Сомов.
— Могу еще раз повторить. Трое бандитов, среди которых один раненый, решили отсидеться в лесу. Слишком далеко углубиться не смогли, потому что их связывал тот подстреленный. Остановились, судя по всему, перевести дух. Возможно, обсудить план последующих действий. Шансов выбраться было мало, автоматы без патронов. Финарь у одного нашли, так этого ж мало. Того, кто меня непонятным до сих пор образом узнал… Пересекаться раньше мы с ним нигде не могли. Личности всех троих будут устанавливаться только теперь, по факту.
— По кругу ходишь, — перебил Сомов.
— Так я предупреждал: нового ничего не скажу. Вы спрашиваете, что случилось. Я рисую предварительную картину. Пока ночь, периметр окружен бойцами Борисова. Когда взойдет солнце и станет виднее, можно будет проводить следственные действия дальше. Тогда наверняка найдутся какие-то следы. И мы получим нужный вам ответ.
— Мне? — брови Сомова дернулись вверх. — Только мне все это надо?
— Виноват, товарищ капитан, но вот теперь я совсем не понимаю, что вы хотите от меня услышать.
— Хорошо. Теперь давай еще раз. Как, по твоему мнению, там все происходило?
Сдержать тяжелый вздох Андрею стоило немалых усилий.
— Предварительно, навскидку, картина выглядит так. Сначала напали на того, кто отошел от основной группы. Приспичило в кустики или что-то другое. Убив первого, напавший проявил себя. Больше не прятался, начал преследовать жертву, которая кинулась убегать. Догнал, убил, вернулся и расправился с раненым. Все.
— Перерезал глотки, — уточнил Сомов.
— Перегрыз.
— Зубами?
— Не знаю. Тела в морге. Ими занимается товарищ Нещерет. Вывод про способ убийства будет позже.
— Говоришь, почерк точно такой же, как в других случаях нападения так называемого оборотня?
— Аналогичный, товарищ капитан. Мы же об этом уже говорили.
— Не раз и не два, — легко согласился Сомов. — Однако сегодня ночью расклады немного другие. Тебе не кажется, старлей? Трое убитых. Один за другим, сразу. Не местная жительница, беззащитная баба или девка. Вооруженные мужики, опытные бандиты, прожженные уголовники. Двое из этой троицы могли сопротивляться. Пусть не было чем стрелять, но просто так, как говорят, за рупь двадцать, их не взять. Это их большой лесной зверь загрыз, всех троих? Одного за другим?
— У меня пока нет объяснения.
— О! — Сомов многозначительно поднял палец вверх, снова разлил водку по стаканам, позвал Андрея ближе к столу жестом, выпил не чокаясь, пригласил сделать то же самое, продолжил, явно увлеченный собственной идеей и накручивая себя: — Это же я из тебя, старлей, пытаюсь выдоить! Ты мне это скажи! Потому что я знаю, додумался сразу. Хочу понять, что кто-то мыслит в одном со мной направлении. И поддержит в случае чего. Ты же меня поддержишь?
— В случае… чего?
— Прямо говори: веришь, что это огромный волк или даже тот оборотень из здешних сказок всех грызет?
Левченко в который раз после увиденного в лесу вспомнил разговор с доктором Нещеретом и найденную на опушке волчью шерсть недалеко от человеческих следов.
— Не верю в сказки, товарищ капитан, — ответил, будто рапортуя. — В суеверия тоже.
— Молодец. А во что веришь? — И, не дав слово вставить, продолжил: — В то же самое, что я. Бутафория, старлей. Запугивание. Враг в тылу не спит. Активизировался. Мало убить человека, он, вишь, под волка работает. Играет, так сказать, на человеческих страхах, суевериях. Ну и на вредном влиянии религии.
— При чем тут религия?
— Левченко, ты же не местный, верно? Я тоже не отсюда. Но за время службы такие маленькие городки или поселки, как хочешь, так и называй, — словом, видел я всякое. Чем дальше от больших городов, где давно и крепко пустила корни советская власть и нет попов, тем сложнее обстановка. Веками, старлей, ве-ка-ми церковники промывали мозги людям. Особенно тут. Чем ближе на запад, к буржуазной когда-то Польше, тем народ затюканнее. Верят, товарищ старший лейтенант, во все на свете. Буржуазные националисты это используют и против нас, и против них.
— Против кого?
— Населения, старлей. Местного населения. Люди пережили страшную оккупацию. Фашисты стреляли, насиловали, жгли, резали. Потом Красная Армия под мудрым руководством товарища Сталина пошла в победное наступление. Что остается делать агентам фашизма и немецким прихвостням, которые сбежали от справедливой кары? Правильно, начинать здесь партизанскую борьбу. А чтобы законная власть в таких вот небольших населенных пунктах не могла полагаться на людей, их нужно деморализовать. Вот это и происходит, старлей!
«Интересно, он сам себе верит?» — подумал Левченко. Ответил тут же — так точно, верит. Ни в коем случае не паясничает. Сомова несло. Но вряд ли от выпитого. Сколько там той водки для закаленного офицерского организма? Нет, вопрос в другом — в какой мере начальник отдела УНКВД прав в своих несколько фантастических допущениях?
Отсюда — насколько он, начальник милиции, со своими знаниями, разделенными только с Антоном Саввичем Нещеретом, готов подыграть Сомову. Поддерживая именно эту версию.
— Пусть так, — произнес осторожно, чувствуя, как от выпитого начинает тихонько шуметь в голове. — Тогда у меня сомнение, товарищ капитан. И серьезное.
Хозяин кабинета, глянув в бутылку, кивнул сам себе и разлил по стаканам остатки водки.
— Ну-ну.
— Почему националисты, или кто там у нас прячется в лесу, напали на троицу бандитов? И вообще, сколько их могло быть? Действовал не один, а как минимум двое. Или мы можем говорить о еще одной вооруженной группе в этих краях?
— Согласен. Именно такого хода мыслей, старлей, я от тебя и ждал. Кричать на вас приходится, чтобы научились думать.
Андрей решил, что будет правильно оставить это без внимания, продолжил:
— Если убитые — бандиты и те, кто убил, тоже бандиты, они вряд ли станут враждовать. Выходит, убили своих. Значит, сознательно или невольно сыграли на руку нам. Что-то тут не так, вам не кажется?
Сомов наморщил лоб, будто только что об этом подумал. Потом взял стакан, качнул призывно:
— Сам поднял вопрос. Инициатива наказуема. Ответишь мне на него, старлей, в кратчайшие сроки. Хер его знает, что у них там между собой вышло и закрутилось. Может, они сообщники. Вдруг планировали нападение на склады вместе. И лесные парни, увидев, что уголовники вляпались, к тому же среди них один раненый, взяли да и порешили лишних свидетелей одним махом. Заодно людей напугать. Но ты же, я надеюсь, сурово предупредил всех, чтобы держали языки за зубами, чтобы лишней паники не сеять?
— Так точно. Инструктаж проведен.
— Еще раз напомни: кто начнет болтать или просто заговорит про оборотня — играет на стороне врага. А следовательно, сам враг народа, потому что распространяет пропаганду. Сейчас военное время. Надо объяснять, что я имею право расстреливать на месте за подобные провокации?
— Не думаю. Вас все сегодня слышали.
— Повторить не помешает, — упрямо настаивал Сомов.
Ожил телефонный аппарат. Капитан взглянул на него так, будто впервые видел, потом одним глотком опустошил стакан, обошел стол, снял трубку:
— Слушаю, Сомов.
Когда чекист переходил к телефону, он заставил Андрея шагнуть в сторону, переместиться к противоположному краю стола. Как заведено, никаких лишних документов на нем при посторонних не раскладывали. Вообще под массивным чернильным прибором, явно трофейным, который остался от предыдущих хозяев, виднелся только один лист бумаги.
Скользнув по нему взглядом, Левченко узнал свой почерк.
— О первых результатах доложу через сутки, товарищ подполковник! — обещал кому-то в карболитовую трубку Сомов. Он стоял при этом спиной к Андрею, опершись задом о стол.
Глаза за что-то зацепились.
Воровато оглянувшись, не собирается ли капитан оборачиваться, Левченко поднял чернильницу.
Кончиками пальцев потянул листок к себе.
— Нет, товарищ подполковник! Георгия Теплова, больше известного как Жора Теплый, по приметам среди мертвых не опознали! — рокотал дальше капитан.
Андрей пробежал глазами знакомый список. Сам его составлял, выполняя распоряжение Сомова. Тот не объяснил для чего. Только велел взять на карандаш всех, кто появился в Сатанове с начала сентября.
Ничего особенного. Обычный сбор данных. Органы НКВД для того и существуют, чтобы проверять такие данные. К тому же занятой Сомов не слишком торопил с выполнением. Андрей, тоже имея более важные дела, дал нужные указания подчиненным. Не первоочередное задание, но сделать нужно.
Получил после список из четырнадцати человек.
Теперь смотрел на него.
Фамилия под восьмым номером была подчеркнута.
Причем дважды.
— Так точно, товарищ подполковник!
Почувствовав, что разговор вот-вот завершится, Левченко пристроил листок как было.
Когда Сомов положил трубку на рычаг и обернулся, Андрей, взяв с него пример, допивал водку.
— Можете быть свободны, товарищ старший лейтенант. Куда сейчас?
— Отрабатывать вашу версию. Наш доктор, наверное, уже изучил раны. Хоть не судебный эксперт, но что-то сказать наверняка сможет.
— Пусть толковое что-то скажет. И давайте, не тяните. Трупы в Каменец нужно отправить. Идентификация, все такое. Указания от начальства позднее придут. Пока работайте в штатном режиме.
Козырнув, Левченко повернулся и вышел.
Не мог объяснить себе, почему его зацепила небольшая деталь.
Фамилию некоего Волкова Игоря Петровича особист подчеркнул сначала раз, тоненько. А потом второй раз, жирно.
Еще и нажал сильно — грифель раскрошил.
Карандаш Сомов тоже у него на глазах вот только что сломал, когда нервы вдруг сдали.
Очень похожая ситуация.
Почему-то другие фамилии не подчеркнуты…
Детали.
Кто-то говорил о дьяволе в деталях. Нужно у Стефановны спросить. Или у Ларисы, обе начитанные.
И вообще, какое-то особенное внимание к Волкову Игорю Петровичу.
Список на рабочем столе, перед глазами товарища капитана НКВД.
Не просто так.
Интересно.
2
— Тихо стой! Рыпнешься — амба.
Игорь не столько испугался, сколько удивился. Хоть застигли врасплох, не понял — почувствовал: опасность есть, но не смертельная. Лагерный опыт, возможность общаться с блатарями и глубже изучать их обычаи подсказывали: тот, кто хочет убить, не угрожает из темноты. Нападает стремительно, решает все одним метким ударом. Или стреляет из-за угла, хорошо прицелившись, если оружие есть. Дуло под горлом чувствовать неприятно, так что руки поднялись машинально, даже демонстративно — выставил их перед собой ладонями вверх.
— Пошел в дом. Медленно.
Послушно кивнув, Вовк попятился. Как только вошли, незнакомец убрал пистолет, переместился так, чтобы двери были ближе к Игорю, выплюнул приказ:
— Закрывай, как там оно у тебя. Бегом!
— Прямо бегом, — хмыкнул Игорь.
— Поговори у меня!
— Бегу, уже бегу.
Накинув крючок, Вовк клацнул засовом. Повернулся, ожидая новых распоряжений. Коренастый незнакомец в офицерской форме, но без головного убора, кивнул, предлагая пройти в комнату. Зашел сам, покрутил головой, кивнул, теперь одобрительно:
— Годится.
— Для чего?
— Разберемся. Сядь, Офицер. Ты же Офицер, правда?
Услышать сейчас свою лагерную кличку Игорь рассчитывал меньше всего.
— Вообще я комиссованный…
— Не лепи горбатого! — повысил голос незнакомец, не опуская оружие. — Давай, браток, нарисую тебе нашу ситуацию. Я все о тебе знаю. Где сидел, откуда рванул. Звать тебя Игорь, фамилия — Вовк, на зоне Офицером окрестили. Крестный папа — Проша Балабан, мой давний кореш. Такой давний, что встретит — зарежет. Но не встретит и точно не зарежет. Потому что лежит где-то на берегу Глухой Вильвы, или где ты его там закопал. Вишь, волшебник я?
— Интересная история. Только ты ошибся адресом.
— Слушай, Офицер, кончай базар, а? Мне по хрену, как тебя крестили, от кого ты прячешься и почему именно тут. Не собираюсь я тебя никуда сдавать. Мы с тобой вообще товарищи по несчастью. В одной лодочке плывем.
Вовк пожал плечами.
Наверное, хватит уже играть, бессмысленно. Похоже, незваный гость пока не желает ему зла. Хотя вряд ли пришел друг.
— Тогда, может, спрячешь ствол?
Пристроившись на лавку за столом, коренастый положил пистолет перед собой, развернув словно ненароком дуло в сторону Игоря.
— Так пойдет?
— Пусть. Обо мне ты знаешь немало. Сам кто такой? Назовись.
— Хе, разбираешься, как у нас говорят. Ты тоже меня знаешь, Офицер. Гадом буду. Балабан покойный наверняка обо мне пару ласковых слов говорил. Теплый я, Жора, слышал?
Игорь нахмурился:
— А-а, ясно-ясно. О тебе и о твоих подвигах я наслушался — во! — Ребро ладони чиркнуло по горлу.
— Слушай, тебе тоже есть чем похвастаться, Офицер, разве нет? Такой же предатель родины.
— Я…
Вовк внезапно замер. Что-то говорить в свою защиту перед этим записным убийцей и бандитом неуместно, вместо того он огрызнулся:
— Ты не равняй, Жора. Не равняй. Я из действующей части не дезертировал. Все другое твое бандитство меня мало интересует, но родину предал как раз ты!
— Ага, родину! Скажи еще — лично товарища Сталина! — гоготнул Теплый. — Все про тебя знаю, Офицер. Даже больше, чем ты думаешь. Тебя за дело посадили? Действительно за измену? Ты в своих стрелял, из части своей бежал, фрицам сапоги чистил, комсу красную расстреливал?
— Чего ты хочешь? Чего добиваешься?
— За что тебя судили, товарищ Вовк? Ни за что. Наклепали, пришили дело. Склеили липовый материальчик канцелярским клеем, разве нет?
Игорь скрежетнул зубами — так или иначе, с Жорой приходилось соглашаться.
— Склеили. И подшили.
— Значит, тебя могли оболгать, а меня нет? — В голосе послышались победные нотки. — Почему ты так решил, Офицер? Кто ты вообще такой? Разве тебе решать: правду обо мне говорят лагерные урки, народец гнилой от макушки до жопы, падлючий и паскудный, или врут?
— Смысла нет о тебе врать.
— Не знаю, Вовк. Ох, не знаю. Хорошо! — Он хлопнул в ладоши. — Думай что хочешь. И как душа пожелает. Это ничего не меняет. Мне надо затихариться. Влипли мы в дурную историю, залетели в капкан. Так карта легла, что увидел тебя тут, в Сатанове, один общий знакомый. Случай, раз в жизни бывает. Но и мир, вишь, тесен. Некуда спрятаться от людского ока. Пропустил бы мимо ушей, какое мне до тебя дело… Ну, узнал на всякий случай, на черный денечек, где хаза у бродяги, который тоже от легавых прячется. Кроме кореша моего, тебя в целой округе никто не узнал. Да и шире бери — никто тебя именно тут не будет искать. Залег в нору — твое счастье. Я возле тебя пристроюсь. Или моя компания тебе не годится?
— Честно?
— Валяй.
— Не очень.
— А у тебя, бродяга, вариантов нет. Придется меня терпеть. Кусок хлеба дашь — и хватит.
«Сюда может прийти Лариса», — промелькнуло в голове.
— Надолго? — спросил.
— Как пойдет, Офицер. Как уживемся. Подружимся — глядишь, вместе отсюда снимемся. Ты за меня, я за тебя, брат за брата, разве не так?
— Не так.
— Ну, в таком случае пару дней я у тебя перекантуюсь. Кажется, другого выхода незваный гость не оставлял.
— Кто хоть этот общий знакомый? Кто нас свел заочно? Хотя, — его вдруг осенило, — кажется, знаю. Не Голуб часом?
— Он, сизый, — хохотнул Жора. — Видишь, не нужно тебе говорить лишний раз — в жизни нашей всякое бывает. Столько тебе фартовых историй расскажу! Ох наговоримся, языки заболят.
— Не горю желанием, знаешь.
— Тогда просто будем сидеть друг напротив друга и зенки вылуплять, как два сыча. Придумай, как больным сказаться. Пусть на эти дни тебя кто-то заменит.
— Не пройдет.
— Почему?
— Подозрительно очень.
— Сделай так, чтобы не подозревали. Сделай, корешок, сделай. Сам себе поможешь.
Игорь картинно развел руками:
— Глянь — тут нет телеграфа. Тем более телефона. И голубиная почта не летает.
— Харэ филонить, Офицер. Будет как я сказал.
— Ну и как же это будет? — Вовк начинал понемногу заводиться. — Слушай сюда, Теплый. Как на духу тебе говорю, честно, просто в глаза. Чтобы дать знать про болезнь, мне надо отсюда добраться в центр. Доложить заведующей Домом культуры. Та баба — моя начальница. В партизанах была, боевая, потому подозрительная. Погонит к доктору, есть тут такой, Антон Саввич. Этого обмануть можно, придумаю себе какой-нибудь понос — сгодится. Но я же выйду из дома, Жора. И ты или поведешь меня под конвоем, или выпустишь. Думаешь, я такой идиот, что тебя не сдам?
— Сдашь меня — себя спалишь.
— Во! — Игорь согнул правую руку в локте, показал эту фигуру Теплому. — Видел? Нам с тобой не по пути, Жора. Что бы ты там себе ни надумал. Возьму и стукну, анонимно. Придут сюда вооруженные архангелы в погонах. И что ты сделаешь? Начнешь отстреливаться или кричать им, ловите, мол, Игоря Вовка, он враг народа, из лагеря сбежал? Как ты это представляешь себе? Как видишь, а, Жора? В любом случае пока с тобой промудохаются, меня и след простынет.
— О! Далеко убежать успеешь?
— И дальше бегали. То не твоя печаль. А рассказал я тебе это для того, чтобы ты не тешил себя сказочками. Хочешь — стреляй сейчас, не подельник я тебе.
Теплый пожевал губами, не сводя с Вовка глаз.
Потом спокойно взял пистолет — но на пленного не нацелил. Взвесил в руке, явно решая что-то для себя мысленно. Наконец решительно поднялся, повел дулом.
— Вставай.
— К стенке? Вот так прямо расстреляешь?
— В случае чего первый масленок тебе, — серьезно произнес Жора. — Не доводи — и все будет хорошо, уйду я от тебя. Отсижусь пару дней, не больше, и уберусь. Хочешь — сдавай меня потом. Но, думаю, промолчишь. Потому что с властью, ментами и чекистами тебе ох как нет резона лишний раз иметь дело. Шуруй пока в погреб, кажется, видел ляду в сенях.
В самом деле, погреб хозяева сделали в коридоре.
— Ну пусть так, в погреб. Дальше что?
— А дальше вылезешь оттуда, когда сюда кто-то припрется. Надо ж начальникам проверить, куда сторож подевался, почему на работу не ходит. Война, бандиты кругом гуляют, то-се… Поговоришь с гостем. Я буду держать на мушке всю компанию. Не промахнусь, что бы ты там ни нагадючил. Вот так мы с тобой и заживем пока, Офицер. Годится? Придумал методы? Есть чем крыть?
Игорю не оставалось ничего другого — снова развел руками:
— Банкуй, Жора. Погреб так погреб. Фуфайку только дай, чем-то накрыться. И про жрачку не забывай.
— С голоду не сдохнешь, если есть что в закромах. Топай, топай, злыдень, шевели копытами.
Тут было достаточно сыро, но незваный гость не оставил выбора. С харчами трудно, зато нашлись пустые мешки. Устелив ими голую землю, бросив телогрейку и замотавшись в серое солдатское одеяло, Игорь провел значительную часть ночи в темноте. До головной боли размышляя, как спасти Ларису, — она может рискнуть и пробраться сюда завтра без предупреждения. Смелых вариантов роилось без счета. Но чем больше их вертелось, тем острее чувствовал Вовк собственное бессилие не так перед занесенным лихим ветром Жорой Теплым, как в целом перед обстоятельствами, которые сложились. Беглец в глухом углу.
Куда ни повернись.
3
Простыни для морга — слишком жирно.
Справедливо считая это ненужной роскошью, Антон Саввич Нещерет накрывал мертвые тела кусками брезента. Специальных столов для прозэкторской тоже не было, приспособили два самодельных, грубо сбитых из разнокалиберных досок. Третьему трупу места не хватило, и доктор, чтобы не делать исключения ни для кого, распорядился положить покойников рядочком на полу.
Левченко уже имел возможность рассмотреть всех. Но глянул еще раз, приседая перед каждым и отбрасывая брезент, открывал страшные рваные раны. Под потолком висела на проводе мощная лампочка. Но даже если бы светило не так ярко, Андрей все равно мог убедиться: похожий почерк видел, и не раз.
— Вы правы, — откликнулся Нещерет, хотя Левченко рассматривал убитых молча, не комментируя и не оценивая зрелище никоим образом. — Тот самый.
— Кто?
— Извините…
— Тот самый — это кто? — Андрей накрыл искаженное предсмертным ужасом лицо последнего бандита, который неизвестно каким чудом узнал его тогда, возле складов.
— Убийца. Вы же сами видите.
— Я, Саввич, вижу разодранные глотки. Чем их рвали — зубами, когтями, руками, железными щипцами? Вы должны мне сказать, Саввич, вы.
— Мы говорили на эту тему, Андрей. Я не эксперт… не занимаюсь судебной медициной. Никогда ею не занимался. Любые мои выводы дилетантские, нуждаются в дополнительных консультациях.
— Вы уже один раз сделали, как вы говорите, дилетантский вывод. Кажется, сами в него поверили.
Прикрыв покрасневшие глаза, Нещерет легонько помассировал веки большим и указательным пальцами. По привычке переступил с ноги на ногу, сместившись немного в сторону. На минутку замер, проговорил утомленно:
— Я не знаю, во что мне надо теперь верить. — Убрав руки и подняв веки, он снова взглянул на Левченко. — Понятия не имею, Андрей. У меня, человека с высшим образованием, все это, — он показал жестом на ряд трупов, — не укладывается в голове. Никогда не допускали, что человек может превратиться в зверя?
— Почему не допускал? Знаю — может. И на самом деле превращается.
С языка Андрея едва не слетело, как десять лет назад на его родной Харьковщине в опустошенных великим голодом селах люди ели себе подобных. Сдержался, объяснив вместо этого:
— На войне это случается чаще. С тех пор как наступаем, освобождаем города и села, слышим про такие людские зверства, что временами даже у закаленных боями бойцов волосы дыбом становятся.
— Я не то имею в виду, Андрей. Не о том говорю… Человечество начиналось с обезьян. Если вы, конечно, принимаете теорию Чарльза Дарвина, а не Бога. Наших далеких предков не создавали взмахом божественной десницы. Мы, Андрей, не возникли ниоткуда. Хомо сапиенс все время творил себя сам. Из года в год, век от века.
— Что это вас понесло, Саввич? — удивился Левченко.
— Разве понесло, вам правда так кажется? Извините, я устал в последние дни. С этим всем, — кивок на загрызенных, — и вообще. Мне бы поспать, Андрей.
— Мне бы тоже. — Забыв, что находится в морге, Левченко понимающе улыбнулся. — Думаю, до утра у нас еще есть время.
— А утром что?
— Новый день. А вот будут ли новые жертвы. Не думаю.
— Почему?
— Кажется, в этот раз наш с вами волчище должен был утолить голод надолго.
— Думаете?
— Уверен. Как говорят, зуб даю. Но… вы же о чем-то начали говорить. Собирались сказать важную вещь для вас, для меня. Я перебил.
Нещерет устало отмахнулся:
— Так, мысли. Ничего серьезного.
— И все-таки?
— Глупость, Андрей, глупость.
— Начали уже, Саввич, так давайте дальше. Я же не отцеплюсь от вас теперь.
— Ну разве что. На самом деле ничего особенного. Просто. Жестокого человека часто называют зверем. Если бы животные понимали человеческий язык, такое сравнение вряд ли бы им понравилось. Однако. Вы никогда не думали о возможности обратного процесса?
— То есть? Процесса чего?
Доктор запутывал Левченко все больше. Андрей пытался удержать нить разговора, чтобы вовремя и будто между прочим спросить у Нещерета о том, ради чего пришел. Потому решил слушать терпеливо, ожидая подходящего момента. Понимал: таким, как Антон Саввич, нужно выговориться. Собственно, потому он сблизился со Стефановной — два человека с высшим образованием, которые еще не забыли прежние времена, всегда найдут общие темы.
— Не знаю, объясню ли. Но закончу, сейчас закончу. — Нещерет, топчась на месте, уже развернулся к мертвецам боком. — Эволюция наоборот. Есть такая теория, точнее ряд теорий, изрядно популярных лет двадцать — двадцать пять назад. Дискутировались абсолютные глупости, как по мне. Но все же кому-то стукнуло в голову.
— У вас слишком долгое предисловие, Саввич.
— Боюсь, вы даже после подробного вступления не сразу меня поймете.
— Попробую.
Всякий раз, когда Андрей общался с Нещеретом и с Полиной Стефановной, ему хотелось признаться — не на улице найден. Какой-никакой, а тоже ученых родителей ребенок. Кое-что и от них успел почерпнуть, да и эти самые гены советская власть не отменила своим декретом. Но всякий раз отмалчивался, загонял настоящую натуру подальше, начиная старательно играть типичного солдафона.
— Извольте, — кивнул Нещерет. — Итак, эволюция превратила обезьяну в человека. Раз так, почему человек не может превратиться в обезьяну? Вернуться к первозданному виду, в прямом смысле этого слова. — То ли Андрею показалось, то ли доктор, пустившись в объяснения, немного оживился. — Речь идет, конечно же, не про буквальное превращение. Вот мужчина — и вот он уже лезет на дерево, заросший шерстью. Нет. Но животного, Андрей, буквально в каждом человеке значительно больше, чем нам с вами хотелось бы знать и верить. Инстинкты можно разжечь искусственно. Важно представлять, как это делается. Чтобы не потерять мужчину или женщину — и в то же время пробудить в нем или ней другие, давно забытые качества. Бред, правда? Вы же так думаете, вижу.
— Честно? Полная ерунда. Неужели подобное кого-то всерьез заботило?
— Можете не верить — были рядом со мной во времена молодости и такие личности. Если коротко, то идея утопичная и благородная одновременно. Человек, возрождая в себе подавленного, но не совсем утраченного зверя, обогащает себя новыми чертами и, главное, качествами. Разве не интересно — открыть в себе что-то новое, необычное, неизвестное? Как думаете?
— Не знаю. — Андрей говорил честно. — Тем более не понимаю, почему вы вдруг завелись.
— Потому что наше с вами открытие сложно истолковать иначе, чем упоминанием о глупостях, с которыми носились в молодости. Хищник, наделенный интеллектом, человеческим интеллектом… Я воспринимаю результат его охоты вот так. Выследить, подстеречь одну жертву, а потом молниеносно расправиться с троицей. Причем двое — взрослые, сильные и вряд ли пугливые мужчины… Согласитесь, нужны не только острые зубы, крепкие когти и стремительность движений. Вот этим существом, как бы мы с вами ни договорились его дразнить, руководил интеллект. Или что-то такое… похожее на интеллект. Потому я закончу: вы правы, Андрей.
— О! В чем, интересно?
— Эти мертвые тела уже не прольют нам с вами дополнительного света на процесс определения природы того, кто их загрыз. Достаточно знать, что никого другого тут нет. Никаких буржуазных националистов, которые прикидываются оборотнями, как утверждает наш бдительный товарищ Сомов. Каждая следующая жертва не приблизит вас к разгадке этой удивительной и страшной природы. Понять ее нужно иначе.
— Как?
— У меня нет готовых ответов, Андрей. Просто, раскусив настоящую природу убийцы, вы или мы с вами скорее приблизимся к хищнику. Ее не обнаружишь, если вызвать сюда роту автоматчиков и приказать им прочесывать лес.
— Согласен. Все, на что способен, лесной зверь сделал. Остается вычислить и попробовать действовать на опережение, как говорят в войсках.
— Видите, договорились. Для этого нужно спать, товарищ Левченко. Есть спирт, на сон грядущий…
— Не тут. И вообще… не теперь. Хочется ясного ума. Но ваш рецепт сна, доктор, абсолютно принимается. Попрошу у Стефановны самогона. Даже интеллигентные женщины сегодня имеют дома этот бальзам.
— Заменитель денег, разве не знали? Обменять что-то полезное на самогонку, получить какую-то услугу — ныне это норма для всех, Андрей.
— Пойду попрошу граммов двести. Рецепт выпишете? — Левченко заговорщицки подмигнул, ответа не дождался, шагнул к выходу, вдруг остановился: — Знаете, вы тут говорили мне, Саввич, о зверях и о людях… Оно-то имеет право на жизнь. Только у нашего товарища Сомова, как вы верно подметили, собственное мнение. Считает его единственно правильным, пишет докладные начальству и собирается активно действовать.
Лицо Нещерета отразило тревогу.
— Вы о чем?
— Так про националистические же банды. Те же самые, которые убили моего предшественника, помните эту историю? Сомов свято верит, что в Сатанове или все их сообщники, или через одного.
— Вы шутите, правда?
— Нет, к сожалению. Все очень серьезно. Говорю потому, что за себя можете не переживать. И за Полину Стефановну тоже. Вы у него вне подозрений. Товарищ капитан все к новым людям присматривается. Знаете, например, сторожа из Дома культуры?
Теперь доктор удивился:
— Погодите, погодите… Такой бородатый… Живет отшельником. Если бы не приходил ко мне, я бы подумал — немой. А так я же с ним говорил. Послушайте, у товарища Сомова совсем крыша протекла?
Иллюстрируя свои слова, Нещерет легонько стукнул себя согнутым пальцем по лбу.
— Ему такого не говорите.
— Не собираюсь. Но рискну в случае чего, не удержусь. У меня нет иллюзий, извините. Я же вам могу о подобных вещах говорить?
— Можете смело. Только от наших откровенных разговоров в морге ничего не поменяется. Потому меня и тревожит не столько сам хищник-убийца, сколько активность Сомова. Ему наука до лампочки, ваши теории он в гробу видел. Начнет сейчас дергать людей одного за другим — напугает больше, чем оборотень. Того хоть не видно. А государственная безопасность — вот она, не спит, бдит…
— …выявляет, карает по закону военного времени, — подхватил Нещерет. — Чтобы держать граждан, так сказать, в тонусе. Откуда вы про того бородатого знаете?
— Я для примера. — Теперь Андрей говорил как можно равнодушнее. — Не только он в зоне особого внимания. Сомов просил данные на кучу народу, он в списке. Вспомнил так, к слову. А кстати, вам он не казался подозрительным?
— В наше время люди могут подозревать друг друга, — отмахнулся доктор. — Кстати, этот Волков не выглядит подозрительно, если уж спрашиваете. Хотя, — тут он встрепенулся, — это с какой стороны оценивать.
— То есть?
— Чисто теоретически напасть на кого-то и убить он способен. Если возьмет пистолет, подстережет жертву и выстрелит с близкого расстояния. Не скажу, что он совсем уж слаб физически. Однако я всегда готов возразить Сомову, чем бы мне это ни грозило: вот так запросто убрать в темном лесу сразу троих — это не про таких, как Волков.
— Интересно. Сможете доказать?
— Говорю же — приходил ко мне. Жаловался: живот болит. Сами понимаете, полноценного обследования я ему устроить не могу. Но я видел немало, Андрей. Осмотрел его и скажу вам: человек имеет все признаки недоедания.
— Вы сейчас нормально питаетесь?
— Мы все ограничиваем себя в пище, — согласился Нещерет. — Но голодный, тот, кто давно или своевременно не ел, с медицинской точки зрения существенно отличается от того, для кого было нормой отвратительное питание. Даже систематическое, злостное недополучение не просто калорий, а элементарного продуктового пайка.
— Гм, интересно. И в чем же это проявляется?
— Хотя бы эти жалобы Волкова на боли в животе! Еще и на фоне заметного снижения массы тела. Он не похудел, Андрей. Он истощился. Но я закончу. — Доктор снова заметно увлекся. — Значит, на животе просматриваются отеки. Обмолвился — руки мерзнут, особенно пальцы, вот здесь, кончики, — доктор показал на себе. — Выглядит не столько больным, сколько хронически уставшим. И этот симптом тоже не следует приписывать солдатам. Вы же воевали. Прекрасно знаете: иногда хватает двух-трех часов крепкого сна, чтобы восстановить силы. К полевым условиям приспосабливаешься, а у Волкова усталость, не побоюсь диагноза, хроническая. Совсем иной природы. Наконец, заеды в уголках рта. Не свежие, струпики остались. Похоже, то проходят, то снова появляются, желудочно-кишечный тракт подвергся изменениям. Лечить все это можно и нужно. Только где я ему санаторий возьму?.. И раз уже о нем заговорили, — он настороженно огляделся, будто тут кто-то и правда мог их подслушивать, — я тогда подумал и забыл. А теперь вспомнил. Нате вам мой вывод. Не знаю, с какого он там фронта, где воевал. Но в тюрьме или в лагере пробыл довольно продолжительное время.
Левченко перестал скрывать интерес к персоне Волкова. — Заключенный?
— Мог попасть в плен, — кивнул Нещерет. — Не мне вам рассказывать, как наша с вами власть относится к военнопленным. Предатели родины, не иначе. Да и тут, на освобожденных территориях, органы активно ищут колаборантов. Работал завхозом при бургомистре — все, предатель. Суд, приговор, наказание. Стирала исподнее немецким офицерам, чтобы дети с голоду не померли? Предательница, без вопросов. Может, к исправительным работам и не приговорят, но в Сибирь переселят. Ничего, что я так разговорился?
— Со мной можно.
— Знаю, Андрей. Потому и позволяю себе. Итак, есть у меня подозрение — побывал-таки этот Волков в немецком плену. Сбежал. Не дурак, знает наверняка, что делают с теми, кто побывал в плену. Хитрым способом вернулся в войска или вообще оказался в госпитале. Дальше понятно. Видите, как мы с вами сейчас преступника вычислили!
— Но к нападению хищника Волков же не имеет отношения?
— К чему угодно, Андрей, только не к этому. Начнет проверять его товарищ Сомов, и кто знает, что там выплывет. Встревожили вы меня, встревожили…
Теперь из разговора надо выходить.
— Может, вы накручиваете себя. — Левченко попробовал успокоить доктора. — Это всего один человек. Сомов такой, он каждого проверять будет. Волков, которого я случайно вспомнил чисто для примера, не единственный, кто у него на карандаше. Захочет — половину Сатанова посадит за связь с националистическими бандами.
— Вот так вбил себе в голову?
— Ничего не поделаешь.
— Андрей, — доктор замялся, — понимаю, не очень уместная просьба… Раз заговорили… Может, вы бы предупредили хотя бы Волкова этого?
— Что я ему скажу? Вами, уважаемый, интересуются органы НКВД? Саввич, если ваши предположения верны, он сделает ноги еще до завтрашнего вечера. А Сомов сразу же выкрутит из этого соответствующие выводы. Нет, лучше не вмешиваться. Попробуем в который раз поверить в здравый смысл.
— В здравый смысл чекиста? — Нещерет грустно улыбнулся. — Верно, как же я забыл. Мы все ежедневно в это верим.
Уже выйдя из морга, оседлав мотоцикл, приехав домой, улегшись наконец спать, таки приняв перед этим самогона и даже засыпая, Андрей Левченко все прокручивал фразу, сказанную пожилым доктором на прощание.
Верим, произнес доктор.
Каждый день убеждаем себя: органы справедливы. А их работники мыслят здраво, рассудительно.
И значит, сегодня за нами еще не придут.
Пережить бы следующий день с верой в это.
4
Открыв глаза, Виктор Сомов почувствовал тепло в районе затылка.
Убрав руки, на которых примостилась голова, взялся за краешек стола. Легонько оттолкнулся, выпрямился — и, уже сидя ровно на стуле, смотрел на свет настольной лампы. Которую забыл выключить, пристраиваясь спать на рабочем месте. Окна кабинета были старательно завешаны, правил светомаскировки капитан не нарушал. Наручные часы показывали только начало третьего ночи, значит, сон морил его каких-то пару часов.
Даже немного меньше. Левченко ушел еще до полуночи. Потом Сомов закрылся, вытащил вторую бутылку. Начал пить сам, как привык в последнее время. Посидев в клубах табачного дыма, собрался было идти домой, но остановился, передумал. Вернулся за стол, склонил голову на руки, закрыл глаза.
Дома его никто не ждет. А если и ждут, то не так радостно, как мечталось. Виктор не считал себя таким уж заядлым выпивохой. Хотя бороться с внутренним врагом и оставаться при этом трезвым тоже не получалось. Увлекся сверх меры уже тут, в Сатанове, когда внезапно пришло понимание: Лариса считает себя не женой, а его пленницей. Сказочной красавицей, которую держит в плену отвратительное уродливое чудовище, трехголовый дракон или брутальный великан. Женщина, за которую упрямо боролся еще со школы, наконец с ним. Но радости почему-то нет. Лара сдалась, признав победную силу Сомова, — но не покорилась.
Это открытие цепляло и обижало больше всего. Виктор знал все свои недостатки. Отдавал себе отчет, что далеко не идеален, не розовая или голубая мечта женщин. Тем не менее он не хотел ломать Ларису. Искренне считая, что она должна быть с ним, Сомов даже согласился с собственным выводом: о сильных чувствах к ней не идет речь. Он их просто не имел или перестал испытывать. В то же время азарт остался. Предлагая жене давнего врага выбор без выбора, Виктор праздновал победу над Игорем Вовком. Ту самую победу, которую у него отобрали давно, еще когда они враждовали подростками. Пообещав себе отомстить и положив на этот алтарь часть жизни, Сомов довел дело до конца.
Слаще не стало.
Он видел лицо Ларисы, когда сказал про побег Вовка. Подробно и развернуто объяснил, почему ее бывший муж уже не жилец. И почему его можно и нужно забыть, пусть даже он пока жив. Не помогло. Для нее Игорь вдруг стал не униженным и бесправным заключенным, который обречен на медленную смерть. Пока не доказано обратное, Вовк — живой и на свободе. Видно, думать так значительно приятнее, чем каждый день представлять, как враг народа перековывается за колючей проволокой.
Искренне желая окончательно похоронить Вовка для Ларисы, капитан Сомов достиг совсем неожиданного результата. Жена заметно ожила, потому что с тех пор перестала считать Игоря потенциальным мертвецом. Который если не в ближайшее время отбросит копыта, то с большой вероятностью не переживет лютой лагерной зимы. Упрямо стараясь уничтожить давнего врага, Виктор воскресил его. По крайней мере для Ларисы.
Вот почему Виктора не тянуло домой. Конечно, спать тут, в кабинете, Сомов не собирался. Но стремительные события последних дней в значительной мере оправдывали его и перед супругой, и перед подчиненными, и, что важнее всего, перед самим собой. Сидеть в полутьме, под портретом товарища Сталина, и напиваться, отгоняя дурные мысли, — вот что преимущественно означает то «много работы». Лучше возвращаться, когда все уже спят. Тогда наверняка не возникнет желания вести с Ларисой искусственные разговоры про какие-то совсем не нужные, не интересные обоим вещи.
Початая бутылка терпеливо ждала сбоку возле стола.
Наклонившись, Виктор взял ее, глотнул из горлышка. Примостил на стол напротив себя. Закурил.
Не прояснилось — просто стрельнуло, перестало шуметь.
Взгляд сфокусировался на листке под чернильным прибором.
Номер восемь.
Игорь Волков.
Признаться, вал работы, которую сверху требовали проводить для выявления и привлечения к ответственности предателей и колаборантов, не оставлял капитану времени заняться этими гражданами вплотную. Сперва он не выделил восьмой номер среди других. Осенило два дня назад, когда сидел вот так в кабинете в одиночестве. Перед тем вдолбил себе: это паранойя, нужно срочно брать себя в руки. К беглецу этот Игорь Волков не имеет никакого отношения. Так не бывает: его везде ищут, а он — вот тут, нагло, не особенно и прячется.
Однако, сведя вместе собранную информацию, капитан Сомов все взвесил и перестал быть категоричным. Потому что развитие известных ему событий дало все основания присмотреться к восьмому номеру.
Итак, Вовк узнал от начальника оперативной части, где находится его семья.
После того сделал ноги, исчез из поля зрения.
И теперь в Сатанове выныривает неизвестный гражданин Волков. Да еще и когда вокруг творится черт знает что.
Между прочим, с ним побежал дружок Жоры Теплого, чья банда орудует в здешних местах. В случайность подобных невероятных совпадений Сомов не верил. Наоборот, складывается очень интересная человеческая мозаика.
Размышляя так, Виктор сделал еще один глоток.
Бутылку решил не допивать. Ему нужна холодная голова. И вообще, следует пока что придержать коней. Нужен трезвый разум, чтобы среди всей этой путаницы еще и попробовать поиграть в свою игру.
Сложив листок вчетверо, сначала подумал спрятать в ящик стола. Уже открыл замок, выдвинул ящик — и вдруг передумал.
Задвинул назад.
Сунул бумажку в нагрудный карман кителя. Проверил пистолет в кобуре, зачем-то отдал честь настольной лампе, улыбнулся собственным мыслям, погасил свет и вышел.
Дежурный по отделу подскочил, увидев начальника, вытянулся, и Сомов, смерив его взглядом, буркнул беззлобно:
— Спишь на посту?
— Никак нет, товарищ капитан!
— Да ладно, не горлань. На линии фронта услышат.
Решив, что шутка смешная, Виктор хохотнул, дождался, пока подхватит подчиненный, поправил кобуру и шагнул на улицу.
Тут было темно и тихо. Звезды, что высыпали на небо с вечера, спрятались. Куда-то подевался и месяц. Дорогу домой Сомов мог найти даже с закрытыми глазами, так что темнота не помешала. Немного повело от выпитого, проспанного и добавленного, но это состояние в последнее время было для капитана привычным. Он широко зашагал сквозь ночь, обдумывая, как лучше действовать: следить за этим Игорем Волковым или сразу вызвать к себе, глянуть, что за человек.
С каждым шагом оставалось все меньше сомнений: мечты сбываются.
Враг-беглец сам приплыл в руки.
Но никакой маскарад не спасет. Он, капитан Сомов, не таких видел, все умеет вычислять и просчитывать. Следует знать всяким убогим, с кем бодаться, кого обманывать, против кого выходить.
Выпитое добавило эйфории и окончательной уверенности в своих силах.
Ничего. Если ошибся — сядет, скотина, просто за похожесть фамилий. Будет подозреваться как сообщник бандитов, исчезнувшего Жоры Теплого.
Тайный агент.
Разберемся, что ты за фрукт, Игорь Волков.
Хоть возвращайся назад, в кабинет, водка стимулирует. Вон уже сколько решенных проблем, какой шикарный план действий на завтра.
Остановился.
Снова закурил. Потоптался на месте, оглянулся. Нет, ну его. Прошел половину пути, возвращаться — плохая примета. Хотя Виктор Сомов никогда не верил в приметы, но сейчас решил сделать исключение. Черт его знает, ну как все предположения правдивые… После такого и поверить не грех, и не только в приметы.
Капитан двинулся дальше.
Настроение поднялось.
Кто-то идет сзади… или сбоку…
Движения какие-то. Да, нет?
Сомов прислушался. Положил машинально руку на кобуру.
Забрал, отмахнулся. Кому тут быть, глухая ночь, третий час.
Кобуру расстегнул. Сделал еще несколько шагов.
Замер.
Движения. Кто-то есть. Рядом.
Пить надо меньше.
Нет, таки есть некто, движется в темноте. Дышит громко.
Или может… показалось. Точно, показалось.
Кому тут быть…