ая схема, разработанная А. Фрейд и ее коллегами по клинике в Хэмпстеде (А. Freud, 1963). Эти «линии» идут от младенческой незрелости к надежным (при этом конфликтным) категориям поведения, ожидаемым от «нормального взрослого». Приведу несколько примеров: «от либидинальной зависимости к самостоятельности», «от эгоцентричности к партнерским отношениям», «от игры к работе». Как концепция, эта схема базируется на двух фундаментальных теориях психоанализа, а именно теории психосексуального развития и теории эго.
В моем эссе (1980(а)) была сделана попытка обрисовать «элементарные частицы» психоаналитической теории психосоциального развития. Прежде всего я обратился к тому, как постепенно в психоаналитической мысли развивалось понятие «внешнего мира» – я рассмотрел период начиная с моих первых шагов в обучении психоанализу, сделанных в Вене, и первых лет после переезда в США. Указав на комплементарный характер психосексуального и психосоциального методов и их связи с концепцией эго, я перешел к анализу соответствующих стадий жизненного цикла.
Возвращение к теоретическим положениям, которые высказывались когда-то на протяжении собственного профессионального пути в самом разнообразном контексте и по разным поводам, – дело неблагодарное как для автора, так и для читателя. Однако именно исторический аспект в предложении Национального института психического здоровья делал, как мне показалось, это начинание целесообразным. Отмечу, что подобный подход в психоанализе мог зародиться только в нашей стране и только в тот самый период – в неспокойные для мира тридцатые – сороковые годы, когда психоанализ стал широко востребован в медицинской практике, а также оказался в фокусе горячих междисциплинарных дискуссий. Эти дискуссии стали фундаментом, определившим центральную тему конференции в Белом доме, посвященной вопросам детей и юношества в середине XX века, на которой мы с Джоан Эриксон выступили с докладом «Growht and Crises of the Healthy Personality» («Развитие и кризисы здоровой личности») (1950).
Итак, я решил опубликовать, в случае необходимости дополняя и исправляя, то, что было написано для Национального института психического здоровья – с одной существенной поправкой: когда дело дошла до пересмотра (какой уже раз!) стадий жизни, я решил изменить последовательность изложения. Уже в главе, представленной в сборнике института, я начал анализ психосоциальных стадий не с детства, как это принято, а со стадии взрослой жизни. Идея заключалась в том, что, как только вы осознаете взаимосвязь всех стадий, вы сможете начать с любой стадии и найти любую из них на общей схеме. При этом зрелость – звено между индивидуальным и поколенческим жизненными циклами. В представленном здесь эссе я пошел еще дальше и начал обзор стадий жизни с последней стадии – старости и попытался понять, что есть завершенный жизненный цикл.
Но с чего бы мы ни начинали, центральная роль, которую играют стадии жизни в нашей психосоциальной теории, заставляет нас еще больше углубиться в вопросы исторического релятивизма. Так, если оглянуться назад, то становится ясно, что только последние (в момент написания) десятилетия заставили нас заново «открыть» старость – и тому есть теоретические и исторические причины. Эта стадия потребовала нового пристального взгляда, поскольку обнаружилось, что численность пожилого населения неизменно растет. Старость перестала быть привилегией немногих.
Ранее мы признали, наконец, что зрелость – это не финал всякого развития, а его стадия с присущими ей конфликтами (Benedek, 1959). До этого (и то лишь в шестидесятые годы, в период кризиса национальной идентичности, радикально отразившегося в общественном поведении части нашей молодежи) мы начали уделять всестороннее внимание кризису подростковой идентичности как центральному элементу динамики развития всего жизненного цикла (Erikson, 1959). И, как я сказал, лишь в середине века «здоровая детская идентичность» и все этапы младенческого развития, открытые лишь в XX веке, оказались в центре систематического внимания нации.
Знакомясь с этим эссе, читатель или читательница – каждый в свое время и со своей точки зрения – захочет, возможно, подвергнуть ревизии нашу попытку сформулировать концепцию жизненного цикла. Мы надеемся, что читатель увидит в заголовке скорее иронию, чем обещание исчерпывающего анализа идеальной человеческой жизни. На самом деле мы лишь стремились показать, что, когда говорят о жизни как о цикле, уже имеют в виду некую завершенность.
Но как каждый человек разовьет это в конкретный момент времени, зависит от его собственного теоретического уровня, а также от того влияния, которое оказали на него и его близких разные периоды жизни.
Возможно, наши сегодняшние представления слишком зависят от времени и от возраста. А если изменения диктуются временем и эпохой, сохранят ли наши определения свое оригинальное значение и свои связи с другими понятиями?
Я же могу лишь повторить на этих страницах определения и мысли в том виде, в каком они были тогда сформулированы нами, с присущей им сложностью, наводящей на размышления, но вместе с тем упорядоченной. Сложность эта, однако, сразу же стала источником продолжительного недопонимания. Я вновь представляю здесь эти определения и мысли, и, возможно, у моих читателей появится чувство, что они уже встречали тот или иной пассаж, и порой довольно длинный. Скорее всего, они будут правы: даже в этом предисловии я посчитал бессмысленным перефразировать то, что уже было когда-то удачно сформулировано.
И так получается, что мои благодарности также должны быть высказаны в последовательности десятилетий. Все, чему я научился у коллег, лучше всего представить в виде списка научных институтов, с которыми я имел честь сотрудничать как во времена психоаналитической практики, так и применяя эту практику в медицинских школах. В 1930-е годы я сотрудничал с Гарвардской психологической клиникой и Йельским институтом изучения человеческих отношений; в сороковые годы – с Институтом развития человека Калифорнийского университета в Беркли; в пятидесятые годы – с реабилитационным центром Остен Риггс в Беркшире. Все эти институты разрабатывали собственные инновационные методики, и я получил незабываемый опыт клинических исследований и изучения разных возрастных групп. И наконец, в шестидесятые годы я подготовил собственный курс для студентов «Цикл человеческой жизни» – что позволило мне поделиться моими разработками с большой группой безусловно одаренных молодых людей, в равной мере интересующихся как историей, так и жизнью человека.
В книге я упоминаю тех людей, чья поддержка была для меня особенно важной. В контексте предисловия всякая попытка отдать должное им (и другим – неназванным) будет выглядеть бессмысленной[4].
Во всех своих предисловиях я завершаю выражения благодарности словами признательности Джоан Эриксон. Наш (упомянутый выше) совместный вклад в выступление на конференции в Белом доме особенно ясно показывает, что ее усилия в качестве редактора всегда выходили за рамки одной лишь попытки сделать меня более читабельным. Благодаря ей я смог оживить представленную на этих страницах картину жизненного цикла (J. Erikson, 1950, 1976).
Глава 1. Введение
Историческое замечание по поводу «внешнего мира»
Термин и само понятие «психосоциального» очевидным образом должны дополнять доминирующую теорию психосексуального. Первые попытки включить их в психоаналитический контекст я отношу ко времени моей учебы в Вене – периоду расцвета эго-психологии. Опишу вкратце некоторые, получившие развитие концепции взаимоотношений эго с социальной средой. Правда, надо отметить, что две основополагающие работы, посвященные эго: одна – Анны Фрейд «The Ego and the Mechanisms of Defense» («Эго и механизмы защиты») и вторая – Х. Хартманна «Ego Psychology and the Problem of Adaptation» («Эго-психология и проблема адаптации»), – появились лишь в 1936 и 1939 годах, соответственно. Однако наблюдения и выводы, на которых основывались эти работы, были в фокусе многочисленных дискуссий за много лет до того, как я закончил свое обучение и в 1933 году переехал в Соединенные Штаты. За прошедшие годы знания о защитных и адаптивных функциях эго прочно вошли в теорию психоаналитики. Цель, которую я преследую, обращаясь к истокам, состоит в том, чтобы указать молодому исследователю, каким образом общая теория продолжает быть актуальной и все-таки до сих пор пасует перед задачей систематического осмысления роли эго во взаимоотношениях индивидуального и общественного.
В ретроспекции наиболее интересным и наиболее показательным среди всех скрытых идеологических противоречий, характеризующих развитие этой проблематики, был разлад, который изначально появился между зарождающимися концепциями А. Фрейд и Х. Хартманна. Сама Анна Фрейд со свойственной ей откровенностью сообщала, что, когда она в 1936 году впервые представила свои выводы относительно защитных функций эго Венскому обществу, то «Хартманн в целом одобрил их, но подчеркнул, что мало указать на противоборство эго и ид; что существует множество других проблем развития и функционирования эго, которые следует принимать во внимание. Это было ново для меня, а поскольку мои взгляды в то время были довольно ограниченными, я не готова была согласиться с ним». Это объясняется тем, продолжает А. Фрейд, что ее идеи пришли из представления о «защитных усилиях эго против влечений: Хартманн же оказался более революционен и предложил новый взгляд на идею автономии эго, которая до тех пор находилась вне пределов аналитического изучения» (Loewenstein et al., 1966).
Это определение, а также эпитет «революционный» указывают на границы, которые устанавливали для себя исследователи в различные периоды развития психоаналитической теории. Чтобы оценить их вклад, нам пришлось бы рассмотреть все идеологические и научные последствия разработки каждого понятия и термина на всех этапах развития психоаналитической теории, а также представлений о человеке, сформированных естественнонаучными теориями. Конечно же, оригинальная установка Фрейда делала акцент на влечения, и мое поколение мужчин и женщин, получивших образование в Центральной Европе, помнит фундаментальнейшее из всех понятий,