— Спокойненько…
— Чего спокойненько? — не выдержал Вовка. — Давай дёргать!
— Спокойненько, фашисты придвигаются, ползут! — Каски я принимал за танки, входя в раж всё больше и больше. — Подпускайте их ближе!
— Давно уже подпустили, — сказал Толик.
— Не бойтесь! Пусть идут! Пусть, пусть они идут! — Я прыгал и орал.
— Пусть они идут, а мы в таком случае пойдём домой, — сказал Толик.
— Стоять на месте! — надрывался я. — Ни в коем случае не отступать!
— Никто и не думает отступать, — сказал Вовка, — хватит тебе кривляться.
— Огонь! — крикнул я, и мы задёргали за свою верёвочку, но выстрела опять не получилось.
Мы дёргали и дёргали.
— Танки горят! — вопил я. — Колонна остановилась!
— Чего это они у тебя горят, если выстрела не было? — сказал Толик.
— Горит колонна! — Нисколько я его не слушал, колонна сейчас горела, фашистская колонна пылала, вот что было важно! Должна же она в конце концов гореть.
Толик щупал каски, повторяя, что это не танки. Вовка уверял, что сбил самолёт, каждый нёс своё и размахивал руками; шуму больше, чем на войне.
— За сбитый стервятник, — сказал я, — за спасение своего отца… — и повесил на грудь Вовке геройскую звёздочку.
Он походил по комнате со звездой Героя, такой молодой и прославленный, звёздочка покачивалась и поблёскивала, а он вышагивал довольный, гордый, будто и в самом деле Герой.
— Теперь мне, — сказал я.
Награждались по очереди, ведь звёздочка была одна. И Вовка снял нехотя свою награду за подбитый самолёт и повесил мне за разгром танковой колонны.
— А мне? — спросил Толик.
— А тебе за что? — сказал Вовка.
— Дёргал с вами вместе — значит, и мне полагается.
— Куда же ты стрелял?
— По каскам.
— Он стрелял по каскам! — засмеялся Вовка. — И за это ему полагается звёздочка? Да кто же получает такую награду за стрельбу по каскам, ты в своём уме?
— А вы куда стреляли? — разволновался Толик. — Не по каскам?
— В самолёт я стрелял, в «мессершмитт»! Сбил его. А он танки подбил. Петя подбил танковую колонну, пока ты каски колошматил.
— Несправедливо поступаете! — взвыл Толик. — Вместе мы дёргали, не выдумывайте чего не было!
— Ну, сколько ты фрицев уничтожил? — подсказывал я. — Ты бил по пехоте? Ведь верно, ты бил по пехоте?
— По каскам, а не по пехоте, — таращил глаза Толик.
— Ну и ничего тебе не полагается, — сказал Вовка. — Неужели ты не можешь сказать, что бил по пехоте? Как же мы тебя награждать можем, если ты такое заявляешь? Да за это тебя надо с войны выгнать, раз ты по каскам шпаришь, а не по фрицам.
Но Толик таращил глаза и не понимал. Не мог он понять, бедный Толик, что не имеем мы морального права награждать его таким званием за стрельбу по каскам.
— Сговорились и выдумали каких-то фрицев, — обиделся он.
— И ты выдумай, — обрадовался я, решив, что теперь-то он понял, в чём дело.
— Выдумывайте сами, — сказал он обиженно.
— Пальнём-ка ещё, — предложил я.
— Я не хочу, — сказал Толик.
— Вот за это мы тебя не любим, — сказал Вовка, — вечно увиливаешь, какой ты Герой.
— А если буду — наградите?
— Торгуется, как на базаре, — сказал Вовка, — да ну его. Герои не ради наград совершают свои подвиги, пора бы знать.
— Я вам патрон дал, а вы…
— Где это слыхано, чтобы за патрон званием Героя награждали?
Он вдруг надулся, стал красный.
— И не надо! Всё у вас ненастоящее, и звёздочка у вас ненастоящая, а у меня патрон настоящий!
— Ты звёздочку не тронь, — сказал я. — Не наша это звёздочка. Ничья. Не Вовкина и не моя.
— Чья же это звёздочка? — таращил глаза Толик.
— Не твоего ума дело, — сказал я и спрятал звёздочку в коробку.
— Вот народ, ну и народ! — замахал Толик руками. — С таким народом лучше не связываться.
— Мы народ отчаянный, — сказал я, — с нами лучше не связываться.
— Ну и оставайтесь, — обиделся Толик, собираясь уходить.
— А патрон-то остался? — крикнул я, и Толик тоже остался.
Я вынул патрон из карабина, но Вовка у меня его выхватил.
— Тяжёленький… — сказал он, подбрасывая патрон на ладони.
— А вдруг он холостой, — сказал я, — мало ли что тяжёленький. Может, он учебный или ещё какой.
Попробовали вытащить пулю, но нам не удавалось.
— Минуточку, — сказал я, — давайте-ка его сюда. Мы его сейчас проверим.
— Ты куда? — крикнул Вовка. Но я уже был в кухне. Положил патрон на железную подставку. Зажёг газ. Ничего с ним не случалось. Лежал себе и грелся, и я перевернул его, чтоб он погрелся с другой стороны, а остриё пули направил на чайник. Пусть в чайник, не в меня.
Сел на стул возле плиты.
— Чего ты там делаешь? — закричал Вовка.
Я смотрел на патрон. Ничего я не делаю, сами-то они чего там делают. Подсунул нам Толик холостой патрон, без всякого сомнения. Не может боевой патрон так спокойно на подставке жариться.
Звал меня Вовка. Они там чему-то смеялись, а я смотрел на патрон.
Как вдруг дверь стала медленно открываться, от ветра что ли, и я бросился её закрыть.
Вошёл Павел. В это время раздался грохот, а потом звон в ушах, и будто зазвенели вдалеке колокольчики. Настоящий взрыв!
Влетели Вовка с Толиком, Павла даже не заметили.
— Бабахнуло… — сказал я.
Они бросились осматривать стены. На железной подставке порядочная вмятина. Стены в дырках — гильза в куски разорвана. Кругом осколки гильзы.
— А где пуля? Куда пуля делась? — орал Вовка, ползая по полу.
— Не знаю, — сказал я. Колокольчики всё ещё звенели у меня в ушах.
— Не в тебе ли она сидит? — сказал Павел, и ребята стали щупать меня, осматривать.
Я так перепугался, что слова сказать не мог.
— Но где же она, где?
— Посмотрите в чайнике, — наконец сказал я, — нет ли её в чайнике?
— В чайнике нет.
— И дырки нету в чайнике?
Толик с Вовкой повертели его, осмотрели, пощупали — дырки нет, пули тоже нет.
— Может быть, она во мне? — сказал Павел.
Мы с ужасом смотрели на него. Вдруг он ранен… Сейчас упадёт…
Мы кинулись к нему, но Павел отстранил нас:
— Патроны ещё есть? Чувствовал — неладное затеяли, да так оно и вышло… — и стал осматривать квартиру.
Патронов у нас больше не было, и мы ему об этом сказали.
Павел вытащил затвор из карабина, положил в карман. Надел нам на головы каски. Каска съехала мне на глаза, но я не шелохнулся, и ребята застыли, стояла мёртвая тишина. Он постучал по каскам на наших головах — головы глухо зазвенели — и своей хромающей походкой пошёл от нас прочь с нашим затвором, не хотел он больше с нами говорить.
Я поплёлся за ним, а он даже не повернулся.
— Всё равно, если сунутся немцы, встретим их шквальным огнём! — заорал я в отчаянии, поняв, что нам уже не вернуть затвор, и не совсем понимая, каким образом откроем мы шквальный огонь. — В крайнем случае, подложим под дом мину и взорвёмся вместе с врагами!
В страхе попятились от двери старушки Добрушкины, как будто вот-вот должен произойти взрыв. Им-то что здесь надо?
Дверь так и осталась открытой, скрипела на ветру, — никто из нас не закрыл её.
— Что он мелет?! — закричали старушки. — Он хочет нас взорвать! Держите его и не отпускайте ни в коем случае!
— Пока всё обошлось, — успокоил их Павел.
— Но когда нас взорвут, будет поздно! — сказали старушки.
— Здорово ты был бледный, когда мы вбежали, — сказал Вовка, когда старушки ушли.
— Внезапно бахнул, — сказал я, — от внезапности.
— Но где же пуля?
— Нет, нет, во мне её нет… — пятился я.
— Интересно, — сказал Вовка.
Мы пересмотрели в кухне все углы, исследовали и передвинули в кухне всё, что было возможно, порылись в мусорном ведре, но пули нигде не было.
— Давайте-ка все отсюда, — сказал я ребятам. Они чуть в касках не ушли, до того разволновались. И я каску не снял. Мы вместе вдруг о касках вспомнили и сняли их почти одновременно.
— Сам звал, а сам гонишь, — обиделись ребята.
— Звал, звал… ну и звал… скоро мама придёт…
— Испортил всю квартиру, мама тебе покажет! — сказал Толик.
Я толкал их к двери, а они упирались.
Грозили нам костлявыми длинными пальцами старушки Добрушкины, заслонив проход на лестнице и не давая пройти Мирзоян. Выскочили братья Измайловы из своей квартиры.
— Уйдём-ка отсюда поскорей, — сказал Толик, — человека, раненного на войне, чуть не убили, это же страшно подумать!
— Твоим настоящим патроном! — подначил его Вовка.
— Да если бы я знал, — сказал Толик, — никогда бы… в жизни никогда бы таким дуракам патрон не принёс.
Он с силой захлопнул дверь. Оставшись один, я ощупал себя всего и долго вертелся перед зеркалом, вспоминая слова Павла «пуля дура».
Я вспомнил про газеты…
… В газетах сообщалось, что немцев остановили под Моздоком, а это значит: не придётся мне теперь ложиться у порога с карабином, не появятся фашисты в нашем городе, не удастся мне с врагом сразиться…
6. Огонь
— Уроки приготовлены? — спросил нас Павел. — Если у вас уроки приготовлены, прошу за мной!
Не собирается ли он нам вернуть затвор?
…Сначала мы ехали на трамвае и не знали, куда едем.
Потом шли немного пешком и до самого последнего момента не знали, куда идём.
Ему трудно было шагать, и мы его взяли под руки и без конца расспрашивали, а он молчал. С одной ногой вышагивать по кочкам — нешуточное дело, мы готовы были его на руках нести, если бы он только согласился. Раз он нас ведёт, значит, нужно идти за ним без всяких рассуждений. Таким загадочным мы его ещё никогда не видели.
— Ну вот и пришли, — сказал он, хотя мы и сейчас не понимали, где находимся. Кругом поле. Какая-то вышка. Сарайчик. Выходит из сарайчика одноглазый дядька, и они с Павлом обнимаются, как старые друзья.
— Ребята ещё не знают, куда попали, — говорит ему Павел.
— А попали вы, ребята, на самое настоящее стрельбище, — говорит дядька. — Хотите пострелять?