В завершение для полноты картины заслуг и возможностей Армии Крайовой следует упомянуть и о малоизвестной странице истории ее деятельности на собственно непольской территории, которую поляки традиционно считают исконно своей — а именно Латвии. Ну, любят они вспоминать о том, что им когда-то, пусть даже и во времена оные, тем или иным образом принадлежало, пусть даже и в качестве отдельных помещичьих владений. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что такая особенность не одним полякам свойственна, правда, не у всех она ведет к практическим выводам о том, что данные земли должны быть непременно возвращены, как это принято в Польше. Отсюда и весьма показательное поведение, которое продемонстрировали во время войны поляки — граждане соседних с Польшей государств. А для них, как показали тогдашние события, гражданство не играло никакой роли, поскольку свое, национальное, они ставили превыше вопроса лояльности к государству.
Так, после разгрома Польши в Латвии, например, по инициативе польских харцерских организаций была создана нелегальная военная структура. Первоначально она занималась переброской в Швецию и Англию интернированных в Латвии польских военнослужащих. После вхождения Латвии в состав СССР данная территория, несмотря на то что в свое время Польше не удалось включить ее в свой состав, стала предметом интереса Союза вооруженной борьбы. В Двинске (Даугавпилсе) в середине 1941 г. было создано его подразделение, организационно подчинявшееся округу в Вильно. Однако в конце того же года оно было раскрыто латвийской политической полицией, являвшейся фактически частью гестапо. В результате 17 членов организации были арестованы, а 10 из них незамедлительно расстреляны.
«Из отчета оперативной группы А полиции безопасности о положении в Прибалтике, Белоруссии, Ленинградской области, за период с 16 октября 1941 г. по 31 января 1942 г.
2. Латвия
Польское движение сопротивления
Среди польского населения Латгалии численностью примерно 50 000 чел. возрастает распространение слухов и клеветничество против Вермахта и немецкой гражданской администрации. Установлено также, что действует несколько движений сопротивления. В результате успешного расследования было арестовано 14 членов движения "Польска организация войскова", ставившего своей целью добиться создания новой Польши...»[171]
В связи с чем нелишне будет напомнить, что вопреки утверждениям латышских знатоков истории в розовых очках, жизнь под гитлеровским оккупантом была отнюдь не безоблачной даже для верных латышей. Власть на территории бывшей Латвии целиком и полностью находилась в руках «Рейхскомиссариата Остланд». Всех латышских деятелей, которые за свою честную службу тысячелетнему рейху надеялись получить награду в виде независимой Латвии, так же как и руководителей ОУН на Украине, которые без разрешения хозяев даже пытались ее строить, быстренько убрали из оккупационной администрации, а некоторых, питавших на этот счет особенно гипертрофированные надежды, арестовали и послали в лагеря на перевоспитание. Какова была методика перевоспитания — пусть об этом учебники пишут.
Зимой 1942 г. были организованы новые разведывательные ячейки СВБ в Риге, Двинске, Елгаве и Либаве. С лета 1942 г. в Двинске, что в Восточной Латвии (Латгалии), началась деятельность уже упоминавшейся диверсионной организации «Веер», для которой формировались группы под руководством обученных в Англии диверсантов из состава бывших военнослужащих польской армии. Осенью 1943 г. почти все ее члены были арестованы и через год казнены. Советские партизанские группы начали действовать в Латвии с весны 1942 г. При этом они, как и польские диверсанты, концентрировались в основном на так называемой «рельсовой войне», то есть занимались подрывом железнодорожной сети и мостов на линии Рига-Двинск (Даугавпилс) — Витебск, так как по ней шли перевозки из Германии на Восточный фронт.
Надо отметить, что подполье, организованное Армией Крайовой, включало в себя не только поляков, оказавшихся на территории Латвии в результате войны 1939 г., но и местных поляков, бывших граждан Латвии, которые в непольском сопротивлении участвовать не желали. Тем не менее находились и менее патриотичные поляки из местных (и было их немало), те, что, желая избежать репрессивных действий со стороны оккупационных властей, меняли национальность на латышскую, вследствие чего привлекались на службу во вспомогательные подразделения немецкой армии и даже в боевые подразделения. И, между прочим, став таким образом латышами, от службы в доблестных немецких вооруженных силах не увиливали. Кто знает, может, рвались в их рядах с ненавистными русскими повоевать? Впрочем, ответ на этот вопрос мы еще найдем у польских историков.
В любом случае, на этом фоне особенно показателен факт усиленного увиливания поляков от призыва в Красную армию после освобождения Латгалии в 1944 г. Многие из них, будучи членами АК, от призыва скрывались или же старались дезертировать из Красной армии при первой возможности. Вполне логично, что НКВД ответило на это арестами с последующими судами и приговорами, ибо поляки в результате вхождения Латвии в состав СССР стали гражданами Латвийской ССР и относились к ее юрисдикции. Что касается поляков, то они по заведенной у них привычке продолжали служить только польскому делу. По крайней мере до 1947 года, пока в Восточной Латвии еще действовала АК, местные структуры которой занимались, как это было на территории бывших «восточных окраин», организацией легального выезда в Польшу еще не попавших в разработку НКВД активистов. Как это случилось в 1947 г. в латышском городке Краслава, где НКВД раскрыл местную подпольную организацию АК, все активные члены которой получили сроки от 5 до 10 лет, а руководители были приговорены к смерти. Кстати, смысл существования именно этой организации АК вообще непонятен — неужели они вообще верили в возможность установления польской власти в Латвии? Или же продолжали «гнуть спину» на своего старого работодателя еще с войны — Великобританию, снабжая ее полезной информацией в надежде на третью мировую?
Глава 9. Кровь на алтарь лондонской идеи
...И крики повсюду: «Спастись мы не можем!
Русь валит, и нет ей отпора!
Так нет же! Мы сами себя уничтожим —
Погибель нам лучше позора!»
«Проклятье тому, кто себя не погубит!»
И, жаждая собственной крови,
Те ждут, что им головы тотчас отрубят,
У этих — топор наготове...
«Польское общество обязано вести вооруженную борьбу, защищая независимость, обязано проливать кровь и чтить любое проливание крови как национальный героизм, а своим вождям оно должно воздвигать памятники. В то же время польскому обществу непозволительно ставить вопрос о том, кто, с какой целью довел дело до кровопролития, и была ли необходимость проливать эту кровь, и можно ли было избежать этого, так как кровью нации разбрасываться нельзя!» — Ян Матлаховский, член правления Национальной партии Польши до войны, участник движения Сопротивления, с 1945 г. в эмиграции, в 60-е годы вернулся на родину[172].
Ничего не убавить, ничего не прибавить, страшные и пронзительные слова. Только разве их к одной только Польше отнести можно и только ли к последней мировой войне?
«Пусть сильнее грянет буря...»
Поздней осенью 1943 г. Красная армия вплотную приблизилась к довоенным границам Польши. А еще раньше всем политическим силам и течениям оккупированной Польши стало ясно, что польские территории будут освобождены с Востока, а столь желанное для АК и второй по значению подпольной организации Национальных Вооруженных Сил наступление с запада союзников в лице Англии и США не только откладывается, но и вряд ли вообще произойдет. Что, само собою, резко меняло все предварительные расклады. В частности, планировавшийся вариант всеобщего восстания, подобного тому, что уже было осуществлено в 1918 г., становился, мягко говоря, плодом воспаленного воображения руководства Армии Крайовой, которое никак не могло распрощаться с воспоминаниями прекрасной юности. К тому же и дело теперь приходилось иметь с несколько иными немцами. А потому поднимать восстание в фронтовых условиях, когда Польша, будучи тыловой территорией вермахта, до предела насыщена немецкими войсками и всевозможными тыловыми подразделениями, было равносильно уничтожению в кратчайшие сроки всех боеспособных единиц Армии Крайовой и массовой гибели гражданского населения. Тем более что на помощь союзников рассчитывать не приходилось. Как традиционных — Англии и США — так и СССР, с которым польское правительство прекратило отношения, что, естественно, предполагало также и отсутствие какого-либо взаимодействия в военной области, в том числе и с Армией Крайовой. Однако же, несмотря на то, что в создавшихся условиях реальную поддержку получить можно было все-таки только с Востока, польские стратеги упорно не желали договариваться и с надеждой, граничащей с одержимостью, смотрели на Запад. Что из этого вышло, яснее всего показало восстание в Варшаве, жестоко подавленное немцами.
А ведь союзники еще в 1943 г. недвусмысленно дали понять полякам, что планы с восстанием их не особенно волнуют. Прагматичному Западу было не до романтики: и в США, и в Великобритании прекрасно осознавали, что без СССР немцев не разбить. А потому стихийный порыв народных масс интересовал их лишь с точки зрения использования движений Сопротивления в оккупированных странах Европы для поддержки вторжения во Францию. По крайней мере этот вопрос рассматривался в октябре 1943 г. начальниками штабов союзнических армий, и мнение было таково, что военные действия Армии Крайовой никакого воздействия на ход боев на Западном фронте иметь не будут. С учетом этого становится ясно, что какие бы военные операции АК ни планировала, они были чисто польским делом и никого более не касались. Великобритания была готова поддерживать только диверсионно-разведывательную деятельность АК. Для чего, в частности, был разработан план действий «Барьер», предполагавший проведение крупномасштабных диверсий на железных дорогах в случае слишком поспешного отступления вермахта с целью задержания немецкого фронта на востоке и препятствования слишком быстрому наступлению Красной армии. Известны также и иные намерения командования Армии Крайовой, суть которых заключалась в прекращении каких-либо диверсионных акций в отношении военных эшелонов гитлеровцев, которые направлялись на Восточный фронт.
В конце концов знающие о крайне плохих взаимоотношениях между польским эмигрантским правительством и СССР союзники даже стали опасаться обеспечивать АК оружием в достаточном количестве, подозревая, что оно может быть направлено не только против немцев. А последнее приведет к политическим осложнениям, так как на руках у Советов будут неоспоримые козыри: союзники поставляют оружие врагам СССР. По сообщению польского историка Я. Чехановского, на документах, составленных для подготовки сброса с самолетов оружия для АК, он сам видел приписку: «К сожалению, еще не удалось изобрести пулемета, который убивал бы только немцев, а не русских». Однако, несмотря на прохладное отношение союзников к польским авантюрам, поляки в Лондоне, видимо, продолжали на что-то надеяться, поскольку разработанная 1 октября 1943 г. инструкция для Армии Крайовой содержала в себе следующие пассажи на случай несанкционированного (!!!) польским правительством вступления советских войск на территорию Польши:
«Польское правительство направляет протест Объединенным нациям против нарушения польского суверенитета — вследствие вступления Советов на территорию Польши без согласования с польским правительством(выделено автором) — одновременно заявляя, что страна с Советами взаимодействовать не будет. Правительство одновременно предостерегает, что в случае ареста представителей подпольного движения и каких-либо репрессий против польских граждан подпольные организации перейдут к самообороне»[173]. Таким образом, уже в 1943 г. лондонские поляки готовили своих соотечественников на оккупированной территории к войне против СССР. В то время как современные польские «правдоискатели» от истории непрерывно талдычут о намерениях АК быть союзником Красной армии и вероломстве Советов. Да уж, склероз — болезнь, конечно, неприятная, но в некотором смысле удобная.
В течение октября 1943 г. в соответствии с вышеуказанными тезисами были разработаны директивы плана «Бужа» (burza — буря по-польски). Последние предписывали подпольным структурам Делегатуры правительства в эмиграции и АК при вступлении РККА на территорию Польши выходить из подполья и представляться командирами частей в качестве легальных польских властей. При этом комендантом АК уже изначально предполагалось следующее:
«...Сохранение и поддержание в конспирации нашей в настоящее время широко разветвленной организации под советской оккупацией будет невозможно. Практически я ограничу количество командных органов и отрядов, выходящих из подполья, до необходимого минимума, остальных постараюсь сохранить посредством формального расформирования(выделено автором).
1. С максимальной секретностью подготавливаю на случай второй русской оккупации базовую сеть командных кадров новой тайной организации... В любом случае это будет отдельная сеть, не связанная с широкой организацией Армии Крайовой, расшифрованной в значительной мере элементами, остающимися на советской службе»[174].
В соответствии с директивами плана «Бужа» от 1 декабря 1943 г. подразделения польского подполья должны были усиливать свою диверсионно-саботажную деятельность непосредственно перед вступлением советских войск.
Эти же директивы определяли отношение польских партизанских формирований к советским войскам и советским органам власти:
«...Отношение к русским. Ни в коем случае не следует затруднять находящимся на наших землях советским партизанским отрядам ведения борьбы с немцами. На данное время избегать стычек с советскими отрядами. Те наши отряды, у которых уже были такие стычки и которые по этой причине не могли бы наладить отношения с советскими отрядами, должны быть передислоцированы на иную территорию. С нашей стороны допустима только операция по самообороне.
2. Надлежит противодействовать тенденции населения восточных территорий бежать на запад от русской опасности. В особенности массовое покидание польским населением районов, где оно образует компактные польские массивы, было бы равнозначно ликвидации польского присутствия на этих территориях.
3. Относительно вступающей на наши земли регулярной русской армии выступать в роли хозяина. Следует стремиться к тому, чтобы навстречу вступающим советским подразделениям выходил польский командир, который имел бы за собой сражение с немцами и вследствие этого истинное право хозяина. В намного более трудных условиях в отношении к русским окажется командир и польское население, освобождение которых от немцев было произведено русскими»[175].
Как тут не вспомнить записи, которые примерно в тоже время, когда разрабатывались подобные прожекты, оставил в своем дневнике Людвик Ландау: «...снова была сегодня экзекуция... Непрестанно приходят известия об арестованных...
И потому мы постоянно ждем вестей из внешнего мира, но ничего не предвещает близкого конца. И наиболее удручающе действуют вести с итальянского фронта (имеются в виду подвиги генерала Андерса. — Прим. авт.), разрушая веру в то, что союзники по крайней мере в этот момент способны к серьезной и успешной борьбе с немцами... А нам уже совсем невтерпеж! И в силу положения в широком плане взор обращается на восток в поисках надежды. Тут по крайней мере не прекращаются "события" — и притом непрестанно с ущербом для немцев...»[176]
Так писал человек, как говорится, на своей шкуре, познавший гитлеровский режим — уже было невтерпеж! Увы, он не дождался, вышел однажды на улицу и не вернулся... Так же думали многие поляки и почти все гражданское население, которое не имело оружия и которому приходилось жить в оккупации без надежды на будущее. Но совсем другие мысли были на уме у отцов-командиров из АК и отцов нации из Лондона. В 1943 г., когда Красная армия перешла в наступление и исход войны начал принимать вполне конкретные формы, они с подачи Геббельса затеяли возню с раскруткой катынского дела, что привело к разрыву дипломатических отношений между СССР и эмигрантским правительством в Лондоне. Вот что писал по этому поводу Сталин У. Черчиллю в своем послании от 21 апреля 1943 г.:
«Поведение Польского правительства в отношении СССР в последнее время Советское правительство считает совершенно ненормальным, нарушающим все правила и нормы во взаимоотношениях двух союзных государств.
Враждебная Советскому Союзу клеветническая кампания, начатая немецкими фашистами по поводу ими же убитых польских офицеров в районе Смоленска, на оккупированной немецкими войсками территории, была сразу же подхвачена правительством г. Сикорского и всячески разжигается польской официальной печатью. Правительство г. Сикорского не только не дало отпора подлой фашистской клевете на СССР, но даже не сочло нужным обратиться к Советскому Правительству с какими-либо вопросами или за разъяснениями по этому поводу.
...Для расследования привлечен как правительством г. Сикорского, так и гитлеровским правительством Международный Красный Крест, который вынужден в обстановке террористического режима с его виселицами и массовым истреблением мирного населения принять участие в этой следственной комедии, режиссером которой является Гитлер...»
А что же ответил Черчилль? А то, что и всякий разумный человек на его месте в подобных условиях:
«...Мы, конечно, будем энергично противиться какому-либо "расследованию" Международным Красным Крестом или каким-либо другим органом на любой территории, находящейся под властью немцев. Подобное расследование было бы обманом, а его выводы были бы получены путем запугивания. Г-н Иден сегодня встречается с Сикорским и будет с возможно большей настойчивостью просить его отказаться от всякой моральной поддержки какого-либо расследования под покровительством нацистов...»[177]
Затем Черчилль писал в своем письме Идену от 28 апреля 1943 г.: «Не следует патологически кружить вокруг могил трехлетней давности под Смоленском»[178].
Так родина, к которой они стремились, для части поляков стала отдаляться на глазах. И первыми это почувствовали именно солдаты Андерса, по преимуществу с так называемых «восточных окраин». Началось брожение, так как солдаты обоснованно опасались, что после победы над Германией их родные места окажутся уже не в Польше и вряд ли они туда вернутся. Шли разговоры о возможности бунта против Сикорского, даже о том, что Андерс готовит его устранение, поскольку тот не смог добиться от большевиков признания старых границ Польши. И проблема в конце концов решилась: возвращаясь с инспекции корпуса Андерса, Сикорский погиб в авиакатастрофе недалеко от Гибралтара. Но несмотря на то, что ситуация на Восточном фронте разыгрывалась по нежелательному для них сценарию, а союзники, у которых они в приемных высиживали решение о сохранении довоенных границ, не горели желанием портить из-за Польши отношения с Советским Союзом, власти «подпольного польского государства» продолжали хорохориться перед своим собственным населением. Заявляя, что польское государство в конституционном порядке продолжает управляться из Лондона и Варшавы, они призывали население Польши исполнять распоряжения законных властей, а не каких-то там самозванцев типа Берлинга, которые по распоряжению Сталина создали армию, проводят призыв в армию и т.п. И после подобных деклараций они еще рассчитывали, что могут договариваться с Советами о возврате к довоенным реалиям.
Что касается советской стороны, то она четко обозначила платформу для возможных переговоров, опубликовав 11 января 1944 г. официальное заявление правительства СССР о том, что советско-польская граница соответствует чаяниям населения Западной Украины и Белоруссии, выраженным в референдуме 1939 г. Причем это заявление означало не только то, что данная территория была советской, но также и то, что население, проживавшее на ней, имело, соответственно, советское гражданство. Оно же, независимо о того, какого мнения на сей счет придерживалась другая сторона, подразумевало, что все несоветские формирования на данной территории являлись незаконными, а участвующие в них граждане СССР подпадали под действие соответствующих советских законов. И именно с этой точки зрения и нужно рассматривать действия советских органов и их формирований на бывших «восточных окраинах», а никак не с точки зрения конституции Польши 1935 г., кому бы она ни казалась предпочтительней.
Однако тех, кто пришел к руководству польским правительством в Лондоне после смерти Сикорского, такая логика явно не устраивала. Все шло по старой накатанной колее, и разрешать все вопросы польские стратеги намеревались путем будущего военного конфликта между СССР и союзниками. И так горяча была эта надежда, что ради нее отцы-командиры не прочь были принести жертву в виде невинной крови, правда, не своей. Преследовавшие же в этой войне сугубо национальные интересы, тогда еще не поднятые до ранга «общечеловеческих ценностей», практичные союзники польских стремлений не разделяли, о чем У. Черчилль недвусмысленно, без какой-либо идеологической подоплеки писал Сталину 1 февраля 1944 г.:
«...я встретился с представителями Польского Правительства в Лондоне. Я им сообщил, что обеспечение безопасности границ России от угрозы со стороны Германии является вопросом, имеющим важное значение для Правительства Его Величества, и что мы, конечно, поддержим Советский Союз во всех мероприятиях, которые мы сочтем необходимыми для достижения этой цели... Я сказал им, что, хотя мы и вступили в войну из-за Польши, мы пошли на это не из-за какой-либо определенной линии границы...
Кроме того, хотя Великобритания, во всяком случае, продолжала бы бороться в течение ряда лет, пока что-либо не произошло бы с Германией, освобождение Польши от германского ига осуществляется главным образом ценой огромных жертв со стороны русских армий. Поэтому союзники имеют право требовать, чтобы Польша в значительной степени сообразовалась с их мнением в вопросе о границах территории, которую она будет иметь.
...и я советовал им принять линию Керзона в качестве основы для обсуждения».
В этом же письме Сталину Черчилль останавливается на вопросах, которые занимают польское правительство:
«...B частности, они глубоко озабочены вопросом об отношениях между польским подпольным движением и наступающими советскими войсками, причем, конечно, их главное желание состоит в том, чтобы содействовать изгнанию немцев». (Свежо предание, преподнесенное ясновельможными панами, да верится с трудом!)
На что Сталин с подкупающей прямотой отвечает 1 февраля 1944 г.:
«...Как известно, Советское правительство официально заявило, что оно не считает границу 1939 г. неизменной, и согласилось на линию Керзона. Тем самым мы пошли на весьма большие уступки полякам в вопросе о границе. Мы вправе были ждать соответствующего же заявления от Польского Правительства.... Тем не менее Польское Правительство в Лондоне не сдвинулось с места, по-прежнему в своих официальных выступлениях высказываясь за то, что граница, которая в трудную минуту навязана нам по Рижскому договору, должна остаться неизменной. Следовательно, здесь нет почвы для соглашения, ибо точка зрения нынешнего Польского Правительства, как видно, исключает возможность соглашения»[179]. Точка зрения изложена недвусмысленно. Или мы договариваемся, или нет. Но договариваться поляки не собирались, а вот прикидываться союзниками, чтобы получить с этого дивиденды, были не против. Вот только со Сталиным такие номера не проходили.
В качестве иллюстрации польских намерений можно привести отрывок из «Сообщения № 243. Рапорт ситуации главного командования АК от 14.07.1944 г.»: «...Предоставляя Советам минимальную военную помощь, мы создаем для них, однако, политическую трудность. АК подчеркивает волю народа в стремлениях к независимости. Это принуждает Советы ломать нашу волю силой и создает им затруднения в разрушении наших устремлений изнутри.
Я отдаю себе отчет, что наш выход из подполья может угрожать уничтожением наиболее идейного элемента в Польше, но это уничтожение Советы не смогут произвести скрытно, и необходимо возникнет явное насилие, что может вызвать протест дружественных нам союзников»[180].
Таким образом, отцы-командиры сделали окончательный выбор в пользу невинно пролитой крови, чтобы рядовые бойцы АК, не дай бог, не пошли в Войско Польское в СССР. Враг номер 1 слабел, его место занимал враг номер 2 — Россия, который на тот момент назывался СССР, что для поляков принципиальной разницы не имело, а потому нужно было срочно предпринимать шаги на опережение. Именно таким шагом и являлась операция «Буря», целью которой — а это в настоящее время никто из современных историков, в том числе и польских, не отрицает — было овладение соответствующими территориями (в рассматриваемых нами случаях — территориями бывших «восточных окраин») до вступления на них Красной армии. А потому местным командирам АК и представителям Делегатуры правительства предписывалось выйти из подполья при появлении Красной армии и взять на себя властные функции как военного, так и гражданского характера на освобожденной от гитлеровских частей территории. При этом, как отмечают все исследователи, ни в одном приказе, касавшемся реализации «Бури», предусмотрительно не указывалась конечная цель данной операции, речь шла только о демонстрации принадлежности территорий конкретных округов к Польше.
А что же отцы-командиры, которым вменялось в обязанность реализовать эти далеко идущие планы? А они, оказывается, шапкозакидательские настроения своих предводителей разделяли совсем не безоглядно. Доказательством чему интересный отрывок из книги пана Дурачыньского «Между Лондоном и Варшавой», выдержки из рапорта курьера МВД польского правительства по итогам его поездки летом 1944 г. в оккупированную Польшу: «...Польская нация держит экзамен в этой войне. Но экзамена этого не сдают руководители нашей подпольной жизни, организаторы конспирации, политические и военные вожди. Я мог бы перечислить среди руководящих нашей подпольной жизнью весьма мало тех, кто ориентируется в международных событиях, в расстановке сил в мире, и тем самым в наших возможностях. Но и эти особы, которые ориентируются, отбрасывают неблагоприятные известия, основывая свои воззрения, надежды и действия на известиях благоприятных. Когда я говорил, что Россия сейчас является мощью, с которой мы должны считаться, мне отвечали, что это ее последние судороги, что у нее нет ни собственного оружия, ни боеприпасов, что она воюет американским снаряжением и зависит от англосаксонских поставок продовольствия... Что же может быть проще, чем сражаться до последней капли крови за каждую пядь польской земли и погибнуть. То, что общество не пошло на сотрудничество с Германией, обошлось нам смертями миллионов людей. То же, что мы будем героями, которые ни от чего не отступят, может стоить нам потери всей Польши».
А теперь процитируем М. Солтысяка, видевшего вблизи организацию «Бури»:
«Власти... засыпали отряд инструкциями, приказами, проводили все новые и новые инспекции — создавались предпосылки для возникновения эпопеи, в которой многие обязательно хотели поучаствовать. На территорию лагеря... приезжали люди... которые уже в первый день требовали высылать их в разведку, а наряду с ними — ловкачи разной масти, известные близкими отношениями с немцами, люди, которые получали неплохую прибыль за несколько лет оккупации. Теперь же они декларировали свою жажду борьбы, лишь бы только не опоздать в забеге к независимой Польше, лишь бы только в последнее, как они считали, мгновение провозгласить свою солидарность с делом, которого они до сих пор не хотели и замечать. Начались торги самыми святыми ценностями». И этим словам Мариана Солтысяка, воевавшего с оккупантами до последних дней, трудно не доверять, ибо он был по крайней мере здравомыслящим человеком, а потому уже во время проведения операции «Буря» искренне недоумевал, получив приказ: «Двигаясь вслед за арьергардом немцев, впереди передовых советских частей... занимать территорию и создавать условия власти, которую уже готовой обнаружат советские войска...»[181]
А особенно ценно свидетельство Солтысяка еще и потому, что в сегодняшней Польше нигде, начиная с трудов маститых исследователей и кончая школьными шпаргалками по истории, не встретишь более или менее объективный взгляд на действия «элиты общества» — Армии Крайовой — в рамках «Бури». В основном речь идет о героических деяниях патриотов из Армии Крайовой и предательском поведении Сталина и его военачальников, не говоря уже о преступлениях по отношению к АК со стороны НКВД. Относительно героизма бойцов и части командиров АК спорить не будем — многие из них воевали, в том числе и в Войске Польском, созданном З. Берлингом, и наверняка были среди тех, кто вместе с Красной армией брал Берлин. Только это войско, если верить той «правде» о войне, что несет миру польский Интернет, оказывается, было войском наймитов и истекало кровью ради захватнических интересов Советов. Так на это смотрят сейчас. Но как раз тогда, когда разворачивалась «Буря», среди высших офицеров АК, реалистов, а не отцов-командиров типа коменданта АК Бура-Комаровского, было и другое мнение.
По сообщению полковника Миткевича, польского представителя при главном штабе союзников в Вашингтоне, Сталин в ответ на вопрос союзников, какую позицию он займет в отношении повстанческих действий АК, сказал осенью 1943 г. следующее: Если эти вооруженные силы не подчинятся заранее советскому командованию, то он их не потерпит в тыловой зоне. Это был ответ недвусмысленный и с чисто военной точки зрения правильный, хотя его последствия для польской стороны стали весьма тяжкими. АК в конечном итоге приняла решение начать боевые действия самостоятельно и потому не могла рассчитывать на благосклонность Сталина или советскую помощь. Это положение, кстати, прекрасно осознавали штабисты АК — генерал Татар и генерал Пелчыньский. Зам. начальника штаба АК генерал Татар еще осенью 1943 г. составил для командующего АК записку с обоснованием своих предположений относительно ситуации на ближайшее время. Он считал, что в результате военных действий вся Юго-Восточная Европа окажется в советской зоне влияния. Отсюда резонный вывод о том, что следует отказаться от политики двух врагов, следует с Россией договариваться, и как можно быстрее, пока Красная армия не вошла на территорию Польши. Больше того, он считал, что АК должна начать боевые действия по согласованию с советским командованием и подчиняясь ему в оперативном плане. Что заранее исключало хозяйскую роль АК на территориях, куда вступала РККА. Безусловно, этот вариант генерала Татара не спас бы Польшу от послевоенного влияния СССР, но, скорее всего, предотвратил бы катастрофу Варшавского восстания, конфронтацию с СССР и трагедию АК в послевоенный период. Потому-то, наверное, он и был выслан в Англию, а его место занял легионер, наш старый знакомый — генерал Окулицкий.
Кстати, как ни странно, в лагере прагматиков оказался и бравый генерал Желиговский, «бунтарь», захвативший для Польши Вильно в 1920 г. В 1942 г. он издал книжку, где призывал к реализму в отношении восточных границ и к дружбе с СССР. А после разрыва дипломатических отношений с СССР он критиковал антисоветский курс польского правительства и в мае 1944 г. писал слова, которые стоило бы «зарубить на носу» многим, и не только в Польше: «Помните, что Красная Армия вместе с армиями союзнических государств не только сражается за свободу мира, но одновременно она является армией славян, а значит, армией наших братьев. Подайте им руку дружбы и вечного согласия. Это братское рукопожатие будет великой угрозой для Германии и надеждой на длительный, а может быть, и вечный мир на земле»[182]. Но ни Татар ни Желиговский ничего не решали, потому что призывали решать те задачи, которые диктовала потребность момента — вместе с СССР быстрее закончить войну и тем самым ликвидировать угрозу физическому существованию польского народа. У Комаровского и братии из Лондона задача была иной: спасти Польшу от большевизма ценой любых потерь. Спасти, правда, не удалось, зато потери были огромные. А что касается усиленно муссирующейся темы сталинского предательства, то здесь польские борцы за историческую справедливость явно «передергивают». Советы Польшу не предавали уже потому, что не состояли с ней в союзнических отношениях. А Сталин всего лишь выполнил то, что обещал, а обещал он, если кто забыл, что ликвидирует в советском тылу вооруженные формирования, не находящиеся под советским командованием.
О самой же операции «Буря» следует сказать, что вооруженные действия в ее рамках велись командованием АК в основном в период с марта по ноябрь 1944 г. А открыл их в связи с приближением РККА округ Волынь, начав в январе 1944 г. мобилизацию в 27-ю Волынскую дивизию АК. Затем, в июле 1944 г., отмобилизованными виленскими бригадами и новогрудской группировкой АК было предпринято взятие Вильно (Вильнюса) в соответствии с планом «Остра Брама», а уже в конце июля последовало участие отрядов АК в освобождении Львова. Далее проводилась мобилизация и боевые действия подразделений АК уже на собственно польской территории. По данным польской стороны, всего в ходе операции «Буря» было мобилизовано 80-100 тыс. бойцов АК, т.е. около 30% всего состава АК, но непосредственное участие в боевых действиях против немецких сил приняло только около 50 тыс. чел. (по другим сведениям, около 80 тыс.). В военном отношении «Буря» внесла достаточно большой вклад в освобождение Польши, хотя ввиду отсутствия тяжелой техники действия отрядов АК в рамках войсковых операций РККА по большей части носили вспомогательный характер.
«Буря» поднимается на Волыни
Приказ № 1300 о начале «Бури», которая должна была заменить предполагавшееся ранее всеобщее восстание против немцев, был отдан 20 ноября 1943 г. Красная армия вошла на Волынь 12 января 1944 г., в начале февраля были заняты Луцк и Ровно. Однако затем линия фронта стабилизировалась. Во второй половине января 1944 г. командующий округа Волынь полковник Кажимеж Бомбиньский (псевдоним «Любонь») отдал приказ приступить к выполнению плана «Буря» на тылах немецких войск, а именно к формированию крупной войсковой части АК. Уже упоминавшаяся 27-я Волынская дивизия АК (формирования АК получали названия войсковых подразделений польской армии, дислоцированных в соответствующей местности в 1939 г.) была сформирована в период января-марта 1944 г. на базе отрядов АК, действовавших самостоятельно на территории Волыни, а также подразделений самообороны, защищавших польское население от нападений УПА и организованных немцами польских полицейских батальонов. По данным польских источников, 27-я дивизия была крупнейшим формированием АК, действовавшим под единым командованием. Местом концентрации отдельных партизанских отрядов АК был район населенных пунктов Засмыки и Хупичево на юг от Ковеля. Выступление в виде дивизии должно было продемонстрировать частям Красной армии, что они имеют дело не с партизанскими отрядами, а с регулярной армейской частью, находившейся в подполье. В действительности дивизией это формирование можно было назвать с натяжкой, так как она не имела ни тяжелых вооружений, ни соответствующих вспомогательных служб. Единственно, чем эта дивизия отличалась, так это действительно высоким боевым духом и большим боевым опытом, так как вошедшие в ее состав отряды с 1943 г. находились в состоянии перманентной войны с УПА.
На это же время приходятся и первые операции НКВД против структур АК, которые продолжали свое нелегальное существование на освобожденной территории Волыни. Так, 9 марта 1944 г. был ликвидирован опорный пункт АК в населенном пункте Рожыще, 29 марта был арестован луцкий инспектор АК капитан Л. Щвиркля (псевдоним «Адам») вместе со своим штабом. Следовательно, заявление Сталина о том, что он не потерпит никаких вооруженных формирований в тылу советских войск, неукоснительно исполнялось. К тому же НКВД наверняка располагал сведениями о том, что немцы выходили на контакты с Делегатурой Волынского округа и через нее предлагали дивизии «боевое содружество» против Советов. В отличие от АК в Белоруссии, руководство 27-й дивизии АК на это не пошло. Тем не менее известны факты взаимодействия Армии Крайовой с венгерскими воинскими частями на Волыни (передача оружия, боеприпасов, обмен информацией), вплоть до договоренности о ненападении. Невозможно было отрицать и имевшиеся случаи освобождения взятых поляками в плен немецких солдат. И все это в конечном итоге приводило к закономерному и вполне оправданному недоверию Советов к самопровозглашенным союзникам из АК[183].
Не способствовало улучшению общей атмосферы и то обстоятельство, что руководство АК в Варшаве, со своей стороны, отнюдь не приветствовало возникших в дивизии после событий 1943 г. на Волыни настроений в пользу сотрудничества с частями Красной армии. И, дабы пересекать их, последовательно передавало командование дивизией присылавшимся из Варшавы офицерам с английской подготовкой. Последними командирами были подполковник Я. Киверский (псевдоним «Олива»), подполковник Т. Штумберк-Рыхтер («Жегота») и полковник Котович («Тварды»). В апреле 1944 г. дивизия насчитывала около 7 300 человек. К концу формирования дивизии ее силы состояли из двух группировок полкового типа (50-й пехотный полк и группировка «Гарды») в составе 9 батальонов, полуторного эскадрона кавалерии, роты связи, саперного батальона, полевого госпиталя и интендантской части. Первый контакт дивизии с Красной армией был установлен 20 марта. В результате состоявшихся переговоров советское командование согласилось на взаимодействие при условии, что 27-я дивизия тактически подчиняется ему, а находящиеся в тыловой зоне РККА группы АК расформировываются. Однако это не соответствовало планам командования АК в Варшаве, и оно распорядилось о перемещении частей дивизии на запад при сохранении ограниченных контактов с советскими частями.
В связи с чем дальше дивизии пришлось действовать в чрезвычайно тяжелых условиях. Продолжая вести оборонительные бои с отрядами Украинской Повстанческой Армии, она, имея задачу нанести удар по немецким коммуникациям и по возможности взять Ковель и Владимир-Волынский, сконцентрировала свои подразделения в районе этих городов и тем самым оказалась в тылу у немцев. В результате план ведения боев с отступающими немецкими частями пошел насмарку, и 27-я дивизия АК была вынуждена в течение месяца вести бои не партизанского, а чисто фронтового характера с крупными частями вермахта, такими как дивизия СС «Викинг», на отрезке более 50 км в треугольнике Ковель — Владимир-Волынский — Любомль. Поскольку наличие польских вооруженных отрядов в прифронтовой зоне было для него совершенно неприемлемо, немецкое командование не собиралось шутить и выставило против поляков формирования 2-й танковой армии и двух пехотных дивизий вермахта, которые рассекли зону базирования частей 27-й Волынской дивизии. И хотя на помощь полякам пришли части 13-й кавалерийской дивизии Красной армии, положения это не спасло. Вынужденная в течение трех месяцев вести тяжелейшие бои, не обладая при этом достаточным вооружением, основная часть дивизии (ковельское формирование «Громада») 18 апреля 1944 г. вместе с советскими частями попала в окружение, а затем прорвалась в Полесье и с боями перешла на западный берег Буга.
Потери составили 1 500 человек, в котле остались госпиталь с ранеными, три польских батальона, остатки кавалерийского полка Красной армии, а также гражданское население, искавшее защиты. Но спасения в мозырских лесах было уже не найти, превосходящие силы вермахта добивали всех без разбору: и «большевиков»-кавалеристов, и поляков из подразделений самообороны, и раненых из госпиталя. Часть дивизии — владимиро-волынская группировка «Основа» под командованием капитана К. Жаняка (псевдоним «Гарда») — при выходе из окружения отстала от основных сил и вышла на советскую сторону, переправившись через Припять. Но так как связи с Красной армией не было, то при прорыве эта группировка подверглась обстрелу не только с немецкой, но и с советской стороны и понесла большие потери. Оставшиеся в живых бойцы «Гарды» были направлены в 1-ю Армию Войска Польского и вскоре двинулись на фронт.
Вот как вспоминал об этом один из солдатов «Гарды»: «Из группировки, насчитывавшей более 550 человек, на сбор явилось около 300, 113 ранено, около 100 погибло... Приезжают советские автомашины с продовольствием и обмундированием. Те, у кого одежда изодрана или частично отсутствует, получают новые советские мундиры. За формой идут заверения, что это только пока, потому что нас направят в польскую армию, где нам заменят форму и выдадут оружие»[184]. В общем, пошли вчерашние солдаты АК на фронт и воевали вместе с Красной армией до победного конца. Однако то, что вчера было славным делом, сегодня в Польше — позор, а воевавшие вместе с Советами в рядах народного Войска Польского больше не герои и вспоминаются польскими историками-борцами с «коммуной» в лучшем случае как жертвы, которых насильно затащили в армию Берлинга.
При этом, хотя и сквозь зубы, все же признается, что, например, на Волыни, после разоружения частей 27-й Волынской дивизии АК, пробившихся через линию фронта в расположения частей РККА, крупномасштабных репрессий как таковых не было, только отдельные аресты. Что и понятно, ведь после проведения частями УПА на Волыни массовой этнической чистки оставшиеся поляки либо перешли на польскую территорию, либо активно сотрудничали с Советами, понимая, что только они могут спасти их от полного истребления. Тем более что концентрация сил АК в виде 27-й дивизии означала для поляков на Волыни фактическое усиление опасности, так как батальоны дивизии формировали из тех же отрядов самообороны, оставляя на защите польских сел совершенно недостаточные силы. А потому совершенно естественным выглядит стремление простых поляков найти ее у русских солдат, в одних рядах с которыми сражался З. Залусский, так охарактеризовавший обстановку на Волыни сразу же после вступления на ее территорию частей Красной армии: «Это была Волынь... Мы пошли дальше... туда, где когда-то стояли польские лесничества, дома колонистов, хаты давно осевших польских крестьян, еврейские поселки. Нет их. Ничего не осталось... И тогда впервые на земле, обращенной фашизмом в пепел, раздавались слова, которых не поймет тот, кто не стоял тогда на краю рва, вместившего 30 тысяч в Ровно, или же на пепелище некогда 4-тысячной Софиевки. "Если бы моя семья находилась в Сибири, а не в Лодзи, я был бы счастлив", — сказал автоматчик Ижыцкий из 5 полка пехоты»[185].
Однако совсем по-другому думали отцы нации в Лондоне и Варшаве, а потому оставшиеся четыре батальона, из тех, что вышли из окружения и тоже направлялись на прорыв фронта, были на полдороге повернуты назад на запад — подальше от большевиков. И какую же благодарность они получили от командования за то, что с боями пробились с Волыни, потеряв более половины своего исходного состава? Да в том-то и дело, что никакую. Напротив, одни упреки за то, что не смогли в должной мере продемонстрировать польскость Волыни, пошли на поводу Советов и не заняли жесткую позицию. К тому же тогдашнее командование АК было разочаровано и по несколько иному поводу. Оно, оказывается, ждало, что участие отрядов АК в освобождении Волыни будет надлежащим образом представлено мировой общественности, которая выразит свое возмущение тем, как коварная Красная армия обращается с истинными хозяевами территории. Но — ау! — где ты, отклик мирового общественного мнения? Нет его! А потому решено было продолжить битву за привлечение внимания мировой общественности, и в этот раз начать войну не в отсталой сельской местности вроде Волыни, мало кому известной в цивилизованном мире, а брать собственными силами достаточно крупные города — Вильно и Львов, их хотя бы в школьных атласах при желании можно найти.
«Буря» движется на Вильно
Итак, 24 июня 1944 г. из-под Смоленска началось наступление Красной армии на запад, идущее головокружительными темпами. В этой ситуации с целью освобождения Вильно собственными силами до подхода частей Красной армии в июле 1944 г. была произведена мобилизация и концентрация отрядов АК округов Вильно и Новогрудок. Одновременно было произведено подчинение округа Новогрудок командующему округа Вильно полковнику А. Кшыжановскому («Вильку»). При этом, старясь придать своим партизанским отрядам вид регулярной армии, проводя их переформирование, командование АК присваивало им наименования и номера частей польской армии, базировавшихся в данной местности до 1939 г. Так, к примеру, в новогрудском округе АК на базе всех соединений предполагалось сформировать дивизию пехоты и кавалерийскую бригаду. В конечном итоге удалось сформировать 77-й пехотный полк, 1-й батальон 78-го пехотного полка, а также — в зачаточном состоянии — 23-й и 26-й полки улан. Естественно, что это были регулярные части только по названию, так как по вооружению и оснащению они таковыми не являлись.
Следует отметить, что командиры польских партизанских отрядов понимали, что их похождениям приходит конец, и предпринимали попытки спасти положение. В частности, начали обращаться к советским партизанам с предложениями о перемирии и даже взаимодействии. Командир отряда «Искра» в Барановичской области сообщал о полученном от АК в Новогрудке заявлении о том, что «взаимно пролитая кровь указывает нам дорогу к взаимной договоренности» и что поляки всегда желали «дружбы с кровным и большим славянским народом». Жаль только, польские «коллеги» советских партизан не уточнили, какую именно «взаимно пролитую» кровь они имели в виду: уж не друг у друга ли?
Операцией «Остра Брама» по взятию Вильно командовал комендант округа Вильно уже известный нам полковник А. Кшыжановский («Вильк»). А участвовали в ней около 9-10 тыс. бойцов АК (по некоторым данным, командованию АК удалось к началу июля собрать около 15 тыс. человек из конспиративных организаций и партизанских отрядов), партизанских группировок «Погорецкого» (командир майор А. Олехнович), «Вэнгельного» (командир майор М. Потоцкий), «Ярэмы» (командир майор Ч. Дэмбицкий). Однако не все командиры партизанских формирований были убеждены в правильности решения о взятии Вильно исключительно силами АК. Кроме того, командиры двух наиболее крупных партизанских соединений А. Пильх («Гура») и З. Шенджеляж («Лупашка») вообще отказались подчиниться приказу «Вилька» и, так не приняв участия в боях за Вильно, ушли на Запад. Они прекрасно осознавали, что их ожидает после многочисленных столкновений с советскими партизанами. К тому же брать города у фронтовых частей вермахта — это совсем не одно и то же, что по деревням кантоваться, да «грызться» с белорусской или литовской полицией.
А посему «Лупашка» со своей 5-й бригадой начал отступать в сторону Немана, где и был окружен подразделениями Красной армии. Но поскольку командиры РККА не имели представления, с каким партизаном они имеют дело, «Лупашка» сумел выкрутиться, представив своих людей отрядом из Центральной Польши, идущим на помощь Варшаве, а затем, сформировав из наиболее преданных головорезов небольшой отряд, снова ушел в леса. Помимо «Лупашки», из сил Новогрудского округа АК ухитрились не прибыть под Вильно в соответствии с приказом 7-й и 2-й батальоны 77-го полка АК, сославшись на более чем замечательны причины. В частности, пан «Правджиц» был загружен административными делами, а пан поручик Я. Борысевич («Крыся») считал участие в этой операции деконспирацией вооруженных формирований АК. Их примеру последовали и другие, а конкретно 4-й батальон, одна из рот 5-го батальона и 8-й батальон. Тем временем под Вильно был пропущен наиболее благоприятный момент для штурма города, когда в нем находились немецкие части, насчитывавшие в общей сложности всего около 500 чел., да к тому же состоявшие в основном из полицейских и тыловых формирований.
В итоге в ночь на 6 июля 1944 г. только часть партизанских отрядов в составе 4-х бригад и 5-ти батальонов (1-й, 3-й, 5-й и 6-й батальоны 77-го пехотного полка АК, 3-я, 8-я, 9-я и 13-я бригады АК: всего, по разным данным, от 4 000 до 5 500 бойцов) попытались штурмом взять Вильно, но были отбиты. Дело в том, что накануне в Вильно были подтянуты фронтовые части вермахта, а также был назначен новый командующий обороны города генерал Райнер Штахель. До этого командование АК рассчитывало взять город практически без боя, исходя из своих предыдущих, весьма «продуктивных», контактов с оккупантами. Были начаты переговоры с немецким генералом Пёлем, которые были многообещающими в связи со ставшей известной немцам концентрацией значительных сил АК вокруг Вильно. Но к моменту назначенного штурма гарнизон Вильно вырос до почти 18 тыс. чел. Это означало, что силы вермахта были почти в 4 раза больше подготовленных к штурму отрядов АК.
Неудачей окончилась и следующая попытка взятия города штурмом, вызванная страстным желанием продемонстрировать принадлежность Вильно к Польше, снова победившая здравый смысл. Атаки АК велись с востока, где немцы подготовили укрепления для обороны города от приближающейся Красной армии. Бойцы АК были вооружены исключительно легким стрелковым оружием. Кроме того, они, прекрасно показавшие себя в типично партизанских действиях, были совершенно не подготовлены к ведению боев в городских условиях. Тем более что с немецкой стороны участие в отражении польской атаки принимала авиация, а также случайно застрявший вследствие боевых действий в городе бронепоезд вермахта. В результате немецкую линию обороны смогли пробить в нескольких местах только 3-я бригада «Шчербца», которая в предместье Вильно захватила и удерживала некоторые позиции, что затем позволило ей вместе с частями Красной армии продвинуться вглубь города. Правда, сама бригада, состоящая перед штурмом из 1 000 бойцов, к вечеру того же дня насчитывала не более 150-ти. Отличился также и 3-й батальон 77-го полка АК под командованием известного нам подпоручика «Саблевского» (Болеслава Пясецкого), который, несмотря на общий неуспех наступления, сумел взять основной укрепленный узел немецкой обороны. При этом из находящихся в его подчинении 511-ти солдат к концу боя осталось около 280-ти.
Таким образом, в результате атак на систему укреплений Вильно все без исключения отряды АК понесли тяжелые потери убитыми и ранеными, причем в некоторых случаях они доходили до четверти состава. По общей оценке, только количество убитых из числа бойцов АК составило не менее 500 человек. Печальна была и участь вооруженных сил АК, имевшихся в самом городе и состоящих примерно из 1 000-1 200 человек, имевших на деле из вооружения в основном пистолеты. Несколько таких отрядов из «гарнизона» АК обнаружили и уничтожили немцы, прежде чем они смогли нанести противнику сколько-нибудь значительный урон. Так что проку от безрассудного наступления на Вильно было мало, зато крови, столь необходимой, по мнению аковских стратегов, для демонстрации польской принадлежности Вильнюса, было предостаточно.
Надо отметить, что в боях за Вильно имело место взаимодействие отрядов АК с частями Красной армии, но оно, как и в случае с 27-й Волынской дивизией, носило спорадический характер, обусловленный тяжелыми военными реалиями. Группировка «Вэнгельного», к примеру, без согласования с «Вильком» фактически вошла в подчинение командиру 277-й пехотной дивизии РККА. В результате этого сформировалась боевая польско-советская группировка под командованием генерала С. Гладышева, что было беспрецедентным случаем. В течение нескольких дней бойцы АК исполняли приказы советского командования, для которого, по большому счету, участие сил АК в битве за Вильно значения не имело: оно ведь на них изначально не рассчитывало. К сожалению, позднее в соответствии с приказом «Вилька» польская группировка отделилась от советской, и боевое сотрудничество на этом закончилось. Впрочем, ничего другого от «Вилька» ждать не приходилось, поскольку он установил контакты с Красной армией вынужденно, уже во время боев, попутно под завесой разговоров о союзничестве вынашивая планы дробления подчиненных ему отрядов с последующим их выводом на базы вне Вильно и отходом на Запад. Да и с чего бы ему вести себя как-нибудь иначе, если вся операция по освобождению Вильно была задумана руководством АК как «товар на экспорт», дабы еще раз показать союзникам свою преданность: а ну как соблаговолят заметить и замолвят словечко у «дядюшки Джо»?
Собственно, о том же 8 июля 1944 г. писал и сам «Вильк», подводя итоги попытки взятия Вильно. По его мнению, Вильно хоть и не было взято АК, однако сражение за него 7 июля все же принесло результаты, так как АК тем самым продемонстрировала всему миру непреклонную волю борьбы с тевтонским агрессором. И «Вильк» даже взял на себя смелость утверждать, что в этот день внимание всего мира было обращено на отряды АК[186]. Вот ведь и «Вильку» хотелось внимания. И он его получил. От Лаврентия Берии, сообщившего Сталину о потерпевшей крах попытке поляков занять Вильно своими силами. И сообщившего, между прочим, истинную правду, которая радетелями за «истинную» историю АК воспринимается как оскорбление.
Что же касается дальнейшего хода наступления на Вильно, то 7 июля подошли части 3-го Белорусского фронта, имевшие в распоряжении необходимую боевую технику, после чего начался настоящий штурм города, в котором участвовали и отряды АК. Бои, и весьма ожесточенные, продолжались в течение целой недели. Тем временем не принимавшие участия в штурме города партизанские отряды сражались с отступавшими частями вермахта, в том числе группировка «Вэнгельного», которая вела бои с отступавшим немецким гарнизоном Вильно.
В четверг 13 июля Вильно был взят Красной армией. В сообщении, направленном командованию АК в Варшаве, говорилось: «Вильно взято при значительном участии АК, которая вошла в город. Большие разрушения и потери. Отношения с советской армией на данный момент неплохие. Переговоры идут... Польский характер города бросается в глаза. Полно наших солдат... Администрация легализуется в ближайшее время. Литовцев нет»[187]. Одно не уточнялось: вышеупомянутые солдаты АК, которых было полно в городе, входили в состав подпольного гарнизона АК города и атаковали немцев с тыла, когда взятие Вильно уже было предрешено советскими частями. Причем самостоятельные действия «гарнизона» АК оказались большей частью неудачными: были отбиты атаки 9 июля на управление литовской полиции и 10 июля — на городскую тюрьму. Более или менее активную вспомогательную роль эти подразделения сыграли в период 10-13 июля, когда Красная армия уже вела бои в центре Вильно и у поляков появилась возможность довооружиться за счет трофейного оружия. Впрочем, так или иначе, главное было сделано, и Вильно освобожден от немцев. И все было бы хорошо, если б нынешние польские историки не дали бы этому факт новую, трагическую, оценку в том духе, что свобода, к большому сожалению, пришла не оттуда, откуда ожидалась, и ключевую роль снова сыграла не АК, а Красная армия. А значит, опять не удалось встретить Советы в Вильно в качестве хозяев, как это предусматривалось планом «Буря».
После взятия Вильно «Вильк» провел переговоры с генералом Черняховским, командующим 3-м Белорусским фронтом. На них советскому командованию были представлены планы создания отдельного воинского формирования АК, которое бы вошло в состав 3-го Белорусского фронта (вспомним, что все тот же «Вильк» еще совсем недавно пытался получить от немцев вооружение на 30 тыс. чел., чтобы бороться с Советами, теперь же, окончательно распоясавшись, он хотел, чтобы Советы сами снабдили его оружием для этой «святой» цели!). Виленский округ АК собирался сформировать бригаду, Новогрудский — 19-ю пехотную дивизию. Польские источники утверждают, что Черняховский якобы высказал свою поддержку этим планам, хотя совершенно непонятно, какие он мог иметь полномочия принимать решения, имеющие не только военный, но и политический аспект. Да и, откровенно говоря, имел ли полномочия на ведение подобных переговоров сам «Вильк», вызывает весьма обоснованные сомнения. Дело в том, что, например, представители Делегатуры в Виленском округе такие переговоры на уровне гражданской администрации вести без согласования с Лондоном не намеревались и легализовать свои структуры в отличие от отрядов АК не собирались. Делегат эмиграционного правительства Федорович ввиду появившихся в Вильно объявлений о мобилизации в Красную армию пришел к выводу — и совершенно справедливо! — что Советы считают Виленскую землю своей территорией. И в соответствии с инструкциями от Делегатуры в Варшаве аппарат окружной Делегатуры остался в подполье.
17 июля прибывшие на очередную встречу с Черняховским «Вильк» и 22 офицера АК были разоружены и арестованы. Описываемая польским историком сцена ареста «Вилька», если не знать предысторию, может, наверное, даже вышибить слезу у непосвященного: «Вильк» энергично вскочил со стула и сказал спокойно, но... «От имени Польской Республики протестую». После преодоления сопротивления майора Цэтыса, схватившегося за пистолет, оба поляка были подвергнуты заключению»[188]. Вот только в НКВД прекрасно знали, что имеют дело с человеком, успешно сотрудничавшим с оккупантом. Кстати, еще 14 июля 1944 г. оперативные группы НКВД начали прочесывать освобожденный город и обнаружили два склада с оружием АК, в котором находились 302 немецких пулемета, 152 карабина и 40 гранат. Это оружие, брошенное отступающими немцами, а затем подобранное отрядами АК, так сказать, на всякий случай, было конфисковано во время попытки его вывоза в леса.
Начальник 3-го оперативного отдела штаба Виленского округа АК подполковник З.И. Блюмский (псевдоним «Стрыханьский») объявил тревогу и распорядился о выводе всех отрядов АК, сконцентрированных в местечке Тургеле, в Рудницкую пущу, в лесной массив в 30 км к югу от Вильно. Однако часть отрядов АК была окружена и разоружена частями Красной армии и НКВД еще на подходе к пуще. При этом, как свидетельствуют более поздние сообщения и воспоминания членов АК, ими в массовом порядке пряталось оружие «до лучших времен». Так, 19.07.1944 г. 86-й полк погранвойск в районе населенных пунктов Ошмяны и Рудники задержал отряд АК в составе 556 человек и изъял одно орудие калибра 45 мм, 9 станковых пулеметов, 42 ручных пулемета, 17 автоматов, 25 карабинов, 21 пистолетов. Естественно, странно было бы иметь столь незначительное количество оружия на такой состав. Отряды, успевшие уйти в Рудницкую пущу, были вторично окружены советскими частями. 20 июля командиры отрядов АК приняли решение о роспуске своих партизанских батальонов и бригад. В составе партизанских отрядов должны были остаться только добровольцы. Но здесь разоружение проходило отнюдь не так мирно, как во Львове. Например, при разоружении отряда АК в районе озера Керново в Литве были убиты младший лейтенант и сержант РККА. Тем не менее обещание Сталина выполнялось: почти 8 тыс. бойцов виленского и новогрудского округов АК, не считая тех солдат из местного сельского населения, что попросту разошлись по домам, подверглись разоружению. Затем часть из них, в количестве около 2,5 тыс. человек, были освобождены после предварительного следствия, а около 4 тыс. сначала направлены в лагерь в Медниках (в настоящее время Мядининкай в Литве).
И как ни пытались поляки оказать давление на Сталина через союзников, ничего у них не получилось. Черчилль в ответ на их просьбу вмешаться в историю с разоружением отрядов АК проявил себя следующим образом: «...возмущенный, он набросился на нас за бои в Вильно и на Волыни. Он по-старому ополчился на наши претензии относительно Вильно, критиковал за то, что вместо того чтобы отступать на Запад, мы лезем туда только затем, чтобы обратить внимание на свое присутствие» (выделено автором). Что ж, великий политик был прав, только затем все и делалось, чтобы обратить внимание на свое присутствие. И поскольку в данной ситуации поляки, выступающие со своими интересами на «восточных окраинах» в качестве какой-то третьей силы, никому из союзников не были нужны, тогдашний министр информации Великобритании Брендан Брэкен по поручению У. Черчилля издал инструкцию для средств массовой информации Англии не освещать вооруженные акции АК на территориях, которые считались советскими[189].
Что касается рядовых аковцев, которые в подавляющем большинстве отказались вступить в Войско Польское в СССР, то они были вывезены в Калугу и включены в состав 361-го запасного полка 31-й пехотной дивизии Красной армии как лица с советским гражданством. В Калуге аковцы решительно отказались принимать присягу, несмотря на то, что, Советы всяческими соблазнами старались свернуть их с пути истинного. Рассказ об одной такой подлой попытке можно найти в воспоминаниях непреклонных польских гордецов: «В Калуге, сразу же после препровождения нас, аковцев, на огороженную территорию, всех поставили перед расставленными длинными столами. Столы были накрыты красной материей, и на них расставлены продукты питания в виде колбасы и хлеба, а рядом с продуктами были разложены книги с портретом Сталина и написанной присягой на верность Сталину и Красной Армии. Всему этому сопутствовал советский военный оркестр, играющий марши громко и навязчиво. Нам заявили, что каждый из нас, солдат АК, должен подписать присягу в положенной книге, а потом может подкрепиться и переодеться в предоставленное советское обмундирование. Никто из солдат АК не дал согласия на совершение подписи под русской присягой. Мы спонтанно потребовали отправить нас под командование генерала "Вилька". Реакция советских офицеров была немедленной и жесткой. Был отдан приказ встать. Отобраны были вещмешки с советским обмундированием и нам бросили, чтобы переодеться, изношенные фуфайки, старую форму немецких солдат...»
Или еще хлеще: «...в начале сентября нам попытались "вбить" в голову русский текст военной присяги. Это была присяга на верность Сталину, ну, мы и отказались ее принять. Это было решение явное и инстинктивное. Видение России как дикой и варварской страны, ограниченной до символа Сибири, я и мои товарищи считали одной из наиважнейших ценностей нашего наследия. В этой мудрости содержался запрет на любые компромиссы с Россией, как царской, так и советской. Через пару дней у нас отобрали мундиры, и мы получили взамен старые, драные лохмотья, которые пришлось самим чинить...»
А теперь скажите, кто бы стал создавать самостоятельную армию из таких союзников?!! Потому-то и было организовано Войско Польское под советским руководством. По крайней мере оно воевало, хотя, скорее всего, только благодаря тому, что им командовали в основном советские командиры, надевшие польскую форму. Отказников же по законам военного времени могли бы и куда подальше отправить, но варварские советские власти откомандировали их всего лишь на трудовой фронт, где они до 1946 г. трудились на лесоповале в калужских и подмосковных лесах. Женщины из подразделений АК, в свою очередь, были направлены на работу в колхозы, после чего оставили душераздирающие воспоминания о работе в свинарниках и уборке капусты в конце 1944 г. Судя по всему, условия труда в советском сельском хозяйстве были более опасными для жизни, в сравнении с подпольной деятельностью в Вильно или на польских партизанских курортах в белорусских и литовских лесах...
Зато уж по крайней мере они наконец получили возможность внести свой вклад в победу над врагом №1. А потом, уже после ужасов трудового фронта, вернуться на родину. Правда, по сообщениям в польских масс-медиа, и тут Советы истинным польским патриотам подпакостили: выдали справки, что они в Красной армии служили. В бывшей народной Польше это вроде бы и не зазорно было, а нынче сущий позор, и, надо думать, истинные патриоты АК спят и видят, как бы получить другие — о пытках в застенках НКВД. Тем более что и в финансовом плане, такие справки предпочтительнее. Прямо беда с этими бюрократами: польские на слово не верят, а российские шлют все те же неправильные бумажки о службе в Красной армии. Вот и борются сейчас польские ветераны советского трудового фронта за признание их жертвами лесоповала[190].
Ну да ничего, надежда у гордых отказников есть, и называется она Институтом национальной памяти, который уже подключился к изучению данной проблемы. Ведь с этой стороны уже сделано заявление, что вопрос о том, являлось ли пребывание в рядах Красной армии поляков такими же репрессиями, как содержание интернированных членов АК в проверочно-фильтрационных и иных лагерях, требует дополнительных исследований[191]. А значит, можно не сомневаться, исследования будут проведены, и пребывание в рядах Красной армии наверняка будет признано репрессией. Что ж, тяжкая доля у польского воина: похоже, навечно осужден он на пребывание — то в состоянии готовности, то в рядах разных несимпатичных армий.
«Буря» приходит в Галицию
В марте 1944 г. Красная армия подошла к городам Тернополю и Коломые, в апреле она уже находилась на подступах ко Львову, что автоматически приводило в действие план «Буря» на Юго-востоке Украины. Однако и здесь реализация «Бури» столкнулась с теми же трудностями, что и на Волыни, а именно с наличием крупных отрядов Украинской Повстанческой Армии, которые представляли собой уже третью и, пожалуй, самую значительную силу в данном регионе. По оценкам самой АК, в каждом уезде насчитывалось до нескольких тысяч боевиков УПА, которые, начиная с февраля 1944 г., снова перешли в массированное наступление на польские деревни, также как и на Волыни, преследуя цель если не полного истребления, то по крайней мере вытеснения поляков. В связи с чем перед АК, параллельно с исполнением плана «Буря, встала задача обеспечения защиты польского населения. Помимо этого, аковцев беспокоили опасения, что УПА может попытаться захватить Львов раньше Армии Крайовой, тем более что по разным данным — в основном польским — на территории округа ОУН имела около 70 тыс. членов. АК же могла им противопоставить только 25 тыс. бойцов, имевших на вооружении всего лишь 10 станковых пулеметов, 69 ручных пулеметов, 1 385 карабинов, 1 019 пистолетов. Была еще, правда, противотанковая пушка, да только с двумя снарядами. Однако Красная армия приближалась, и англичанами была сброшена «посылка»: 390 автоматов, 40 пулеметов и другое стрелковое оружие, а также рации. Но и это вооружение пришлось «размазывать» по всему округу — ведь надо было что-то дать и отрядам самообороны, поскольку УПА отнюдь не бездействовала.
Как только в начале марта 1944 г. советские войска вошли на территорию бывшего Тернопольского воеводства, комендант тернопольского округа АК отдал приказ о начале действий согласно плану «Буря». В результате помимо боестолкновений с немцами в самом Тернополе были проведены диверсии на железной дороге. Но ввиду того что уже в середине апреля Тернополь был занят советскими войсками, а линия фронта остановилась по реке Стрый, округ частично попал в прифронтовую зону, частично оказался на тылах немецких войск. Поэтому комендатура округа перешла во Львов. Кроме того, в этой связи была произведена реорганизация на три подокруга: Львов, Тернополь и Станиславов. Правда, в последнем ситуация быстро изменилась, так как в конце марта значительная часть его территории также была занята Красной армией, вследствие чего оказались отрезанными от основных сил округа около 1 500 человек. Несмотря на это, к июлю 1944 г. отмобилизованные силы округа составили уже более 7,5 тыс. бойцов. Хотя фронт и был близок, угроза со стороны УПА не уменьшалась, а потому комендант округа капитан В. Херман определил задачи округа следующим образом: «...первой обязанностью АК является сохранение живых сил народа на территории округа. Ибо в противном случае будет недоставать людей для исполнения каких-либо боевых заданий также и против немцев». Для чего надо было усиливать партизанские отряды, но оружия хронически не хватало.
В июне 1944 г. в соответствии с приказами коменданта округа Львов была произведена концентрация партизанских отрядов АК для воссоздания частей польской армии, которые раньше располагались в районе Тернополя. Таким образом, в начале июля были сформированы 1-й батальон 52-го пехотного полка АК и 2-й батальон 51-го пехотного полка АК. По данным польских историков, эти части принимали участие в боевых действиях против немцев вместе с частями РККА в районе Злочова и Брежан. Затем в районе Брежан эти формирования были разоружены. Часть бойцов была включена в так называемые «истребительные батальоны», которые использовались для борьбы с УПА и подчинялись НКВД; значительное количество аковцев попало в армию Берлинга. Следует отметить, что в данном случае командир АК поступил как трезвый человек (может быть, не был романтиком-легионером?) и издал приказ, разрешающий своим подчиненным в возникшей ситуации вступать в эту армию «большевистских наймитов».
На территории округа Станиславов были проведены мероприятия по воссозданию 11-й пехотной дивизии Войска Польского, а теперь уже АК на базе существовавших небольших партизанских отрядов. Однако и тут в случае активных выступлений УПА предполагалось прерывать действия в рамках «Бури» и все имеющиеся силы использовать для защиты польского населения. А насколько малы были эти силы, свидетельствует тот факт, что в распоряжении округа находилось не более 400 человек, занятых преимущественно в отрядах самообороны. И все же и здесь в соответствии с планом «Буря» проводились диверсии на железной дороге, а в конце июля 1944 г. велись активные боестолкновения с немецкими частями в районе Дрогобыча и Самбора, Бориславля и Стрыя. Отрядам АК даже удалось на короткое время занять Самбор, но по причине отступления советских частей, действующих в этом регионе, некоторые формирования АК под Самбором были окружены и разбиты. При этом важно отметить, что, несмотря на достаточно активное участие в операции «Буря», отряды АК в округе Станиславов практически так и не вышли из подполья.
В округе Львов началось формирование 5-й пехотной дивизии АК под командованием подполковника С. Червиньского и 14-го полка улан АК под командованием югославского офицера Д. Сотировича. Для штурма Львова были созданы четыре группировки: «Город», предназначенный для ведения боев за Львов, «Восток», «Юг» и «Запад» — для защиты Львова на соответствующих направлениях. Однако, как и в случае с Вильно, руководство местного округа АК оказалось не на высоте положения. Армия Крайова не воспользовалась тем, что после поспешной эвакуации с 18 июля 1944 г. во Львове фактически отсутствовала немецкая администрация и в течение 2-х дней вплоть до 21 июля город можно было занять даже теми ничтожными силами АК. В данном случае это можно было действительно сделать еще до прихода Красной армии, так как части 3-й гвардейской армии генерала Рыбалко застряли на подступах к городу.
18 июля отряды АК предприняли атаки на немецкие части подо Львовом, которые продолжились уже во взаимодействии с частями РККА. 21-22 июля в бои за Львов включились силы 14-го полка улан вместе с 29-й гвардейской бригадой РККА. В целом в сражениях за Львов участвовало около 3 тыс. бойцов АК, сумевших овладеть львовской крепостью, политехническим университетом, аэродромом, ратушей, главпочтамтом, электростанцией. 24 июля представитель командования львовского округа АК сообщал в Варшаву: «Наши отряды приняли участие в городских боях, повсюду получили похвалу советских командиров. Сегодня в 11 часов комендант округа Львов организовал мне встречу с командиром советской дивизии, ведущей бои за Львов. Командир дивизии отметил, что он уже осведомлен о боях польских отрядов и ценит их помощь, после чего задал ряд вопросов касательно нашего отношения к Берлингу... Он получил от меня ответ: "Я солдат и в политике не разбираюсь, подчиняюсь Главному коменданту и Главнокомандующему, и у меня приказ сражаться с немцами"».
Львов был очищен от немцев к 28 июля. При этом в ходе боев за город отрядам АК вместе с советскими частями пришлось иметь столкновения и с подразделениями УПА, засевшими в церкви Св. Юра. Когда все кончилось, командование 5-й дивизии АК и комендатура округа вошли в город и разместились на улице Кохановского. 27 июля, по воспоминаниям офицеров АК, состоялась встреча коменданта округа полковника Филипковского с генералом Ивановым, который потребовал разоружения отрядов АК. Принявший в тот же день Филипковского генерал Грушко на высказанное пожелание о сформировании 5-й дивизии ответил: «Здесь советская земля и советский народ, вам тут нечего искать». И позже добавил, что уже существует польская армия под командованием Жимерского, почему бы к нему не съездить и не поговорить: «Ему нужны польские дивизии, а не нам». 28 июля советская сторона официально выдвинула требования о незамедлительной сдаче оружия и расформировании отрядов АК. Филипковский, получивший накануне из штаб-квартиры АК сообщение по рации о разоружении советскими войсками отрядов в Вильно, понял, что сопротивление будет бессмысленным, и согласился отдать соответствующий приказ своим отрядам. Этот приказ был тут же написан и отредактирован, а затем, после одобрения со стороны генерала Иванова, напечатан и распространен советской стороной. В нем, в частности, говорилось: «Солдаты! Борьба в конспирации, увенчанная восстанием против немцев, завершилась. Это было Вашим первым заданием... Эта работа закончена. По приказу свыше я распускаю с 28 июля 1944 г. отряды Армии Крайовой и прощаюсь с Вами, солдаты. В настоящий момент начинается второй период — борьба в рядах армии. ...Вы должны вступать в польские подразделения. По зрелому размышлению и с учетом единого мнения общества — констатирую, что это единственный для нас выход».
31 июля группа офицеров АК во главе с генералом Филипковским и полковником Студзиньским, а также с участием делегата лондонского правительства в округе А. Островского, вылетела в Житомир для встречи с генералом Жымерским из другой польской армии — Войска Польского. Командующий АК Комаровский известил об этом лондонские власти, заявив, что Филипковский отправился в Житомир без его разрешения. Несмотря на приказ о роспуске отрядов, штаб АК во Львове продолжал функционировать, там находилась вооруженная охрана, постоянно приходили командиры отрядов АК, солдаты и гражданские лица. Недалеко от штаба продолжала действовать служба контрразведки АК. Но уже 31 июля СМЕРШем было арестовано все руководство контрразведки АК округа Львов во главе с ее начальником подпоручиком М. Бородеем, также были арестованы около 20 офицеров. А уже 3 августа дошла очередь и до Филипковского и членов его делегации, отвергнувших предложение о вхождение формирований АК в состав народного Войска Польского, за исключением А. Островского, который согласился на сотрудничество с просоветскими поляками. Тем не менее польскими исследователями отмечается тот факт, что советские органы безопасности не производили массовых арестов членов АК, хотя в результате участия в боевых действиях основная часть их деконспирировалась. Арестованы были командиры, руководство спецслужб АК, например поручик Т. Гаевский, начальник службы безопасности в Ярославе, а также рядовые члены АК, входившие в состав спецслужб, в основном разведки и контрразведки. Что касается солдат, то им предоставлялась возможность вступить либо в Красную армию, либо в народное Войско Польское. Те, кто отказался, поехал на трудовой фронт.
Впрочем, не будем забегать вперед, поговорим-ка лучше о событиях, предшествовавших этому, в том числе и полуанекдотического свойства. Львов еще не был полностью взят, а аковцы уже спешили показать, чей это город, и вывесили на городской ратуше Львова 4 знамени: польское, английское, американское и советское. Ровно то же самое они проделали, когда под контроль АК перешел Главпочтамт в центре Львова, в то время как жители дружно разукрасили город польскими государственными флагами. По логике аковских стратегов, наличие флагов союзников должно было открыть Советам глаза на то, с кем они имеют дело. Но, увы, через несколько часов появились советские части, вслед за ними, естественно, НКВД, которому было невдомек, что поляки являются передовыми частями англо-американских союзников, и все знамена, за исключением советского, были сняты. А следовательно, сюрприз с открытием второго фронта там, где его никто не ожидал, остался не оцененным Советами, у которых были свои — 2-й Украинский и 2-й Белорусский, не говоря уже о 2-м Прибалтийском. Что до Второго корпуса генерала Андерса в Италии, то до него даже изо Львова далековато было.
А теперь — и серьезнее — о самих операциях в рамках «Бури». Попробуем подвести некоторые итоги. Что ж, действия Армии Крайовой в определенной степени помогли Красной армии в освобождении и Вильно и Львова. Были даже моменты установления тесных контактов между отрядами АК и командованием советских частей, но происходило это, как правило, на низовом уровне и под влиянием складывающейся оперативной обстановки. Кроме того, в большинстве случаев из-за недостаточного вооружения самостоятельно довести эти, по сути войсковые, операции до конца отряды АК были не в состоянии. По этой же причине бои с частями вермахта приводили к чрезвычайно большим потерям. Однако того, на что рассчитывали стратеги АК, идя на такие жертвы, а именно откликов в мировой прессе, как раз и не последовало. Это вызвало у отцов-командиров, одержимых жаждой мировой известности, чуть ли не истерику. Так, один из руководителей АК, полковник Иранэк, после поступления информации о разоружении отрядов АК на западных окраинах СССР заявил: «Если будем эту политику проводить и далее, то мы все таким образом исчезнем, и мир будет убежден в том, что мы никогда не существовали. Нашим единственным шансом является начало борьбы, о которой все должны были бы знать».
Дошло даже до попыток вытребовать у Сталина разрешения на прибытие в Западную Украину, Белоруссию и Литву миссий с англо-американскими наблюдателями, что, разумеется, не имело успеха. Да и за чем, собственно, они, по польским замыслам, должны были бы наблюдать? Затем, как Красная армия смущенно извиняется перед «Волками», «Медведями» и прочей флорой и фауной за то, что она, преследуя немцев, вступила своими стоптанными кирзовыми сапогами без разрешения поляков на территорию, которую они считали своей? Вот и стонут сегодня в Польше правдоискатели: «Все наши усилия продемонстрировать во время "Бури" наш суверенитет прошли, не вызвав эха в мире. Вильно, занятый при существенном участии виленской и новогрудской группировок АК, встретил советскую армию половодьем бело-красных флагов и полностью польской администрацией, но, несмотря на это, в советской прессе, даже польскоязычной, появились упоминания об "освобождении" города советской армией при участии советских партизан. Мир не узнал правды из-за англосаксонской цензуры»[192].
Что ж, по крайней мере не одна Россия виновата, уже легче. Хотя трагическое окончание «Бури» уже на территории коренной Польши, судя по многочисленным заявлениям польской стороны, опять же целиком и полностью ложится «несмываемым позором» на Россию. И уж никак не на польских отцов-командиров и тщеславных стратегов из АК, упорно не желающих записывать на свой счет кровавые плоды поднятой ими «Бури»: уничтожение Варшавы и гибель сотен тысяч людей. И то верно, пусть варшавское восстание и захлебнулось в крови, главная цель вдохновителей «Бури» была достигнута: в глазах практически всех поляков виновными в этом остаются русские, а не бравые легионеры, которые ни до, ни после смерти «сраму не имут». Уже потому, что их деяния не просто не подлежат какому бы то ни было осуждению, но и априори являются героическими. Другое дело, если они сами захотят извиниться перед своим народом за понесенные жертвы, как сделал это пан «Бур» перед варшавянами после подавления восстания. Тут уж можно сентиментально прослезиться от проявленного ими благородства, а заодно оставить без внимания то обстоятельство, что эти самые жертвы были им позарез нужны. О чем свидетельствуют слова генерала Окулицкого, возглавившего Армию Крайову после Комаровского-«Бура», сказанные им накануне варшавского восстания: «Вильно и Львов, эти погубленные города, не открыли глаза Западу. Но на этот раз наша жертва будет столь огромна, что они будут обязаны изменить свою зловредную политику, которая приговаривает Польшу к новой неволе».
Поневоле на ум приходит известный персонаж из «Двенадцати стульев» и его бессмертная фраза «Заграница нам поможет», жаль только, в Варшаве образца 1944-го было не до смеха. Что же до англо-американских союзников, которым и посвящалась варшавская бойня, то им потуги навязчивых польских патриотов, как, впрочем, и всякие там общечеловеческие ценности, были, по большому счету, до лампочки. Да и сама АК была им нужна лишь с точки зрения использования ее разведывательной сети, раскинувшейся на территории всей Восточной Европы и европейской части СССР от Риги и до Ростова-на-Дону. Это, слава богу, понимают и здравомыслящие польские историки, сообщая о том, что британцы уже в 1943 г. заявили польским руководителям, что их интересует не восстание, а саботажно-диверсионная и разведывательная деятельность АК. Польская разведка во время войны поставила 44% всех сведений, поступавших из Германии и оккупированных стран. В ноябре 1943 г. главы штабов союзников прорабатывали вопрос о возможной пользе от действий европейских движений Сопротивления во время вторжения союзников во Францию. И тогда же было решено, что действия АК не повлияют на исход боев на Западном фронте[193]. Вот вам и объяснение причин «бурной», в прямом и переносном смысле, деятельности стратегов из АК, увенчавшейся разгромом варшавского восстания: не мытьем, так катаньем привлечь к себе внимание мирового сообщества и добиться отзывов в международной прессе. И поскольку за ценой они, как известно, не постояли, их усилия не остались незамеченными. На этот раз, в отличие от недавних событий в Вильно и Львове, отклики в прессе действительно последовали.
Восстание обреченных
О Варшавском восстании, которое формально выходит за рамки данного исследования и которое тем не менее является событием слишком масштабным, чтобы помянуть о нем скороговоркой, писать одновременно и трудно и легко. Легко, ибо материала по этой теме — море, ей посвящено необозримое количество работ, причем не только в Польше. Тяжело, потому что значительная, если не преобладающая часть этих публикаций в той или иной мере страдает застарелым недугом — поиском виновных в поражении восстания, повлекшем страшные людские потери, на стороне. А конкретно, на стороне, лежащей к востоку от польских границ. То и дело к позорному столбу истории пытаются пригвоздить то Сталина (и это в лучшем случае), то Россию и русских в целом. Однако как бы ни вскипали страсти, одно остается бесспорным: в книге европейского Сопротивления фашизму вряд ли найдется другая столь же трагическая страница.
Так что же происходило в Варшаве в теплые дни клонившегося к концу лета 1944 года? 23-24 июля варшавяне могли наблюдать результаты гремевшей на востоке операции — паническую эвакуацию оккупантов и их учреждений. Через город в беспорядке тянулись на запад остатки воинских частей, разбитых войсками 1-го Белорусского фронта. В связи с чем немецкие власти отдали распоряжение о привлечении 100 тыс. жителей Варшавы для работ на оборонительных сооружениях. А если прибавить к этому общий переполох в стане нацистов, вызванный покушением на Гитлера 20 июня 1944 г., казалось бы, более подходящего момента для начала восстания трудно было и подобрать. Вместе с тем сам «Бур» еще 14 июля докладывал в Лондон следующее:
«Сообщение № 243
I. Оценка положения.
1. Летнее советское наступление с первым ударом, направленным в центр немецкого фронта, добилось неожиданно быстрых и крупных результатов... была открыта дорога на Варшаву.
Если советские возможности не будут приостановлены трудностями со снабжением, то без организованной немцами контратаки резервными частями представляется, что Советы задержать будет невозможно...
При данном состоянии немецких сил в Польше и их антиповстанческой подготовке, состоящей в превращении каждого здания, занятого воинскими частями и даже учреждениями, в крепости для обороны с бункерами и колючей проволокой, восстание не имеет перспектив на успех» (выделено автором)[194].
В том, насколько реальной была эта оценка, мы еще сможем убедиться далее, а пока рассмотрим предшествовавшую трагическим варшавским событиям ситуацию в руководстве АК, в рядах которого царил настоящий раздрай. 26 июля глава польского эмиграционного правительства С. Миколайчык дал Армии Крайовой добро на восстание в Варшаве, изначально не включавшегося в планы операции «Буря». Теперь же, по замыслам лондонских сидельцев, в польской столице следовало осуществить то, что не удалось ни в Вильно, ни во Львове: разбить гитлеровцев за 12 часов до прихода Красной армии. С тем чтобы вступающего в освобожденную силами АК Варшаву врага №2 гордо встретила вышедшая из подполья легитимная польская власть.
Однако решающий срок все не определялся, объявлялось и отзывалось состояние боевой готовности для отрядов АК. «Бур», буквально за несколько часов до принятия решения оценивавший военную ситуацию в самой Варшаве и вокруг нее как неблагоприятную для начала военных действий, 31 июля на собрании в составе трех подпольных генералов наметил окончательный срок — 17 часов 1 августа. Формальным поводом послужила поступившая информация о советских танках, замеченных под Прагой — предместьем Варшавы на восточном берегу Вислы. К тому же командующий Варшавского округа АК полковник А. Хрущчель (псевдоним «Монтер») заявил, что если в этот же день время восстания не будет назначено, он больше не станет удерживать людей в состоянии полуготовности. А полуроспуск грозит тем, что в нужное время всех нельзя будет собрать.
Конечно, даже для неискушенного в военных делах человека покажется странным, что важное решение о начале восстания было принято, мягко выражаясь, «келейно», в узком составе и в отсутствие даже начальника разведки. Не потому ли многие польские историки прямо говорят о заговоре генерала Окулицкого с целью вынудить «Бура» в любых условиях отдать приказ о восстании. Так или иначе, но эта своего рода «хунта», жаждавшая войти в историю, добилась чего хотела. В штаб-квартиру «Бура» прибыл Иранэк-Осмецкий (шеф 2-го отдела — разведки) с информацией, что прорвавшаяся советская бронетанковая часть была разбита под Воломином и инициатива перешла в руки к немцам. У «Бура», таким образом, еще было время отозвать приказ, но он этого не сделал. Свидетели дружно констатируют, что он был совершенно сломлен и лишь повторял, что поделать уже ничего не нельзя, так как знал, что отзыв приказа Окулицкий в любом случае просаботировал бы.
При этом генералы-заговорщики явно рассчитывали на то, что Советы через пару-тройку дней войдут в польскую столицу, вследствие чего в Варшаве, точно так же как в Вильно и Львове, боевые действия начались не тогда, когда это вызывалось обстановкой на фронте (немцы отступали, готовилась эвакуация), а когда к городу подходили части Красной армии. А к этому моменту немцам обычно удавалось справиться с ситуацией и организовать оборону. Так что мотивы поведения аковских предводителей накануне восстания можно иллюстрировать бессмертным изречением Руставели — «Всякий мнит себя стратегом, видя бой со стороны».
25 июля в район Варшавы начали прибывать части дивизии «Герман Геринг», подразделения которой разместились в варшавском районе Воля. Затем начали подтягиваться такие известные части, как 3-я танковая дивизия СС «Мертвая голова», 5-я танковая дивизия СС «Викинг», а также 19-я Нижнесаксонская танковая дивизия вермахта. В целом вышеперечисленные подразделения гитлеровцев действовали в основном против Красной армии, что безусловно было плюсом для восставших. Однако из состава этих формирований для боев с повстанцами было выделено в общей сложности около 300 единиц бронетехники.
Каковы же были силы повстанцев к началу восстания? Все исследователи приводят примерно одинаковые цифры: списочный состав АК к этому моменту составлял около 50 тыс. человек, отмобилизовано было около 37 тыс., но реально в боевые действия было вовлечено около 25 тыс. человек. Следующий вопрос: с каким вооружением пошли в бой эти 25 тысяч? Чтобы ответить на него, достаточно вспомнить, что в рамках операции «Буря» на основании приказов «Бура» большие количества оружия из варшавского округа АК отправлялись отрядам АК в белостокском округе (900 автоматов только 7 июня). И это не было глупостью или недомыслием, поскольку в июне 1944 г. не шло и речи о том, что Варшава будет играть активную роль в операции «Буря». И так как в столице боевые действия не предусматривались, оружие переправлялось туда, где сражения были запланированы и где его не хватало. Кроме того, немцы постоянно искали оружие и как раз во второй половине июня ликвидировали несколько складов оружия. Другие из-за арестов подпольщиков были попросту утеряны. В частности, Ежи Кирхмайер в своем капитальном исследовании Варшавского восстания приводит факт обнаружения при разборке руин здания на улице Лешно в Варшаве уже после войны в марте 1947 г. 678 автоматов и 60 000 патронов к ним[195].
В силу вышеперечисленных причин варшавские повстанцы начали боевые действия, имея в распоряжении 1 000 карабинов, 300 пистолетов-пулеметов, 60 ручных пулеметов, 7 станковых пулеметов, 35 противотанковых ружей и гранатометов «Piat», 1 700 обычных пистолетов, 25 000 ручных гранат. Это означает, что в канун восстания по-настоящему были вооружены около 2 500 солдат. Это подтверждается и наблюдениями с немецкой стороны, считавшей, что в начале восстания ей пришлось столкнуться примерно с двумя-тремя тысячами кадровых бойцов польских националистов, имевшими в своем распоряжении массу плохо вооруженных и обученных людей.
Но, несмотря на то, что наличествующих у повстанцев боеприпасов могло хватить всего лишь на 3-4 суток боев, мудрые стратеги из командования АК не унывали. По их мнению, большего и не требовалось, ибо под стенами Варшавы стоял Рокоссовский, уже перемоловший десятки дивизий вермахта, в то время как в польской столице были в основном полицейские формирования. В предвкушении счастливого момента, когда вступающих в Варшаву большевиков встретит законная власть, считающее себя единственно легитимной структурой командование АК даже не удосужилось предупредить о восстании вооруженные формирования других политических сил: Армии Людовой, Польской Армии Людовой, Корпуса Безопасности, организацию синдикалистов, наконец, даже пресловутую мотобригаду Национальных Вооруженных сил и т.д.
О состоянии участвующих в восстании подразделений АК красноречиво свидетельствуют воспоминания участника восстания З. Врублевского, студента подпольного университета:
«Батальон им. Стефана Чарнецкого прибыл в район боевой готовности почти в полном составе... В батальон входила рота поручика "Вырвы" (Юзеф Ясиньский) силой в 120 солдат, вооруженных 11 пистолетами типа "Вис" со 176 патронами, 8 гранатами, пулеметом типа "Бергманн"... Рота поручика "Явора" (Роман Рот)... состояла из 150 солдат, вооруженных 1 ручным пулеметом, 15 пистолетами разных типов, 10 гранатами и 1 000 зажигательных бутылок собственного производства...»
Что же до организации сил повстанцев, то о ней и сегодня затруднительно составить полное представление. Хотя в принципе можно основываться на утверждении полковника Борткевича (польский военный историк. — Прим. авт.), что «в первую неделю боев, собственно говоря, единого командования не было...»[196] Зато доподлинно известно, с каким неприятелем восставшие имели дело. 1 августа 1944 г. они столкнулись с немецкими частями гарнизона г. Варшавы под командованием генерала Штахеля, которому подчинялись разношерстные части, в том числе две так называемые казачьи, военно-воздушные части, подразделения дивизии «Герман Геринг» и саперные части, подготовившие к взрыву мосты через Вислу и охранявшие их — всего около 14 тыс. человек.
К сожалению, повстанцам не удалось в полной мере использовать эффект неожиданности, так как противник был осведомлен о дате и времени восстания, и еще до 17 часов 1 августа немецкие части в основном успели занять боевые позиции. Поэтому особого успеха не принесло даже то обстоятельство, что в некоторых частях города поляки атаковали намеченные объекты ранее поставленного срока: в два часа в районе Жолибож, в центре и в районе Воли — в 16:30.
Наступательные действия восставших продолжались около четырех дней. За это время им удалось захватить следующие районы города: большую часть центра города, включая Повисле и верхний Чернякув, Старый город, Муранув, Волю, Жолибож, Южный Мокотув, Сельце и Садыбу. Однако при этом им не удалось захватить стратегические и судьбоносные для восстания пункты: ни одной телефонной станции (отсюда практическое отсутствие нормальной постоянной связи между отдельными группировками повстанцев), ни одной немецкой казармы, ни одного из основных объектов оккупационных властей, ни одного аэродрома и вокзала; и что в особенности важно — мосты через Вислу остались в руках гитлеровцев. Чему способствовали не только недостаток оружия, но и отсутствие единого профессионального командования и плохая в целом боевая подготовка нападающих.
Отмечались совершенное курьезные случаи: «Капитан "Огнисты" из батальона им. Стефана Чарнецкого получает... приказ взять вокзал "Гданьский", захватить воинские эшелоны и уничтожить железнодорожные пути... Примерно в 2 часа ночи капитан "Огнисты" отдает приказ о наступлении... Отряд "Огнистого" представляет собой недисциплинированную молодежь, не прошедшую военного обучения. Он производит впечатление группы, направляющейся на экскурсию... Они маршируют бесформенной толпой с громким топотом, звяканьем оружия, курят сигареты, множество парней идут под руку с девушками-связными и санитарками, рассказывают анекдоты, разражаются громким смехом... Среди ночной тиши издали слышен марш большой группы людей... Внезапно из темноты раздается: Halt! И одновременно команда: Feuer! Станкачи выметают все... Отовсюду раздаются крики: Раненые! Санитарки!...»[197] Так что первоначальные относительные успехи повстанцев, несмотря на их слабое вооружение, можно отнести на счет плохой организованности немецких сил, низкой боеспособности солдат, представлявших в основном тыловые и полицейские части. Поэтому в начальный период восстания немцы в основном держали оборону и вели себя довольно пассивно, что позволило полякам довооружиться трофейным оружием, установить связь между отдельными освобожденными районами и даже организовать призыв населения в части АК.
Вместе с тем потери плохо вооруженных повстанческих отрядов уже в результате первой атаки оцениваются почти в 2 000 человек убитых и раненых. Некоторые из отрядов ввиду своего подавляющего превосходства немцы практически уничтожили полностью. Многие командиры, видя, что восстание явно идет не по плану, уже в первую ночь после начала восстания вывели своих бойцов из районов Мокотува, Жолибожа и Воли в леса под Варшавой — таких насчитывалось около 5 тыс. человек. Часть отрядов была распущена командирами, осознавшими бесперспективность дальнейших наступательных действий.
Тем временем и противник наращивал силы. Получив известие о вспыхнувшем в Варшаве восстании, Гиммлер прибыл из Восточной Пруссии в Познань для организации подавления его частями СС и полиции. В самом начале восстания немцы начали формировать корпус фон дем Баха, используя следующие подразделения: полицейскую группу генерал-лейтенанта Райнефарта (16 рот полиции, 1 рота СС и моторизованный батальон пожарных), 608 охранный полк полковника Шмидта, штурмовую бригаду СС РОНА под командованием бригаденфюрера СС Каминского. Кроме того, Гиммлер отправил в Варшаву штурмовую бригаду СС под командованием группенфюрера СС Дирлевангера, которому были также подчинены 111-й азербайджанский полк и восточномусульманский полк СС.
Впрочем, о боеспособности частей этого корпуса говорят отзывы самого немецкого командования. Так, например, о бригаде РОНА известно, что для нее важнее был захват склада с водкой, чем занятие какой-либо господствующей позиции. Что касается полка Дирлевангера, то он был своеобразной штрафной частью, укомплектованной дезертирами и преступниками разного рода, которым за боевые «заслуги» была обещана амнистия. Неудивительно, что их «высокая боеспособность» выразилась в беспримерно садистском уничтожении мирного населения. Кроме того, для подавления восстания немцы сосредоточили значительные силы артиллерии, в том числе батареи, укомплектованные шестиствольными минометами и тяжелыми ракетными установками.
Тем не менее самонадеянность поляков была столь велика, что находивший в это время в Москве с визитом, состоявшемся при посредничества англичан, С. Миколайчык просто проинформировал о восстании советскую сторону. При этом не было даже речи о каком-либо взаимодействии, так как предполагалось, что Варшаву удастся освободить собственными силами.
Однако у Сталина на этот счет было совсем другое мнение, изложенное им Черчиллю в письме от 5 августа 1944 г.: «...Думаю, что сообщенная Вам информация поляков сильно преувеличена и не внушает доверия... Краевая Армия поляков состоит из нескольких отрядов, которые неправильно называются дивизиями. У них нет ни артиллерии, ни авиации, ни танков. Не представляю, как подобные отряды могут взять Варшаву, на оборону которой немцы выставили четыре танковые дивизии, в том числе дивизию "Герман Геринг"»[198]. И эта реальная сталинская оценка польских возможностей нашла подтверждение спустя несколько дней после начала восстания, когда обнаружилось, что немцы бросили в бой все свои резервы, и уже 30 июля правое крыло 1-го Белорусского фронта натолкнулось на немецкую контратаку на подступах к Праге.
Вот что по этому поводу рассказал американскому журналисту А. Верту маршал Рокоссовский: «Я не могу входить в детали. Скажу Вам только следующее. После нескольких недель тяжелых боев в Белоруссии и в Восточной Польше мы в конечном счете подошли примерно 1 августа к окраинам Праги. В тот момент немцы бросили в бой четыре танковые дивизии и мы были оттеснены назад.
— Как далеко назад?
— Не могу вам точно сказать, но, скажем, километров на сто.
— И вы все еще продолжаете отступать?
— Нет, теперь мы наступаем, но медленно.
— Думали ли вы 1 августа (как дал понять в тот день корреспондент "Правды"), что сможете уже через несколько дней овладеть Варшавой?
— Если бы немцы не бросили в бой всех этих танков, мы смогли бы взять Варшаву, хотя и не лобовой атакой, но шансов на это никогда не было больше 50 из 100....
— Было ли варшавское восстание оправданным в таких обстоятельствах?
— Нет, это была грубая ошибка. Повстанцы начали его на собственный страх и риск, не проконсультировавшись с нами...
— Есть ли у вас шансы на то, что в ближайшие несколько недель вы сможете взять Прагу?
— Это не предмет для обсуждения. Единственное, что я могу вам сказать, так это то, что мы будем стараться овладеть и Прагой и Варшавой, но это будет нелегко...»
После чего Рокоссовский добавил: «...учтите, что у нас за плечами более двух месяцев непрерывных боев. Мы освободили всю Белоруссию и почти четвертую часть Польши; но ведь и Красная Армия может временами уставать. Наши потери были очень велики...»[199].
И это было действительно так: ближайшие к Варшаве части Красной армии к 1 августа 1944 г. прошли с боями около 490 км за 39 дней. Снабжение становилось все хуже, так как приходилось восстанавливать полностью уничтоженные немцами железнодорожные пути и многочисленные мосты. В передовых частях начинал резко ощущаться недостаток не только боеприпасов, но и ГСМ. И это не замедлило сказаться на продвижении войск. 3-й бронетанковый корпус остановился под Радзымином ввиду полного отсутствия топлива и 31 июля был на некоторое время отрезан от остальных частей Красной армии. Естественно, и потери были велики. В тот самый период — август — первая половина сентября 1944 г. — Красная армия потеряла на польской территории почти 300 тыс. убитыми и ранеными (A.M. Самсонов. Крах фашистской агрессии. М. Наука. 1982. С. 574). И это была почти половина потерь, понесенных РККА при освобождении всей польской территории!
Свидетельства об изматывающих сражениях, которые приходилось вести советским солдатам на подступах к Варшаве, можно найти и у врага. Как вспоминал Г. Гудериан, «25 июля 1944 г. попытка 16-го танкового корпуса русских переправиться через Вислу по железнодорожному мосту у Демблина провалилась. Потери противника составили 30 танков... Другие части бронетанковых войск русских были задержаны севернее Варшавы. У нас, немцев, в то время создалось впечатление, что наша оборона заставила противника приостановить наступление....
...8 августа у командования 9-й немецкой армии создалось впечатление, что попытка русских захватить Варшаву внезапным ударом сходу разбилась о стойкость немецкой обороны, несмотря на восстание поляков, которое, с точки зрения противника, началось преждевременно...»[200]
В ходе восстания все отчетливее вырисовывались и крайне губительные просчеты стратегов из АК: «В конечном итоге под Варшавой оказались вопреки предположениям Главнокомандования АК всего лишь второстепенные советские силы — бронетанково-кавалерийский заслон в районе Радзымин-Воломин-Окунев. Он был достаточным для того, чтобы овладеть необороняемой Варшавой, но слишком слаб, чтобы наступать на миллионный город, который немцы решили оборонять. Хуже того — этот заслон был обособленным, под угрозой ударов с флангов и опасности немецкого контрнаступления»[201].
Таким образом, полностью подтвердилась сомнительность успеха Варшавского восстания, отраженная главнокомандованием АК в докладной о расстановке сил на 14 июля 1944 г.
Оправившись от растерянности, вызванной первыми успехами повстанцев, немцы продолжали накапливать в Варшаве войска. Подавление восстания было поручено генералу СС и полиции Эриху фон дем Бах-Зелевскому. К 20 августа под его командованием находилось уже около 25 тыс. человек. А еще раньше, 5 августа, немцы перешли в контрнаступление и начали отсекать занятые повстанцами районы, с тем чтобы ликвидировать их по отдельности. Основной целью гитлеровцев было пробить через город по оси запад-восток в направлении мостов через Вислу трассы, разделяющие на сектора подконтрольные повстанцам части Варшавы. В период 5-6 августа в результате удара со стороны района Воля от центра города был отрезан Старый город. 5-10 августа шли ожесточенные бои в районах Охота, Жолибож, Мокотув и Центр. Повстанцы были выбиты из района Охоты 11 августа. 19 августа немцы начали штурм Старого города. Две попытки отрядов АК пробиться в район Жолибожа не увенчались успехом и сопровождались большими потерями.
Тем не менее «Бур» и его генералы продолжали делать хорошую мину при плохой игре. Начальник штаба Батальонов Хлопских Казимеж Банах вспоминал: «Мне казалось, что "Бур" рассчитывает на большую помощь Запада, благодаря которой можно будет вести бой до времени наступления Красной Армии»[202].
А ведь «Бур» не мог не знать, что помощи как раз с Запада особо ожидать не стоит: ведь польское эмиграционное правительство пыталось в рамках поддержки готовящегося восстания использовать польские части на Западе и, в частности, еще в июле 1944 г. предлагало англичанам сбросить в случае начала восстания в Варшаву польскую десантную бригаду, использовать польские ВВС, бомбить немецкие аэродромы под Варшавой. Англичане вопрос этот проработали и решили, что лучше использовать польские части на Западном фронте, а лондонским полякам сказали, что это невозможно по техническим причинам, а также в связи с ожидаемыми большими потерями. Да и восстание было поднято без какой-либо консультации с английским правительством, так что уж будем помогать по обстоятельствам.
И все же — как это ни кощунственно звучит — повстанцам еще в некоторой степени повезло, что Гиммлер поначалу бросил против них почти исключительно нефронтовые части, а потому к сентябрю, когда к подавлению восстания подключились фронтовые подразделения, полякам удалось выработать тактику боев в городских условиях. А это, в свою очередь, позволило им вести пусть и бесперспективную в целом, но наносящую серьезный ущерб противнику оборону. В этот же период наступил конец группе Каминского. Возглавляемая им РОНА погрязла в грабежах и в бой идти не хотела. Состоялся полевой суд над Каминским, и он был расстрелян за присвоение ценностей, которые он должен был сдавать немецким властям.
Об атмосфере происходивших в городе событий и кошмаре боев лучше всего говорят свидетельства очевидцев. Вот как вспоминает те жуткие дни немецкий сапер М. Шенк:
«...на следующий день, под вечер, на помощь пришла пехота, но мы не продвинулись вперед. Затем подтянулся отряд СС. Выглядели они странно, не носили знаков различия, от них разило водкой. Они пошли в атаку сходу... и гибли десятками. Их командир в черном кожаном пальто бесился сзади, подгоняя следующих в атаку.
Прибыл танк. Мы побежали за ним с эсэсовцами. За несколько метров до домов танк подбили. Он взорвался, солдатская фуражка полетела высоко в воздух. Мы снова отбежали назад. Второй танк приостановился. Мы были в охранении впереди, а эсэсовцы выгнали из окрестных домов гражданское население и окружили им танк, приказывали садиться на броню. Я впервые видел такое. Они гнали польку в длинном пальто; она прижимала к себе маленькую девочку. Люди, теснившиеся на танке, помогали ей взобраться. Кто-то взял девочку. Когда он отдавал ее матери, танк двинулся. Малышка выскользнула у матери из рук. Упала под гусеницы. Женщина кричала. Один из эсэсовцев и выстрелил ей в голову...
Атака удалась. Поляки отступили... За нами из подвалов выходили люди с поднятыми руками... я слышал, как тот эсэсовец в кожаном пальто кричал своим людям, чтобы они убивали всех. Женщин и детей тоже...
Когда мы возвращались, на улицах лежали тела поляков. Места свободного не было, приходилось идти по трупам; при такой жаре они быстро разлагались. Солнце было закрыто пылью и густым дымом...
...здоровый эсэсовец в черном пальто — это Оскар Дирлевангер... тогда в подвалах Варшавы мы говорили о нем: "Мясник". У него был обычай вешать по четвергам, поляков или своих, по любому поводу. Он сам часто выбивал из-под ног табуретки...
...мы взорвали стену, которая закрывала большой двор. СС хотело штурмовать здания напротив. Когда мой товарищ выбивал ломом двери, я увидел слева двух поляков. Я потащил товарищей в пролом в стене, но их уже подстрелили. В одного разрядили весь магазин целиком, второй был ранен в легкое... Когда он дышал, то изо рта у него сочилась кровь. Я заткнул ему пулевое отверстие землей. Я лежал вместе с мертвецом и раненым, прижимался к стене и молился. Мой товарищ застонал, поляки бросили гранаты. Одну я отбросил, вторая прокатилась дальше. Я был красным от крови и кусков мяса. После обеда четверо солдат вермахта прибежали с носилками. Нам удалось проскочить, но раненый товарищ получил еще три пули и умер. Я не мог выжать из себя ни одного слова, меня колотило и непрерывно рвало. Майор дал мне день отдыха, вот я и видел, как хоронили товарищей. Сняли с них сапоги, бросили в яму вместе с другими убитыми. Посыпали известью...»[203]
Безусловно, в таких условиях настоящего кошмара и обреченности гражданское население чисто психологически не могло бесконечно поддерживать повстанцев. Сбитый над Варшавой английский летчик, находившийся среди повстанцев, писал: «Запасы продовольствия резко падают, каши уже не хватает. Запас воды уже исключительно зависит от дождей и колодцев... Иной серьезной проблемой является большое число умерших и убитых, захораниваемых в мелких могилах, которые наскоро выкапывают под немецким огнем. Могилы теснятся по вдоль улиц, лишенных брусчатого покрытия для постройки баррикад, в парках, во дворах и на пустырях. Положение детей, а в особенности младенцев, наиболее трагично, так как матерям нечем их кормить после перенесенных потрясений»[204]. Постоянное и методичное уничтожение города артиллерией и авиацией, неумолимая перспектива стать жертвами СС и власовского отребья, усиливающийся недостаток продовольствия привели к тому, что кредит доверия к АК к концу августа был исчерпан.
С. Подлевский сообщает, что к этому времени делегации гражданского населения из различных концов старого города собрались в подземелье одного из костелов и решили направить своих представителей к командованию повстанцев, чтобы поставить последних в известность о трагическом положении жителей Варшавы. «После полуночи, когда несколько ослаб огонь артиллерии и минометов, эта делегация явилась в штаб-квартиру майора Руга. От имени населения выступил в том числе известный столичный журналист. Он говорит о бессмыслице дальнейшей борьбы, живописует всю геенну гражданского населения и массовую гибель под руинами. Советует незамедлительно прервать бой или же не противодействовать выходу гражданского населения из столицы.
Это вызывает острую реакцию офицеров командования. Они не хотят и слышать о выходе гражданского населения. Они объясняют делегации, что немцы немилосердно убивают всех...
В конце концов повстанцы заявляют делегации:
— Будем стрелять в любого, кто отважится перейти к немцам, как в предателя»[205]. Как говорится, комментарии излишни.
Хоть как-то помочь истекающим кровью повстанцам пытались партизанские подразделения АК, находящиеся за пределами польской столицы. Там также базировался со своими героями известный нам А. Пильх, сменивший псевдоним с «Гуры» на «Долину». Из леса Кампинос под Варшавой была проведена атака на вокзал «Гданьский», но она обернулась тяжелыми потерями и полной неудачей. После этой неудачи партизанские отряды практически в полном бездействии — за исключением нескольких мелких стычек с гитлеровцами, — простояли в лесу до 28 сентября, словно дожидаясь, пока немцы сконцентрируют против них серьезные силы. После чего в результате сильного удара из общего количества ок. 1 300 чел. потеряли за одни сутки только убитыми и умершими от ран более 600 чел., ок. 100 попало в плен. А. Пильх, однако, и тут ухитрился как-то улизнуть.
Вообще, следует отметить одну странность: ни одна из заранее запланированных диверсий на железных дорогах и коммуникациях вокруг столицы так и не была осуществлена АК, а ведь подобные операции, препятствующие снабжению противника, существенно облегчили бы положение восставших.
В итоге Старый город пал 2 сентября, и повстанцы выходили из него через подземные очистительные каналы (эта трагическая эпопея послужила основой для известных польских фильмов и книг) в районы Центра и Жолибожа. И только 13-15 сентября в результате упорных боев 125-й стрелковый корпус 47-й армии 1-го Белорусского фронта, включавший в себя 1-ю дивизию Войска Польского, 76-ю и 175-ю дивизии, смог наконец овладеть Прагой — районом Варшавы на восточном берегу. Вислы. Несмотря на то что и войска 1-го Белорусского фронта, и действующая в его составе 1-я армия Войска Польского с июля по сентябрь 1944 г. вели непрерывные бои по взятию и удержанию плацдармов на западном берегу Вислы к северу и югу от Варшавы, под Магнушевом и в районе Баранова-Сандомирского, они сразу же поспешили на помощь повстанцам. Уже в ночь с 15 на 16 сентября части 3-й дивизии Войска Польского, а в ночь с 18 на 19 сентября и 2-й дивизии ВП предприняли попытку переправиться через Вислу. Авиация начала сбрасывать оружие, средства связи и продукты питания для повстанцев.
Была также установлена связь между повстанческими силами и частями польской армии. В ночь с 16 на 17 сентября 1944 г. связные АЛ (капитан К. Венцковский) и АК (Е. Моцарская-Струга) переплыли Вислу и прибыли в штаб 2-й дивизии Войска Польского на Праге, где связная АК передала письмо от командующего силами АК на Жолибоже:
«Командование частей Армии Крайовой
на Жолибоже
15.09.1944 г.
Защитники Жолибожа — победоносной Красной Армии
1. Благодарим за оружие, сброшенное для нас с самолетов, и просим в будущем присылать в первую очередь тяжелое автоматическое оружие с противотанковыми боеприпасами, противотанковые пушки, автоматы и гранаты.
2. Благодарим за противовоздушную оборону от немецких налетов.
3. Просим бомбардировать цитадель, зенитную артиллерию на Буракове...
4. Просим вести артиллерийский огонь по вышеуказанным объектам в случае, если услышите, что немецкая артиллерия нас обстреливает.
5. Сбрасывание производите с небольшой высоты, обращая внимание на ветер, чтобы грузы падали около костров. Сброшенное с большой высоты попадает в руки к немцам...
Подполковник Живицель»[206].
Подоспевшими частями Войска Польского были все же отвоеваны плацдармы в районах Варшавы Чернякуве и Жолибоже, где повстанцы еще удерживали незначительные позиции, прилегающие к Висле. Конечно, сейчас, по прошествии стольких лет, можно рассуждать и о плохой организации десантов и о чрезмерных потерях из-за плохого русского командования, но тогда все это виделось и ощущалось непосредственными участниками по-иному:
«Решение о форсировании Вислы "сходу" проистекало из желания оказания быстрой помощи варшавским повстанцам, а также из намерения захвата плацдармов, необходимых для позднейший действий к западу от Вислы.
Надежды на благоприятное развитие операции основывались на признаках определенного смятения, возникшего у немцев с потерей Праги, а также расчете, что восстание посредством связывания немецких сил существенно облегчит запланированную операцию.
Отрицательной стороной предпринятого действия была спешка, не дающая возможности определения деталей положения, а также отсутствие связи с повстанческими центрами в городе»[207].
Впрочем, все эти десанты, несмотря на максимальную поддержку, оказанную им артиллерией и авиацией, ничего не смогли изменить по сути, зато вскрыли решающее обстоятельство: повстанцы никоим образом не контролируют положение на западном берегу Вислы, а посему не в состоянии оказать какую-либо помощь в проведении подобных операций. Кроме того, командование Армии Крайовой никогда и не предлагало проведения совместных боевых действий, ограничиваясь запрашиванием оружия, боеприпасов и огневой поддержки.
В итоге переправлявшиеся на западный берег части 1-й армии Войска Польского после соединения с малочисленными отрядами повстанцев фактически попадали в ловушку и вместе с ними вынуждены были держать оборону в пределах нескольких улиц или даже домов. При этом не следует забывать, что солдаты ВП в данной ситуации оказывались в еще худшем положении, нежели повстанцы, поскольку в отличие от последних не имели опыта боевых действий в условиях города и пытались атаковать укрепленные позиции немцев в лоб, неся чрезвычайно тяжелые потери личного состава, составившие в целом 3 764 человека. Вследствие чего 23 сентября 1944 г. было принято решение отвести оставшихся в живых солдат Войска Польского обратно на восточный берег.
К сожалению, малоэффективна была и артиллерийская поддержка, что совершенно не удивительно. «Огонь этой мощной артиллерии был лишен соответствующих наблюдательных пунктов, так как низкий восточный берег ограничивал наблюдение, а немногочисленные наблюдатели, выдвинутые на Чернякув, были окружены в отдельных домах, являвшихся предметом ожесточенных немецких атак, и не имели условий для проведения наблюдения»[208].
Много удивительней — новая и весьма неожиданная трактовка поддержки, оказанной варшавским повстанцам Красной армией, появившаяся после 1990 г. у польских историков. Факты того, что в условиях города не все грузы, сбрасываемые советской авиацией, попадали к повстанцам и что многие из этих грузов ввиду сбрасывания с малой высоты — для большей точности! — повреждались, никогда и никем в СССР не замалчивались. Также широко известно, что то же самое происходило и с грузами западных союзников, сбрасываемыми с большой высоты на парашютах, которые не только разбивались, но и по большей части попадали к немцам. Тем не менее о западном снабжении повстанцев с воздуха нынешние польские исследователи говорят почти как о панацее, о советском же отзываются пренебрежительно: дескать, советские боеприпасы были непригодны для повстанцев, вооруженных немецким оружием. Что само по себе ничего, кроме улыбки, вызвать не может, так как советские боеприпасы сбрасывались вместе с советским же оружием, да и трофейными немецкими боеприпасами поляки снабжались в больших объемах. Подтверждение чему при желании легко найти в документах вроде следующего:
«2 октября 1944 г. Доклад командования 1-го Белорусского фронта Верховному главнокомандующему Маршалу Советского Союза Иосифу Сталину о масштабах помощи повстанцам Варшавы
Секретно
ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ МАРШАЛУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ
Докладываю:
В целях оказания помощи повстанцам в городе Варшава в период с 13.9 по 1.10.44 авиация фронта произвела 4 821 самолетовылет, в том числе: на сбрасывание грузов 2 435, на подавление средств ПВО противника в городе Варшава в районе сбрасывания грузов — 100, а бомбардировку и штурмовку войск противника в городе Варшава по заявкам повстанцев — 1 361, на прикрытие районов, занимаемых повстанцами, и на разведку противника в интересах повстанцев — 925.
За этот же период повстанцам в городе Варшава авиацией фронта сброшено: орудий 45 мм — 1, автоматов 1 478, минометов 50 мм — 156, противотанковых ружей — 505, винтовок русских — 170, винтовок немецких — 350, карабинов 669, снарядов 45-мм — 30, мин 50 мм — 37 216, патронов ПТР — 57 640, патронов винтовочных — 1 312 600, патронов TT — 1 360 984, патронов 7,7-мм — 75 000, патронов "маузер" — 260 600, патронов "парабеллум" — 312 760, ручных гранат 18 428, ручных гранат немецких 18 270, медикаментов 515 кг, телефонных аппаратов — 10, коммутаторов телефонных — 1...
Помимо того, артиллерия 1-й польской армии вела огонь на подавление огневых средств и живой силы противника в интересах повстанцев, а зенитная артиллерия... своим огнем прикрывала повстанческие районы от налетов вражеской авиации...
Командующий войсками 1-го
Белорусского фронта
Маршал Советского Союза
Рокоссовский»[209].
О том же — на тот случай, если кто-то подозревает коммунистов в приписках — свидетельствуют и данные историков из Армии Крайовой, приведенные в труде «Польские вооруженные силы», изданном в 1951 г. в Лондоне[210].
«Советские сбрасывания с воздуха
Советское сбрасывание грузов с воздуха для Варшавы, начатое ночью с 13 на 14 сентября, было повторено в последующие ночи вплоть до 18 сентября, а после перерыва между 18 и 21 сентября они продолжались далее до ночи с 28 на 29 сентября.
В течение 12 ночей повстанческие отряды приняли сброшенных с самолетов советских грузов:
Станковых пулеметов русского типа 5/10 000
Пистолетов-пулеметов русского типа 700/60 000
Противотанковых ружей 143/4 290
Гранатометов 1 729
Карабинов русского типа 10 000
Ручных гранат 4 000»
Числитель показывает количество единиц оружия, знаменатель — количество боеприпасов к ним.
18 сентября произвели первое и последнее сбрасывание западные союзники. Американская эскадра в составе 110 самолетов сбросила 107 единиц груза. Из этого количества повстанцам досталось только 15, остальное получили гитлеровцы. Почему до этого союзники не летали, объясняется отказом советской стороны принимать их самолеты на базах в СССР. Причина отказов толкуется опять же желанием Сталина навредить восстанию. Впрочем, до тех пор, пока не будут основательно исследованы российские архивы, на этот предмет можно утверждать все, что душе заблагорассудится. Однако один факт все же позволяет полагать, что все было не столь однозначно. Так, в частности, на военный аэродром под Полтавой, приспособленный для принятия тяжелых самолетов союзников, в июне 1944 г. был совершен налет немецкой авиации. И восстановлен он был как раз к 18 сентября, и именно начиная с этого времени им можно было пользоваться.
Последние группы повстанцев АК и солдат 1-й армии ВП дрались в Чернякуве до 23 сентября, затем частью прошли каналами в район Мокотув или же переправились на другую сторону Вислы, таких, правда, были считанные единицы. Командующий повстанцами на Чернякуве подполковник «Радослав» отдал приказ о переходе в Мокотув еще в ночь с 19 на 20 сентября. Но боевые действия на Чернякуве не могли прекратиться уже потому, что его защитники во многих случаях к этому моменту были окружены в отдельных домах и сражались действительно до последнего патрона, не имея другого выхода. В таких условиях настоящего «слоеного пирога» даже артиллерийский огонь с освобожденного берега Вислы был одинаково опасен как для немцев, так и поляков, столь близки были их позиции. Тем не менее то обстоятельство, что по отмеченным выше причинам снаряды попадали и на позиции повстанцев, в тенденциозных послевоенных воспоминаниях о восстании преподносится как намеренные действия со стороны русских, якобы специально расстреливающих польских патриотов.
Практически все исследователи истории восстания отмечают, что последние бои на Чернякове были самыми тяжелыми и жестокими за весь период боевых действий в Варшаве. Это документально отмечали и немцы, в частности, начальник оперативного отдела группы Райнефарта на Чернякове в своей телефонограмме 23 сентября 1944 г. сообщал командованию 9-й армии вермахта:
«...задействованные в этом месте немецкие солдаты совершили подвиг за 8 дней боев в самых тяжелых условиях (непрерывный фланкирующий огонь артиллерии, гранатометов, бомбардировки). Один только бой за последний дом продолжался 24 часа...»[211] Это, кстати, отлично показывает, чего стоит вся писанина различных историков о том, что Советы повстанцев никак не поддерживали. Кто же тогда применял против немцев артиллерию и наносил бомбовые удары? Неужели «Бур» открыл какие-то тайные арсеналы со сброшенным ранее тяжелыми английскими вооружениями?
24 сентября немцы начали штурм Мокотува и, несмотря на приказ эвакуации в другие районы по каналам, 27 сентября повстанцы там капитулировали. 29 сентября началось сильнейшее наступление в основном силами 19-й танковой дивизии вермахта, и 30 сентября сдался и Жолибож. Сдался, хотя с советской стороны было сделано все возможное, чтобы повстанцы переправились в Прагу, было приготовлено 100 лодок для переправы всех повстанческих сил Жолибожа.
«1 октября 1944 г. Отрывок из справки заместителя начальника оперативного управления штаба 1-го Белорусского фронта об обстановке в повстанческом районе на Жолибоже.
1. Положение в Варшаве за истекшие сутки 1.10.44 г. характеризуется продолжающимся нажимом со стороны немцев на повстанческие районы с основной целью склонить их к капитуляции, и в этом отношении противнику удалось частично достигнуть своей цели.
Жолибожский повстанческий район к исходу 30.9.44 г. по показаниям повстанцев, прибывших с западного берега р. Висла, насчитывал до 2 000 человек, в том числе до 300 чел. из состава Армии Людовой, остальные принадлежат Армии Крайовой... в 6.30 30.9 командир Жолибожского повстанческого района подполковник Живицель... объявил, что от генерала Бура приехал полковник Вахновский с приказом о капитуляции. На возражение ряда офицеров Живицель ответил: "Я солдат и выполняю приказ"»[212].
Лично участвовавший в этих событиях в рядах Армии Людовой Зенон Клишко вспоминал о том, каким трагическим фарсом все завершилось. В соответствии с договоренностями для обеспечения переправы повстанцев советские и польские батареи открыли огонь. И тут прибежал офицер связи АК от Живицеля с приказом, чтобы Армия Людова потребовала от командования Войска Польского прекратить огонь. Отряды Армии Крайовой переправляться к большевикам не собирались — якобы немцы узнали об этих планах и рисковать не стоило. Как будто до этого момента риска погибнуть в боях с немцами было меньше.
Еще один небезынтересный факт. 30 сентября 1944 г. союзники признали за Армией Крайовой права комбатантов, в результате чего в соответствии с Женевской конвенцией от 27.07.1929 г. на взятых и сдавшихся в плен солдат АК распространялись те же права, что и на военнослужащих Англии или США. Однако невольно напрашивается вопрос, а где же благородные союзники были раньше и почему не сделали этого сразу же после начала восстания? Поскольку, если следовать элементарной логике, то до 30 сентября 1944 г. к немцам и придраться было трудно. Получается, они расстреливали пленных повстанцев на вполне законных основаниях, так как до этого момента Армия Крайова не имела статуса воюющей стороны и тем самым являла собой никем не признанное вооруженное формирование, или, выражаясь современным языком, была террористической структурой.
А теперь попробуем объяснить себе мотивы подобного, мягко выражаясь, несоюзнического поведения союзников по отношению к преданным (в прямом и переносном смысле) им полякам. Уж не в том ли разгадка этого исторического ребуса, что западные друзья пытались облегчить себе жизнь, избегая обременительных обязательств. Ведь удайся восстание, рано или поздно Советы начали бы разоружать непризнанные ими отряды АК, и что тогда делать в случае признания их комбатантами? Объявлять войну Сталину? Куда проще без всяких там либеральных «заморочек»: ну, разоружили Красная Армия и НКВД пару-другую так называемых «дивизий», пополнив ими ряды народного Войска Польского — и дело с концом. Главное, чтобы неприятностей со Сталиным из-за этого не было, а РККА по-прежнему била немцев, оттягивая их с Западного фронта. Как говорится, ничего личного, один только голый расчет. И расчет этот, каким бы циничным он кому-то ни показался, лишний раз доказывает, что ни в самом Варшавском восстании, ни в его успехе союзники были абсолютно не заинтересованы, ибо и то и другое сулило им ненужные проблемы.
На этом фоне особенно смехотворными выглядят порядком замусоленные теории о бездействии Красной армии и мифическом «стоп-приказе», самозабвенно выдвигаемые известным страдателем за польскую правду господином Б. Соколовым. При чтении размышлений последнего и иже с ним о преднамеренном неоказании советской стороной помощи восставшим возникает стойкое подозрение, что упомянутые знатоки вопроса являются тайными почитателями Сталина. Ибо как иначе толковать их горячую убежденность в том, что Сталин мог спасти восстание, но не захотел. Почти по Лермонтову: «Была б на то Господня воля...» Но ведь тирану Сталину противостоял уж по крайней мере не меньший тиран Гитлер с далеко еще не разгромленной на тот момент армией, разве нет?
Опять же, если кому интересны первоисточники, то в них можно найти, что думал по этому поводу сам Сталин. А конкретно его ответ на вопрос о восстании, заданный ему поляками, служившими в рядах Войска Польского: «Если бы нас спросили, мы бы не дали совета восставать. Красная Армия, которая овладела не одним крупным городом в ходе наступления, никогда не брала больших городов, подобных Варшаве, лобовым ударом. И мы никогда не призывали население наших больших городов к восстанию. Варшаву в лоб нельзя было взять, т.к. она находится на высоком левом берегу Вислы. Брать Варшаву в лоб — значит разрушить город артиллерией и понести при этом ненужные жертвы. Здесь создалось положение, аналогичное с Киевом... Мы Киева в лоб не брали. Мы взяли его обходом. Мы и Варшаву хотели взять обходным маневром, но к такой операции нам нужна была серьезная подготовка. Нужно было подтянуть минимум 40 дивизий, много боеприпасов и продовольствия... Нужно было время. Вот почему Красная Армия временно задержалась у стен Варшавы»[213].
А тому, кому и этого мало, можно привести красноречивый пример Словацкого национального восстания. Ведь и там, несмотря на несравненно большую роль словацких коммунистов, восстание было поднято без координации с Красной армией, о нем даже не было проинформировано руководство компартии Чехословакии в Москве. Одно отличие: тут уж никого не упрекнешь, большевики рванулись на помощь сразу. Восстание началось 29 августа, а 8 сентября 38-я армия 1-го Украинского фронта предприняла наступление с целью взятия Дукельского перевала и выхода в Словакию для помощи повстанцам. Ведь перспектив у этого восстания было намного больше, чем у Варшавского, так как в нем участвовали и части словацкой армии, перешедшие на сторону повстанцев. И что же в итоге? Увы, и здесь немцы смогли сконцентрировать свои силы и навязать Красной армии тяжелые бои, так что перевал был взят только 6 октября 1944 г. и с очень большими потерями. А к этому времени немцам удалось стянуть достаточно войск, чтобы к концу октября ликвидировать основные пункты сопротивления словаков.
Впрочем, вернемся к Варшавскому восстанию. Сколько бы разномастные «правдоискатели» не поливали грязью наших солдат и военачальников, стоящих под стенами польской столицы, тогда, в 1944 году, они свой воинский долг выполнили сполна. А чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с данными, которые приводит В. Фалин, а именно, что в течение августа — сентября 1944 г. Красная армия имела безвозвратные потери в объеме 7 750 человек, 24 100 солдат и офицеров было ранено и контужено, а безвозвратные потери 1-й польской составили более 5 600 человек[214]. При этом не стоит забывать, что речь идет о потерях, связанных только с помощью Варшаве, а каковы бы они были при атаке в лоб и без подготовки? Для сравнения: союзники к высадке в Нормандии и освобождению Западной Европы готовились в течение долгих четырех (!!!) лет, однако критические голоса по поводу того, что пока они увлеченно надраивали пуговицы на мундирах, немцы за Ла-Маншем не менее увлеченно расстреливали бойцов Сопротивления, почему-то не слышны.
И еще, раз уж мы заговорили о потерях, то для полноты картины приведем и польские сведения на этот счет. Подполковник Фелицьян Майоркевич (псевдоним «Ирон») уже в конце точно оценил потери неприятеля на уровне 10-12 тыс. убитых и раненых. Обнаруженные затем немецкие документы показали, что потери группы фон дем Баха составили 1 570 убитых и 8 374 раненых.
В целом погибло, таким образом, до 16-20 тыс. польских бойцов, а немецких солдат — ок. 2 000 Соотношение погибших польских и немецких военнослужащих тем самым получается 10:1. Если же учесть жертвы среди гражданского населения, то окажется, что на каждого убитого во время восстания немца приходилось до 70 погибших поляков.
Так что, — пусть простят нас сгинувшие в варшавском аду августа-сентября 1944 г. — восстание было обречено с самого начала, и 1 октября 1944 г. после совещания главного командования АК в Варшаве было принято решение капитулировать. Утром 2 октября делегация повстанцев отправилась к фон дем Баху-Зелевскому и к 21 часу ночи подписала акт о капитуляции, согласно которому в течение 4-5 октября сдались около 12 тыс. повстанцев. Их раскидали по различным лагерям военнопленных. Корпус же фон дем Баха, уничтожавший Варшаву и ее жителей, 8 октября немцам пришлось расформировать, так как после двух месяцев боев он уже не мог считаться полноценной боевой единицей — входившие в него полки и батальоны к этому моменту имели в своем составе от 100 до 300 солдат каждый. И лишь бригада Дирлевангера, который за действия в Варшаве был награжден Рыцарским крестом, была пополнена и в октябре направлена на подавление Словацкого национального восстания.
А что же Бур-Комаровский, отдавший приказ о восстании, закончившимся катастрофой? Он, великодушно раздав уцелевшим повстанцам по 20 долларов из бюджета АК за патриотизм и два месяца боев, отбыл сдаваться. Что было не таким уж и неприятным занятием, поскольку с вражеской стороны ему приветливо улыбались старые знакомые. Да и переговоры о сдаче с ним вел небезызвестный Кристианзен из абвера, плодотворно поработавший с Армией Крайовой в Вильно. Как сообщала 29 июля 1994 немецкая газета «Die Zeit» в статье «Mit Feuer und Rauch» (В огне и дыму) в благодарность за его посреднические услуги Комаровский даже подарил Кристианзену свой портрет с надписью «Благодарю!». А вскорости и еще один благодетель подоспел! Как писал в своих «Воспоминаниях солдата» Г. Гудериан, ставший к тому времени начальником Генерального штаба: «После капитуляции пленные повстанцы были переданы эсэсовцам. Бур-Комаровский был знакомым Фегеляйна, они неоднократно встречались на международных турнирах. Фегеляйн о нем позаботился». К этому следует добавить, что Бур-Комаровский и Фегеляйн на самом деле познакомились еще раньше, по службе в австрийской армии во время Первой мировой войны.
Что тут скажешь, повезло командующему АК, не брезговавшему водить дружбу с эсэсовскими генералами. Отсюда вывод: истинному польскому патриоту полезные знакомства в абвере и СС — не помеха. Тем более столь лестные. Ведь Фегеляйн был самым известным кавалеристом в гитлеровской Германии, победителем множества турниров и массовиком-затейником по конному спорту во время олимпиады 1936 г. в Берлине. Чего Комаровский, будучи настоящим уланом, рубившимся с Советами в 1920 г. и недолго с немцами в 1939 г., конечно же, не мог не оценить. Так что двух наших кавалеристов свели, если так можно выразиться, общие лошадиные ценности. Правда, война 1939 г. на время выбила «Бура»-Комаровского из седла, ведь в подполье на белом коне, как пан Андерс, не поскачешь. А вот группенфюрер Фегеляйн стал в 1941-1942 гг. командиром кавалерийской бригады СС, которая прочесывала припятские болота в поисках «партизан и бандитов». А так как ни в 1941-м, ни в 1942 г. польских партизан в данном районе не наблюдалось, то и жертв среди них не было. А спортсмен Фегеляйн, успевший за время своих славных кавалерийских походов загубить около 20 000 душ, на поверку оказался душевным человеком и позаботился о спортсмене Комаровском. Что и не удивительно, человек-то он был разносторонний и даже не чуждый прекрасного. Он и в Варшаву 13 августа 1944 г. прибыл по приказу Гитлера не с Буром-Комаровским воевать, а «сохранять» особо ценные произведения искусства. Видимо, и Бур-Комаровский к ним относился.
Важно также отметить и некоторые обстоятельства личной жизни Фегеляйна, который, ни много ни мало, был мужем сестры Евы Браун, а следовательно, имел прямой выход на Гитлера, оказавшего, между прочим, Буру-Комаровскому во время переговоров об условиях капитуляции прямую услугу. А дело было так. Поначалу, когда фон дем Бах коротко представил ему условия с польской стороны, Фегеляйн впал в ярость, что поляки много себе позволяют. Но когда ему сказали, что эти условия ставит его старый знакомый, граф Комаровский, Фегеляйн сменил тон и попросил присутствующих подождать. Через несколько минут Фегеляйн вернулся и сообщил, что получил по телефону согласие Гитлера на представленные условия капитуляции. Кстати, во время переговоров об условиях капитуляции немцы угощали польских офицеров лакомствами из посылок, сброшенных над Варшавой американскими самолетами. Вот когда помощь союзников дошла до повстанцев-генералов!
А вот предшественнику кавалериста Комаровского на должности командующего АК, генералу «Гроту» — Ровецкому, к сожалению, не повезло. О нем немцы несколько иначе позаботились: казнили в концлагере Заксенхаузен сразу после начала Варшавского восстания. По некоторым сведениям, за его бескомпромиссно отрицательное отношение к предложениям гитлеровцев о сотрудничестве против Советов, сторонником которых он не был, однако же и друзей среди эсэсовцев заводить не собирался. В связи с чем отнюдь не кажется случайным и тот факт, что в руки гитлеровцев он попал всего лишь через 4 дня после гибели главы польского правительства в изгнании генерала Сикорского. Ведь оба они были реалистами и могли, несмотря на все сложности, в конце концов найти путь к взаимодействию с Советами. Впрочем, это теперь уже из области предположений, зато вполне ясно другое: Комаровский, отдавший преступный приказ о начале варшавского восстания, благополучно избежал участи его жертв, а Ровецкий, считавший эту идею убийственной, их участь разделил.
Жаль только, потомкам участников варшавской трагедии недосуг разбираться в подобных тонкостях. И то верно, зачем, если под рукой уже есть виновные в том, что произошло с их предками в 1944 г.? Жестокосердные Советы, не пожелавшие без всякой предварительной подготовки и договоренности положить своих солдат на подступах к Варшаве, где умирали брошенные на произвол судьбы своими же собственными лидерами повстанцы. Этих солдат и так слишком много в Польше осталось, и все они теперь не освободители, а агрессоры. В отличие от аковских героев, успевших и с гитлеровцами общий язык найти, и с советскими партизанами повоевать, и славы себе чужой кровью добыть. Да еще и пожурить варшавян за допущенные в ходе восстания ошибки, о чем, в частности, можно прочитать у Гудериана, цитирующего мемуары Комаровского «Непобедимые»: «...Гражданское население, как и солдаты Армии Крайовой, пользовались трофейным (немецким) оружием, что мешало бережно относиться к боеприпасам. На одного немецкого солдата повстанцы из гражданского населения тратили несколько снарядов и ручных гранат. В каждом поступавшем ко мне донесении содержались жалобы на бесцельное расходование боеприпасов». И пожалуй что неспроста он так о бесцельно потраченных боеприпасах убивался. Не иначе имел в виду, что они бы здорово пригодились уже после войны.
«Попартизанили — и будя»
А теперь еще несколько слов о самой «Буре». Да, в политическом плане она потерпела фиаско и на фоне схватки немецких и советских армий прошла практически незаметной, но все же это была война против общего врага. Поляки и советские солдаты вели совместные бои, а значит, и потери у каждой из сторон были меньше. Кроме того, польские части лучше знали местность и расположение врага и тем самым увеличивали эффективность операций. Хотя более «героические» Национальные вооруженные силы в лице известного нам пана Стефана Новицкого оценивают действия АК достаточно сурово: «...Армия Крайова на восточных польских территориях была по своему существу небольшой и не имевшей большого значения войсковой частью, в которой Советы вообще не были заинтересованы. Ибо на обеих сторонах сражались миллионные армии, а Советы ни с кем не хотели делиться своей победой, даже с западными союзниками». И с последним трудно не согласиться. Действительно, не хотели Советы делиться победой, зачем, если она своя? Тем более что для России это уже не первый случай — поделишься с кем-либо чем-то своим, чего он в принципе и не заслужил, и тут же этот кто-то посчитает своим все остальное и затребует себе.
В завершение же приведем рассуждения вдохновителя «Бури» подпольного генерала «Бура», достаточно цинично заметившего в своих воспоминаниях сразу же после войны, что «Буря» была неизбежна уже потому, что надо было хоть немного повоевать против гитлеровцев, ибо в противном случае «таким образом мы дали бы самой России возможность "доказать" всему миру, что Польша является врагом, а не союзником...»[215]
Повоевали, что было, то было. После чего пришли Советы и коварно разоружили аковских вояк, о чем и сегодня стон стоит по всей Польше. Практически в любой публикации или работе любого же польского историка (особенно недавнего, уже «неподлеглого» розлива). Да, действительно, во время контактов с командованием РККА командирами АК выдвигались следующие предложения: формирование польских войсковых частей, которые не должны были входить в состав армии Берлинга, и укомплектование их советской стороной тяжелым вооружением. Но советское руководство на это не пошло, и в данном случае сработал как эффект армии Андерса, так и разведывательные сведения о польском подполье, полученные НКВД. Ведь уже в сентябре 1943 г. был создан НКВД Белорусской ССР и совместно с Белорусским штабом партизанского движения и штабом 1-го Белорусского фронта организована широкомасштабная разведка на оккупированной белорусской территории. Во всех советских партизанских отрядах имелись специально подготовленные разведгруппы. Как совершенно справедливо пишут и сами поляки: «...Эти группы НКВД — опираясь на советские партизанские отряды — организовывали и проводили разведывательную деятельность, направленную прежде всего против тех, кто после занятия этой территории Красной Армией могли в будущем составить кадровые тылы для организации сопротивления... Информация, полученная этими группами, позволила создать мощную информационную базу, которая должна была стать основой репрессивной и оперативной деятельности НКВД на "освобожденных" территориях». В результате советская разведка была хорошо осведомлена, например, о том, как "Вильк" вел переговоры с гитлеровцами о взаимовыгодном сотрудничестве. А также о том, что в марте 1944 г. во Львове прошли переговоры между УПА и АК, а их итогом стал протокол, в котором констатировалось наличие общих врагов — Германии и СССР. Так что сколько бы и кем не «обмусоливалась» сегодня тема «искренней готовности» АК к совместной с РККА борьбе против немцев, грош ей цена в базарный день.
Поэтому вполне закономерно, что прекрасно осведомленный об особенностях польского союзничества Сталин не пожелал вооружать еще одну армию, которая, по всем разведданным, была бы еще почище армии Андерса и при этом уже ничего бы не решала в по сути выигранной Советским Союзом войне. Ибо Сталин был кем угодно, но уж точно не идиотом, создающим проблемы самому себе. Тем более что в его распоряжении уже имелись польские части, контролируемые советским руководством, а командиры АК четко давали понять: они подчиняются только своему командованию и лондонскому правительству, и никому больше. Даже рядовые члены АК, призванные в ряды народного Войска Польского, не только дезертировали сами, но и ухитрялись подбивать на дезертирство целые воинские подразделения. Кроме того, никакая армия мира не потерпела бы в своем тылу неподвластные ей вооруженные формирования. Даже из советских партизан не создавались отдельные армии.
А если говорить об организации разоружения частей АК, то проходили оно отнюдь не спонтанно и началось не сразу, а спустя несколько дней после завершения боев. Похоже на то, что командиры РККА просто не знали, что делать с аковскими партизанами, представлявшимися регулярной польской армией, а потому принимали к сведению эти заявления и сообщали о них вышестоящему руководству. И лишь потом в дело включались органы НКВД, действовавшие по обстановке. Ведь еще в мае 1944 г. была издана директива зам. наркома внутренних дел СССР И.А. Серова и начальника войск НКВД по охране тыла относительно наличия на освобождаемых территориях враждебно настроенных групп населения. К этим силам, способным на соответствующие действия, причислялись и все польские вооруженные формирования АК. Сначала 20 июля 1944 г. штаб войск НКВД по охране тыла 3-го Белорусского фронта издал приказ о задержании лиц, принадлежащих к вышеупомянутым формированиям. Затем, видимо, с учетом накопленной информации об участии отрядов АК в операциях по взятию Львова и Вильно и ввиду приближения РККА к территории центральной Польши, появилась и другая директива:
«Директива Ставки Верховного Главнокомандования командующим фронтов 1, 2, 3-го Белорусских и 1-го Украинских 4 фронтов, командующему вооруженными силами Польши полковнику М. Роля-Жимерскому, командующему 1-й польской армией (ПА) З. Берлингу об отношении к Армии Крайовой (АК):
№ 220169
№№ 58399/Ш
3 августа 1944 г.
1. Ввиду того что территория Польши восточнее Вислы в большей своей части освобождена от немецких захватчиков и нет необходимости в продолжении боевой работы польских партизан на этой части территории Польши, Ставка приказывает: вооруженные отряды Краевой Армии, подчиненные Польскому национальному комитету освобождения и желающие продолжать борьбу с немецкими захватчиками, направлять в распоряжение командования 1 ПА Берлинга для того, чтобы влить их в ряды регулярной польской армии.
Партизаны этого рода, сдают имеющееся у них старое оружие, чтобы получить новое лучшее вооружение.
2. Ввиду того, что вражеская агентура стремится проникнуть в районы боевых действий Красной Армии и осесть на территории освобожденной Польши под видом польских отрядов и Краевой Армии, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: вооруженные отряды, входящие в состав Краевой Армии, и другие подобные организации, имеющие, несомненно, в своем составе немецких агентов, при обнаружении немедленно разоружать.
Офицерский состав этих отрядов интернировать, а рядовой младший состав направлять в отдельные запасные батальоны 1 ПА Берлинга.
Оружие, изъятое из отрядов, сдавать на арм. артиллерийские склады.
Командующему 1 ПА для этой цели сформировать к 7 августа 1944 г. отдельные запасные батальоны:
Для 3-го Белорусского фронта в районе Вильно; для 2-го Белорусского фронта в районе Белостока, для 1-го Белорусского фронта в районе Люблина; для 1-го Украинского фронта в районе Ярослава.
Рядовой и младший начсостав, направленные в отдельные запасные батальоны, тщательно проверять информационному отделу 1 ПА. Проверенных направлять в запасной полк 1 ПА в г. Люблин.
О ходе разоружения и количестве рядового и мл. начсостава, направленных в 1 ПА, и также о количестве интернированных офицеров доносить в Генеральный ш. Красной Армии начиная с 1 августа 1944 г.
Ставка Верховного Главнокомандования
И. СТАЛИН
А. АНТОНОВ»[216].
Кажется, все предельно ясно. Так чего же тогда скулить по поводу коварно преданных союзников?
Итак, рядовым аковцам, которые не являлись уроженцами Западной Украины, Западной Белоруссии и Виленского края, предлагалось вступать в Войско Польское. Местные тоже имели такую возможность, в противном же случае их как граждан Советского Союза в обязательном порядке призывали в РККА. Ведь еще в ноябре 1943 г. Наркомат СССР по иностранным делам известил лондонских поляков о том, что вступает в полную силу Закон о гражданстве СССР от 29 ноября 1939 г. А это значит, что лица польской национальности, проживающие в СССР (а значит, и таковые на «восточных территориях»), подлежат призыву в Красную армию на общих основаниях. Потому-то сразу после возвращения Советской власти был начат призыв в Красную Армию всех мужчин в возрасте от 17 до 45 лет. Однако по указанию АК призыв этот бойкотировался. Так же как и призыв в армию Берлинга, которому активно противодействовали структуры АК. В результате по округам Вильно и Новогрудок на призывные пункты в 1944 г. явилось всего 25 тыс. человек. Понятно, что бойкот нашел понимание у современных польских правдоискателей, видящих в мобилизации насилие в свете международного права. И вообще, дескать, делалось это только для того, чтобы высылать польскую молодежь. Да уж что было, то было. Тот, кто хотел, шел воевать, а тому, кто не хотел, предоставлялась возможность, как сейчас принято говорить, прохождения альтернативной службы: на лесоповале, в шахте и т.д. Согласитесь, довольно прогрессивное по тогдашним жестоким временам решение.