Девочка в коляске вскакивает.
Тийу. Мама! (Но она тут же садится.) И вовсе не мама.
Инвалид молчит.
Доцент. Ты заметила — там был инвалид?
Парикмахерша. Не обратила внимания.
Доцент. Все управление — газ, тормоз, сцепление — переведено на ручное.
Парикмахерша. Он потерял ногу на войне.
Доцент. Кто потерял ногу на войне?
Парикмахерша. Инвалид. Не этот, а вообще...
Доцент. С ним была девочка.
Парикмахерша. Я не видела.
Чем ближе к берегу и гавани, тем оживленнее становится дорога. Сначала «Волга», потом — инвалидная коляска. Коляску обгоняет наш грузовик с хлопком. А впереди всех едет туристский автобус «Икарус» с крупной табличкой на переднем стекле: «Заказной». Окна «Икаруса» открыты, и он разбрасывает на обе стороны в солнечный утренний мир выкрики, смех, женский визг и запах пива.
Какая-то районная промкооперация едет на остров, чтобы весело провести иванов день, и все уже настроились на соответствующую волну. Автобус выглядит, как банкетный зал. В передней части автобуса стоит большой молочный бидон, и главный бухгалтер, толстая самоуверенная сорокапятилетняя женщина в строгом сером костюме, плотно обтягивающем ее пышные формы, черпает из бидона эмалированной кастрюлькой и наливает в кружку пиво. Лицо у нее при этом чуть ли не благоговейное.
Кружку подносят в первую очередь баянисту, сидящему возле двери с громоздким инструментом на коленях. Затем кружка начинает путешествовать по шумному автобусу. Здесь едут девушки из пошивочной мастерской — во рту полно зубов, в голове — ветер, все в легких платьях, одна другой красивее.
Сзади на длинной скамье сидят четверо мрачных мужчин. Для них перспективы этого длинного пустого дня сводятся к зеленой пятилитровой манерке с пивом. Украдкой переходит из рук в руки четвертинка. Похоже на то, что между ними и остальными пассажирами — незримая стена. Среди этих четверых мрачный грузный человек. Это заведующий мельницей.
Заведующий мельницей. Выдумали еще тоже — остров! Такой кочке и не удержать мужчину! Нам бы лучше баню — островную, деревенскую!
Второй из четверых — тощий.
Тощий. И что за охота по свету шляться? Чего мы не видели? Куда-то за море волокут, а мы ни плавать, ни тонуть не умеем. Год назад на иванов день сидели мы об эту пору в моем саду под сиренью, и у меня на руках были двойка и десятка крестей, и брат мне еще туза дал. Козырь с колесами. Весь день делом занимались, и такой был чудесный денек, такой длинный.
Третий достает из кармана колоду карт.
Третий. Карты с собой.
Четвертый. Вам четвертого не хватает. Возьмите меня.
Тощий. Ну, раз карты с собой, уж мы этот день как-нибудь переживем. Переживем. Год назад на иванов день мне сдали двойку и туза крестей.
И мрачности как не бывало. Возник новый коллектив с общими целями и интересами.
Шум в автобусе не смолкает.
Выкрики, обрывки фраз. Главный бухгалтер, взявшая на себя роль главного руководителя, командует:
— Споем.
— Чего?
— «Мы из Кунглы»!
— Неохота.
— «Почтальона»!
— Да ну! Приелось!
— «У нас на Сарема растет...»
— Это пускай саремцы поют!
— «Хороши островитянки...»
— Это все песни с того берега. (Баянисту.) Сыграй-ка «Соседского Аду»!
Баянист растягивает свой инструмент и начинает:
— Я с этим самым Аду по-соседски был знаком,
Любил он к дочке Кярнера заглядывать тайком.
Все.
— А ну, гони, дуй в гриву, в хвост,
За полчаса по десять верст!
Баянист.
— Между прочим, он у Кярнеров нисколько не шумел,
Потому как и без ключика в дома входить умел.
Все.
— А ну, гони, дуй в гриву, в хвост,
За полчаса по десять верст!
Баянист и картежники.
— Но и сам я в те же двери тем же способом входил,
И однажды темной ночью за нахалом проследил.
Все.
— А ну, гони, дуй в гриву, в хвост,
За полчаса по десять верст!
Баянист с хором.
— И жилет его и брюки я увидел на окне,
И засаленную шляпу, шикарную вполне.
Все.
— А ну, гони, дуй в гриву, в хвост,
За полчаса по десять верст!
Главный бухгалтер с серьезным видом отбивает такт. Поют все — даже водитель за рулем. Заведующий мельницей поет, не переставая тасовать карты. И с последним куплетом:
— Я хватаю эту шляпу, эти брюки и жилет
И соседу посылаю самый пламенный привет! —
веселый автобус красиво берет вираж.
«Икарус». «Волга». Инвалидная коляска. Солнечная дорога. Пейзаж тем временем стал беднее, монотоннее — это бывшее морское дно, где теперь властвуют камень и можжевельник.
Четверку машин быстро настигает пятая — взятый напрокат «москвич». Его гонят чуть ли не со стокилометровой скоростью и притом с той небрежностью, с какой водят только чужие машины. Лишь подойдя вплотную к каравану впереди, «москвич» слегка снижает скорость. Стрелка температурного датчика на доске приборов подходит к ста, давление масла ниже нормального, мотор работает нечисто. Машина заезжена.
В «москвиче» едут четверо — трое парней и девушка. За рулем парень двадцати двух лет, небритый, длинноволосый, с сигаретой в углу рта, с красивым равнодушным лицом именно того типа, которому мы торопимся приписать скрытые достоинства. На самом же деле тут ничего нет, кроме преждевременной старости и пресыщенности, питающейся дешевыми победами, тайного панического страха перед каждой трудностью и каждым усилием, благоприобретенного цинизма и полной неспособности к удивлению. Отчасти это порождено той гиперболической родительской любовью, которая шумно кидается на защиту сперва ошибочек, потом ошибок, поскольку это ошибки молодых, и которая своим противным дамским причитанием «о защите молодых», «о понимании молодых» доводит кого до тюрьмы, а кого и до предательства. Парень за рулем — порождение такой инфляции гуманизма.
Девушка рядом с ним под стать ему: юная, накрашенная, равнодушная. Слова, исходящие из ее уст, настолько безлики и бесцветны, что они как бы обрывают все контакты с ней и ни до кого не доходят.
Сзади — двое двадцатилетних. Один из них не вмешивается в спор, становящийся все более горячим. Он тихонько насвистывает, но спокойствие его притворное. Его худой и разъяренный сосед подался вперед. Комсомольский значок у него на груди выглядит здесь таким же неуместным, как и его горячность.
Парень с комсомольским значком. Остановись. Вода закипает. Давление масла падает. Сгорят же цилиндры.
Водитель. До порта дотянем.
Девушка. Подумаешь, масло! Атс взял машину, Атсу и отвечать.
Парень с комсомольским значком. Небось на своей машине не так бы ездил.
Водитель. Еще бы! А из-за государственной нервы портить...
Девушка. Подумаешь!
Парень с комсомольским значком. Затормози, Атс! Запороть казенную машину — с твоим образованием это неоригинально.
Девушка. Скажите, как остроумно!
Водитель. Кончай ты с этими лозунгами — о государственном добре. Я их с самой школы от тебя слышу. Смени пластинку.
Парень с комсомольским значком. Приходится повторять, раз ты такая дубина. Затормози!
Девушка. Скажите, как остроумно!
Водитель (упрямо прибавляя газу). Отцепись! Терпеть не могу этих проповедей — шесть лет подряд их слышу. Красный пастор. Не моя марка.
Парень с комсомольским значком. Твоя марка? Это какая же? У тебя же все напрокат: и философия, и песни, и «москвич».
Водитель. Все? Ну, нет! Я хочу быть свободным.
Парень с комсомольским значком (с интересом). От чего же?
Водитель. От всего! От твоей морали. На мой вкус она пресна.
Девушка. Скажите, как остроумно!
Водитель. Мой отец воевал — ну и пусть! Он получил за это простреленное легкое, директорский пост и мое незаконченное высшее образование. («Москвич» обгоняет инвалидную коляску.) Этот тоже воевал и остался без ноги. Наслушался я этих проповедей, хватит — мы воевали, мы боролись. Воевали, и ладно. («Москвич» обгоняет грузовик, потом «Волгу». Водитель кивает головой в сторону «Волги».) Это кислое тесто в «Волге» не воевало, и все равно у него своя машина и баба рядом — первый класс. Им бы пригодились твои проповеди, а нам — нет.
Парень с комсомольским значком. И откуда берутся такие, как ты, не понимаю.
Водитель. А что ты вообще понимаешь? («Москвич» обгоняет «Икаруса»). Твое место там, в этом автобусе, а не здесь, среди неорганизованной и распущенной молодежи без идеалов. Там тебе и государственная машина, и коллектив, и. стадные инстинкты. Соответствующие твоей интеллигентности.
Парень с комсомольским значком. Юпитер, ты сердишься! Но без таких коллективов и без папы с простреленным легким половина ресторанных философов собирала бы окурки. Задумывался ли ты, кто оплачивает твою свободу?
Девушка. Скажите, как остроумно!
Водитель. Кончай, щенок! (С иронией.) Слабые у тебя зубы для таких оригиналов, как мы. Подучиться надо. Мы же взяты государством под охрану... да-да...
Второй парень. Как бобры и выдры.
Водитель. Заткнись! Под полную охрану! Даже, понимаешь, скучно. Не успеешь и расшуметься, как всякие тети и дяди уже кричат: «Надо понять молодежь!» Никакого интереса. (Парню со значком.) Ты, серость, не замечаешь, что не тебе с твоим комсомольским значком, а нам, оригиналам, строят глазки, что к нам подбирают ключи! Нас ругают стилягами, да, и паразитами, и ресторанными философами, да. А с другой стороны...