Парень с комсомольским значком. Я тебя понял. Если бы клопа научили философии...
Девушка. Скажите, как остроумно!
Второй парень. Слушай, Атс, вода кипит!
Водитель. До порта дотянем.
«Москвич», «Волга», грузовик с хлопком и коляска с каждым километром приближаются к порту. Вдали уже мелькнул клочок моря: здесь ломаная дуга залива глубоко врезается в сушу. Эстонское побережье с его камнями и редкой жесткой травой как бы тушуется рядом с веселой синевой моря.
И вдруг совершенно неожиданно возникает над низким берегом входящий в гавань паром. На фоне выгоревшей зелени можжевельника свежая, сияющая белизна его салонов и командного мостика кажется парадной. Как если бы прямо по воздуху плыла под бледным небом церковь, отрешенная от моря и от суши. Навстречу ему плывет низкая каменная грудь мола, и вот уже белая башня мостика скользит над ним, и начинает реветь сирена — гулкая, печальная, призывная.
Машины подходят к порту. Но прежде они обгоняют четырех девушек. Девушки крутят педали спокойно, даже чуть устало и лениво, но сирена заставляет велосипедисток приналечь, так что инвалидной коляске удается обогнать их далеко не сразу.
По шоссе гонят четыре студентки-филологички. Их рюкзаки прикручены к багажникам. Одеты все одинаково: полосатые майки, гимнастические брюки, тапочки. Все на зависть молодые и свежие. Сильные красивые ноги в трикотажных брюках, голые руки, склоненные в броске головы — все это создает ощущение чего-то чистого, здорового и в лучшем смысле слова патетического. Лица их от гонки стали розовыми и влажными, скорость им по душе. Мчащаяся впереди Маль, самая крепкая и плотная из всех, поднимает голову.
— Нажмем, а то опоздаем!
Едущая следом Реет, хрупкая и миловидная, с пылающими, словно куст, рыжими волосами, нажимает.
Реет. Вперед, в край копченых угрей и просоленных парней!
Третья девушка, Хелью, старается не отстать от Реет. Она в пестром платочке, рот у нее приоткрыт.
Xелью. Там рыжие не в моде! Сделают из тебя маяк или дорожный знак.
Реет. Если маяк, так я освещу тебя в самый неподходящий момент.
Последней жмет изо всех сил самая маленькая из девушек. Она стиснула зубы, но все-таки отстает. Она светлая, как пламя на солнце, лицо у нее, как у борзой. Ее зовут Ингрид, и она молчит.
Скорость нарастает. И девушки начинают петь, крутя в такт педалями. Они чуточку задыхаются, но поют громко и хорошо. Это пустая и безобидно-фривольная песенка, такого примерно рода:
На химфаке курс тяжелый —
нуклеины и фенолы,
но у будущей химички парни в голове.
Твисты, модные журналы, маскарады, карнавалы.
Стать невесте химиком очень тяжело.
Все студентки на филфаке
о законном бредят браке,
Угро-финская наука
Не идет на ум.
Нам, несчастным, не до лекций,
Не до аффиксов и флексий,
Нас во цвете лет погубит
фи-ло-ло-гия.
Паром швартуется. На пристани принимают концы и набрасывают их на швартовные палы. Медленно опускается апарель. Грохочут двигатели, над палубой вьется синеватый дымок выхлопных газов. С парома торопливо сбегают немногие пассажиры. Затем съезжают машины. Они словно бы прокрадываются по ребристому апарелю и по бревнам, положенным на причал. Но едва почувствовав под колесами твердую землю, машины сразу же дают газ и скрываются. Только из грузовика с лошадьми слышится взволнованное ржание — запахло сушей! После выгрузки каждой машины паром незаметно приподнимается, а после полной разгрузки его апарель зияет над пристанью, словно пасть кита. Стальные щиты палубы поблескивают на корме и на носу тускло, а в туннеле под мостиком — маслянисто. Опустевший паром кажется очень большим, безжизненным и одиноким.
Рядом с апарелем стоит штурман — он уже в полной форме и с красной повязкой на рукаве. Он поглядывает на портовую контору, возле которой выстроились машины. Штурман смотрит на них, как на личных врагов. За спиной у него с видом своего парня стоит палубный матрос — с сигаретой в уголке рта. Штурман, старающийся, чтобы его подбитый глаз не попадал в поле зрения человечества, делает полный оборот кругом: теперь матрос видит только его здоровый глаз.
Штурман (указывая на машины). И чего люди шляются? Вози их взад-вперед. Никаких тебе выходных. Невольничий корабль.
Матрос. А шеф не предложил тебе увольнительной?
Штурман (яростно). Капитан-то? Он и послал мою физиономию на выставку (тычет пальцем в подбитый глаз), дескать, пусть эстонский народ полюбуется на своего побитого сыночка! Русский не послал бы! Латыш не послал бы! Я с ними плавал. Но уж если эстонцу циферблат расколотят, так именно его и посылают дачников грузить — мол, полюбуйтесь, таллинские мартышки, полюбуйтесь, дармоеды, как нашим достается. Эстонские капитаны — они все такие!
Матрос. В буфет сбегал?
Штурман. Да надо бы, только... Куда же они лезут?!
На мол въезжают и останавливаются на почтительном расстоянии от парома две бензоцистерны. Водители вылезают из кабин и, переговариваясь на ходу, направляются к штурману.
В это время мимо стада машин у конторы проезжают, не сбавляя скорости, четыре велосипедистки. Задыхающиеся и потные, они тормозят и соскакивают на землю перед самым штурманом. Не обращая на него внимания, они явно собираются пройти с велосипедами прямо на паром. Рыжая Реет успевает даже ступить на палубу, прежде чем штурман преграждает дорогу трем остальным.
Штурман. Куда это вы нацелились?
Маль. Господи! На паром, куда же еще?
Штурман. Назад! Ишь, вертихвостки! (К Реет, которая со своим велосипедом уже успела пробраться на другой конец парома.) Эй ты, рыжая! Разворачивайся кормой к волне и газуй сюда!
Реет с гордым видом садится в седло и зигзагами катит к штурману.
Реет. Меня кто-то звал? Кажется, меня кто-то звал? Кто-то успел уже влюбиться в мою рыжую голову?
Штурман. Вы сядете последней, после того как будут погружены все машины.
Реет возвращается с велосипедом на пристань и останавливается перед штурманом.
Реет. Это вы назвали меня рыжей? Вы гений. С одним-единственным глазом подмечаете все существенное.
Маль (подходя к ним). Послушайте, Нельсон, найдите себе девушку покрепче, чтобы она защищала вас от житейских бурь. Просто жаль такого прекрасного юношу.
Ингрид. А теперь нам уже можно на корабль?
Штурман. Идите... Идите вы... Идите вы со всей своей начинкой! (Тяжко вздыхает.) Подождите там в сторонке, пока мы погрузим машины. Прошу вас!
Реет. Спасибо. Нам не хочется в сторонку, капитан. Мы хотим быть рядом с вами.
Штурман. Проваливайте, сороки! Очень вас прошу. Катитесь!
Девушки с велосипедами отходят к краю пристани, продолжая в упор глядеть на штурмана.
Вдруг из репродукторов обрушивается мелодия «Еньки». Ноги девушек приходят в движение. Все четыре кладут велосипеды и пускаются в пляс, строя глазки штурману. И штурман, несмотря на клокотание желчи в душе, следит за ними здоровым глазом с восхищением знатока...
До штурмана добираются наконец водители цистерн. Они пожимают ему руку, словно старые знакомые, с интересом всматриваются в его лицо, но не произносят ни слова. В иных случаях человек, выступающий в роли просителя, должен уметь и помалкивать.
Первый водитель молод и, если учитывать его работу, одет прямо-таки роскошно: шелковая темная рубашка с открытым воротом, светлые брюки и сверкающие ботинки. Он свежевыбрит. Будто на праздник собрался. Другой — постарше, он жилист, словно можжевеловый корень, приземист, широк, у него нос картошкой и хитрые глаза, за версту видно, что он может быть только шофером и больше никем. Он олицетворение своей профессии: всегда затормозит, чтобы вытащить тебя из кювета, одолжит в случае нужды десять литров бензина, не откажется от рубля, если дашь сам, а не дашь, так тоже не заплачет.
Первый водитель. У сестры свадьба.
Штурман. Поздравляю. Спасибо за приглашение.
Первый водитель. Послушай, приятель, перебрось нас.
Штурман. Бензопаром отошел два часа назад.
Второй водитель. Послушай, дружище, погрузи. Мы же старые знакомые. Что же, мне весь иванов день пристанью любоваться?
Штурман. Не могу! Меня повесят, если я между туристскими автобусами впихну пять тонн бензина. Лучше бомбы возить, чем вас, идолов. Какая-нибудь шишка пронюхает, так крику будет — до самой Москвы!
Первый водитель. У сестры свадьба. А мы ведь и раньше с пассажирским паромом плавали.
Штурман. Не могу!
Второй водитель. Я с капитаном поговорю.
Штурман (задетый). За погрузку отвечаю я.
Второй водитель. Блеск! Значит, ты нас и погрузишь. Что это за детский разговор — не могу? Послушай (обнимает штурмана за плечи), тебе сейчас не повредило бы... Голова-то какая! Пошли!
Направляются все втроем к цистернам.
Штурман. Не могу я. Не положено.
Второй водитель. Не могу, не могу. Как девчонка! Со времен Ноя еще ни одна цистерна на пароме не горела. Детский разговор.
Штурман. Законы эти хуже собак: все только запрещают и ни один ничего не разрешает.
Второй водитель. Значит, поговорить с капитаном?
Штурман. За погрузку отвечаю я!
Второй водитель. Ну, так отвечай!
Штурман. И отвечу.
На миг они скрываются за цистернами. Штурман возвращается оттуда более бодрым и уверенным, но все же косится на командный мостик: не видел ли капитан.
Тем временем «Енька» кончилась и уступила место какому-то сатанинскому завыванию, под которое четыре девушки вихляют бедрами вокруг груды велосипедов. Заметив возвращающегося штурмана, они посылают ему «алло» и окружают его.