Штурман. Какая-то сумасшедшая. С этим паромом она не поедет. Хотелось бы знать, почему именно этот паром ей не подходит.
Апарель все поднимается. Стальной барьер сомкнулся и взял в кольцо паром с его машинами, пассажиров с их судьбами и ближайшим будущим.
Портовик отпускает концы. Пронзительная сирена. Паром потихоньку отваливает от причала. Бородатые сельделовы, затесавшиеся в компанию велосипедисток, начинают петь свою песню:
Что было, сплыло, и нету милой —
Одна вода.
Все дни и все ночи кипит и клокочет
Одна вода,
Одна вода.
Ловлю селедку и ем селедку,
Молчу, как тень.
И висит надо мною с ненужной луною
Полярный день,
Полярный день.
Дождаться встречи, обнять за плечи
Хоть раз в году.
Я тоскую о рыжей девчонке бесстыжей
И встречи жду,
И встречи жду.
Я шканцы драю, а сам сгораю —
Прощай, земля!
Я очень несчастен и огнеопасен
Для корабля,
Для корабля.
Грузовик с хлопком втиснулся в стадо машин. Он выглядит скучным и безжизненным, но если заглянуть под брезент, то мы увидим, что в кузове полно серого дыма, почувствуем запах паленого хлопка. Огонь притаился где-то в глубине и оживает с каждым порывом сквозняка в туннеле под мостиком, а после выхода в море сквозить стало сильнее. Временами из-под брезента выбиваются наружу и устремляются вверх тонкие нити серого дыма.
На корме, где центром одной из групп стали четыре наши велосипедистки и два сельделова, кидают чайкам хлеб, переговариваются. Слова как бы утратили свое обычное повседневное значение, их произносят как бы без адреса, хотя девушки явно обращаются к бородачам, а бородачи — к девушкам.
Первый сельделов. Ты когда последний раз был дома?
Второй. Ровно год назад. Уж и поболтало же меня потом у Нью-Фаундленда и в Гвинейском заливе. Полтора месяца могу душу отводить — такие афинские ночи будут. А ты давно был дома?
Первый. Тоже год назад. Только пил и плясал, пил и плясал. Выжало, как молоку у салаки.
Второй. Детей тоже делал или задарма пил?
Первый. Не трепись! (Девушкам.) Не обращайте внимания — ему на башку мачта свалилась. Но все, кроме мозгов, у него на месте.
Маль. Скажите, в ваших краях у всех такой хороший язык?
Первый сельделов. Хороший язык? У нас? Знаете, в море он у нас таким хорошим становится, это когда мы домой возвращаемся, так на неделю рот полотенцем завязываем. Но почему вас это интересует?
Реет. Мы собираем диалекты, всякие притчи и пословицы. Мы филологи, вернее говоря, станем филологами, если замуж не выскочим.
Второй сельделов (на школьном английском). О, ду ю спик инглиш?
Первый (в тон ему). Май систерс нэйм из Мэри.
Второй. Ай лайк ту уэл уайт май дог. Май догс нэйм ис Том.
Первый. Май шип из вери биг энд май кептэнс нэйм из мистер Джемс Смит.
Реет (весело). Слушайте, ребята, говорите по-эстонски. Чтоб и самим понятно было.
Второй сельделов. Да, уж этих тартуских не проведешь!
И оба смеются с простодушием хороших парней, которых вывели на чистую воду. Этот смех немного сближает их с девушками.
Слабый порыв ветра доносит противный запах паленого хлопка. Оба сельделова хватаются за карманы — уж не попал ли туда непогашенный окурок. Все подозрительно присматриваются друг к другу.
Первый сельделов. Кто-то горит! (Товарищу.) Проверь карманы — ты еще в школе совал туда окурки.
Второй. Я не горю. Но кто же тогда горит?
Реет. Если кто и загорится, здесь воды хватает.
Мостик. Большая часть стекол опущена: опущены они и над машинным телеграфом, у которого стоит штурман, и на другом конце мостика, где стоит капитан с женой. Они смотрят вниз, на носовую палубу. Перед ними, как на ладони, «Волга» доцента, инвалидная коляска, «москвич», колхозный «виллис» и две цистерны. Виден капот грузовика с хлопком.
Море необыкновенное. Оно солнечное, зеркальное, умопомрачительно синее. Видно, как Тийу выбирается из инвалидной коляски и идет к поручням, идет, держась слишком прямо, словно страшась, что ее сзади ударят. Протискивается между взрослыми. Смотрит на море, как смотрят на него озабоченные люди: глядит не на горизонт, не на чаек, а вниз, на клубящиеся у носа волны.
И парикмахерша, взвесив все плюсы и минусы, решает закончить эту мучительную для всех игру счастливой развязкой. Она смотрит на Тийу, стоящую спиной к ней. Как бы только что узнав инвалида, посылает ему родственную улыбку. Открывает дверцу и восклицает тоном радостного удивления.
Парикмахерша. Это же Тийу! И с дядей! Как чудесно!
Доцент. Тийу? Вот и хорошо. Я уже давно хотел...
Парикмахерша. Я подойду к ним.
Доцент (радостно). Конечно, подойди.
Парикмахерша распахивает дверцу, выходит и все с той же радостью, с той же примирительностью протягивает инвалиду руку. Ответив ей рукопожатием и посмотрев на нее, инвалид начинает искать глазами Тийу.
Парикмахерша. Я давно хотела видеть Тийу. А она вот где.
Инвалид. Она вот где... Да...
Парикмахерша подходит к дочери, обнимает ее своей красивой рукой, привлекает к себе. Девочка и покорна и в то же время строптива, она и приникает к матери, и отстраняется от нее, и задает взглядом столько вопросов, сколько умеют задавать сразу только дети, но взгляд этот готов стать и уклончивым и обдать льдом. Парикмахерша наклоняется и поправляет на Тийу воротничок.
Парикмахерша. Хорошо тебе у дяди?
Тийу. Хорошо.
Парикмахерша. По маме не скучаешь?
Тийу трясет головой.
Парикмахерша (шепотом). А все-таки скучаешь, все-таки скучаешь.
Тийу (как эхо). Все-таки скучаю...
И парикмахерша, несмотря на строптивость в голосе дочки, гладит ее по голове, разглаживает складки на ее платьице и улыбается, улыбается, как мадонна, и дочери, и инвалиду, и мужу, и на всякий случай всем тем, кому вдруг захочется полюбоваться на фотогеничную материнскую любовь. Доцент смотрит на нее как зачарованный. Он опять влюблен.
Но ему неловко. Он хочет, он должен поговорить с инвалидом, но не знает, как начать. Он ерзает в машине, поправляет воротничок, шарит по карманам, не знает, куда деть руки. Он то и дело поглядывает на инвалида, но тот смотрит вдаль: после того как девочка оставила его в одиночестве, он сразу стал выглядеть намного старше, горе его обнажилось. Его тревожат и даже мучат эти ласки и улыбки парикмахерши.
Наконец доцент решается. Он неуклюже вылезает из-за руля, пододвигается к правой дверце и, открыв ее, высовывается из машины, его лицо и лицо инвалида оказываются в довольно близком соседстве. Инвалид по-прежнему смотрит вдаль.
Доцент. Извините... Нам надо бы познакомиться. Я муж Лейли.
Инвалид. Знаю. (Протягивает руку.) Мёльдер.
Доцент. Как поживает Тийу? Она не спрашивает про маму? Мы бы взяли ее...
Инвалид. Не спрашивает. (Грубо.) И нечего приставать к ней. Ребенку надо прийти в себя. Она еще помнит своего отца.
Доцент. Товарищ Мёльдер! Я и не собираюсь приставать к ней. Просто я думал, что у матери ей было бы лучше, она понемногу привыкла бы ко мне.
Инвалид. Не отдам я ребенка. На небе — господь-бог, а на земле — Советская власть и советские инвалиды войны. И если они ни на что больше не годятся, так уж детей они всегда защитят!
Доцент. Я не хотел вас обижать.
Инвалид (бранчливо). Я вас — тоже. (Доверительно.) Вы умный человек. Скажите, что вы нашли в этой Лейли? Она же пустышка, в ней ничего нет. Я ее знаю. Она вышла замуж за вашу машину и зарплату, а заодно терпит и вас. Мне вас жаль, по-мужски жаль.
Доцент (задетый). Все это не так просто, товарищ Мёльдер. Кроме машины существует еще любовь.
Инвалид. Любовь-то есть, но к чему? К чему?
Доцент. Вы несправедливы.
Инвалид. Это жизнь несправедлива, не я.
Доцент отодвигается на свое прежнее место за рулем, правая дверца машины прихлопывается сама по себе, как бы окончательно разделив собеседников. Теперь оба смотрят вдаль.
Мостик. Капитан подходит к штурману и показывает ему взглядом на цистерны. Глаза у него злые, но он так отлично владеет голосом, что со стороны можно подумать, что разговор у них самый будничный.
Капитан. Не ты ли разрешил погрузить эти бомбы?
Штурман. Какие бомбы?
Капитан. Какие? Бензоцистерны, идиот! Паром полон людей, одних пассажиров — сотни две, тут и туристские автобусы и легковые машины, а ты ставишь на оба борта по цистерне с авиационным бензином!
Жена капитана (лирически). Никогда еще не видела такого красивого моря. А ты, Эрвин, видел? Блестит и сверкает, как новая кастрюля.
Капитан. По твоему заказу. (Штурману.) Ты что, законов не знаешь, инструкций не читал?
Штурман. Возили же мы и раньше машины с горючим.
Капитан. Это еще не означает, что мы должны возить бензин вместе с пассажирами.
Штурман. Свои же ребята. Каждый день их возим. У одного сестра свадьбу играет, у другого мать умерла.
Капитан. Саперы и капитаны бензопаромов ошибаются один раз.
Кто-то стучит в дверь рулевой рубки. Капитан кричит «да». Дверь открывается, и в ней появляется тот самый мальчик, который хотел посмотреть на радарную установку. Из-за его плеча выглядывают девочки.
Мальчик. Товарищ капитан, если вы разрешите, мы войдем.
Капитан. Придите, пожалуйста, минут через пять. А мы тут пока кое-что выясним. (Мальчик тихо прикрывает дверь.) Так у этого, что ли (показывает на того водителя цистерны, который постарше, — он стоит у поручней)