— Вот, — начал Григорьев, — говорят, мятежники вывели в залив ледокол «Ермак», он взломал лед вокруг фортов, и теперь нам не пройти.
Чувствую, все на меня смотрят. Как можно сдержаннее отвечаю:
— Этого не может быть. У вас нет морской карты?
— А зачем она нам? Мы, люди земные, привыкли воевать по сухопутным картам. Между прочим, сведения о взломанных льдах донесла наша разведка. Вы ей не верите?
[19]
— Ошиблась разведка, — отвечаю. — Не мог здесь пройти ледокол.
— Почему?
Я взял карандаш.
— Вот если бы это была морская карта, на ней вы увидели бы такие цифры. — Я выводил вокруг фортов: «2», «3», «4», «2». — Такие здесь глубины. А осадка «Ермака» восемь метров. Как видите, пройти он здесь никак не может. К тому же между фортами еще со времен Крымской войны стоят ряжевые заграждения. Тут и малое судно не пройдет, не то что ледокол…
— Чем вы можете подтвердить все эти данные? — строго спросил Григорьев.
— Я здесь вырос. Всю Невскую губу облазил вдоль и поперек.
Григорьев отпустил всех, кроме меня и Лукина, и задумчиво произнес:
— Черт его знает… Смущает, что сами мятежники на лед не выходят, значит, считают, что по нему не пройти. Может, лед взломан, а может, минирован. Надо проверить. Вот вы и займетесь этим.
Мы отправились в путь. Поскольку объектов разведки было много, отряд делим на группы по 4-5 человек. Я иду с теми, кто разведывает главное направление — форт № 4. Над заливом туман, плотный, непроглядный. Дожидаемся рассвета. Идти тяжело. Лед тает, он покрыт водой, под которой ничего не разглядеть. В два счета провалишься в полынью. Туман то густой, как молоко, то рассеивается, и тогда открывается черная каменная громада форта. Она совсем близко. Чтобы нас не заметили, ложимся прямо в воду, пережидаем, пока снова не укроет волна тумана.
Я впервые в боевой обстановке. В любую минуту враг может открыть огонь. Нервный озноб сковывает тело. Но я — командир, на меня смотрят, по мне равняются. И стараюсь не показать виду. Первым вскакиваю на лыжи, взмахиваю рукой: вперед!
Мне не видно, как действуют остальные группы моих подчиненных. Но я отвечаю за них и потому с особой тревогой вслушиваюсь в тишину. Только бы не нарвались на противника…
В тумане идем по ручному компасу. Больше всего боюсь ошибиться в расчетах, так можно и в лапы к мятеж-
[20]
никам попасть. Нас все-таки заметили, стеганула пулемётная очередь. К счастью, никого не задело, только у двух ребят перебило лыжные палки.
Группа Павла Перовского в густом тумане подошла к форту совсем близко и тут наткнулась на трех матросов-мятежников — они шли по льду без лыж. Встреча для них оказалась настолько неожиданной, что они побросали винтовки и побежали к берегу. Преследовать в тумане было невозможно. Подобрав винтовки, как вещественное доказательство встречи, наши лыжники отошли.
Почему мятежники впали в такую панику?
— А мы шли цепью, — пояснил Перовский, — поэтому в тумане они, вероятно, решили, что нас не пятеро, а целая рота. Вот и перепугались.
Мы прошли вдоль форта. Захваченными с собой еловыми ветками обозначаем наиболее удобные подходы. Лед повсюду цел. Мин нет. У кронштадтской пристани обнаружили на льду проволочное заграждение, а за ним четырехорудийную полевую батарею.
О результатах разведки доложили в штаб, а ночью снова вышли на лед. Буквально пальцами ощупали еще раз подступы к фортам. Чуть было не подвела нас наша же артиллерия. Она произвела несколько пристрелочных выстрелов. Снаряды упали с недолетом, пробили лед. Ребята из группы Павла Бондаренко вернулись из разведки мокрые с ног до головы. Снаряд поблизости поднял столб воды, и весь этот ледяной душ обрушился на лыжников. Стегануло их и мелкими осколками льда. Ничего, только синяками отделались.
Вечером 16 марта состоялось последнее совещание в штабе. Ознакомили с боевым приказом. Наступление начнется ночью, одновременно с юга и севера. Наша северная группа войск выступает в два часа ночи. Для каждой части определены направление и объект атаки. Вместе с пехотой следуют инженерные подразделения с досками, веревками, лестницами. Во главе наступающих колонн — наши лыжники: они будут проводниками.
Докладывал о плане операции приехавший в Лисий Нос уже знакомый нам Е. С. Казанский. Он был сдержан и торжественно строг, говорил чеканными фразами.
Когда все стали расходиться, Григорьев взял меня за локоть, проводил на крыльцо избы и тихо сказал:
— Ну смотри, брат военмор, дело-то очень серьез-
[21]
ное… Я все же не могу привыкнуть: ни тебе земля, ни тебе море. Ну ладно, это я так, к слову. Желаю удачи!
Мы собрали комсомольцев. Я ознакомил ребят с задачей, подчеркнул важность дела, которое нам поручено. Рассказал, что знал, о действиях других подразделений «морского всевобуча». Они осуществляют службу связи у южного берега залива на лыжах и буерах — ледовых яхтах.
Командный пункт командира левого боевого участка Григорьева находился в Раздельной, у самого спуска на лед, в старом кирпичном складе, увенчанном башенкой (он и сейчас сохранился и отлично виден с моря). Вместе с Григорьевым разместились и мы с Лукиным. В другом конце помещения на нарах расположились связисты и наши лыжники. За ночь подморозило. У нас стоял густой туман, а на южном берегу, как нам сообщили соседи, шел снег. Ночью части развернулись и ступили на лед. Бойцы топали ногами, проверяя прочность льда.
— Не старайся, браток, этот лед только динамитом проймешь, успокаивали их наши лыжники, занимая свои места в голове колонн.
На форты № 5 и 6 колонны повели комсомольцы Павел Бондаренко, наш комсорг Феликс Пайо, Василий Новожилов и Иван Маругин. На форт № 4 комсомольцы Павел Перовский, Юрий Пылков, Петр Голубев и Василий Жданов. Для связи с южной группой войск выделены Михаил Васильев и Николай Михайлов. (Телефонная связь работала ненадежно, и ее пришлось дублировать посыльными.)
Колонны идут в тумане. Тихо. Только снег хрустит под множеством ног.
Мятежники, видимо, ни о чем не догадывались. Никакой разведки они не вели, отсиживаясь за гранитными стенами и, как потом выяснилось, беспрерывно митинговали, ибо общности взглядов у них не было.
Прошел томительный час, а может, и больше. По-прежнему тихо.
— Днем хоть своих видишь, — заметил кто-то из молодых штабников.
И вдруг ночь осветилась. Сначала на одном, потом на другом форту вспыхнули, заметались лучи прожекторов.
[22]
Взвились ракеты — красные, зеленые. Ударили орудия — и противника, и наши. Низко пригибаясь, бойцы упорно двигались вперед. Полевая телефонная связь вышла из строя. Заглохли рации. Григорьев нервничает, отчитывает связистов. Слышу в темноте его возглас:
— Военмор, где ты?.. Пошли срочно своих лыжников.
Получив от меня указания, ребята исчезают. Первыми возвращаются комсомольцы Б. Перегудов и П. Шадрин. Мокрые, в порванных маскировочных халатах. Докладывают, что под фортом № 6 пулеметный огонь заставил наших залечь, но командирам все же удалось поднять людей, и они, хотя и медленно, продвигаются вперед.
Дрогнула земля — это ударили десяти- и двенадцатидюймовые орудия кораблей. Куда они бьют?
Из темноты выходит Юра Пылков, тащит на спаренных лыжах двух тяжело раненных красноармейцев. Хриплым голосом докладывает:
— Бои идут на четвертом форту. На льду много промоин…
Вскоре появляется Павел Перовский, без шапки, в забрызганном кровью маскировочном халате. Он сделал троим раненым перевязки, двоих еле-еле дотащил на лыжах. Радостно докладывает:
— Четвертый форт взят!
Следом показывается маленький юркий Вася Новожилов. И он доставил раненого бойца и тоже принес радостную весть:
— Пятый форт взят!
Посылаю все новых связных в наступающие части. Ребята доносят, что лед во многих местах разбит, продвигаться все труднее. Чудом проползли под огнем и доставили ценные сведения В. Хаецкий и Ю. Вахт.
Начало светать. Артиллерийская канонада не стихает, но днем она звучит не столь устрашающе, как ночью. Вернулись наши связные Михайлов и Васильев. Они не раз попадали под огонь, но добрались до передовых частей южной группы. Явившись к командиру головного отряда, смело повели атакующих по льду на восточные пристани.
— Ребята, крепок ли лед на Морском канале? — спросили их. — Нет ли промоин у пристаней?
[23]
Ребята заверили, что там дорога отличная. В 6 часов части южной группы ворвались в город и завязали уличные бои. Это была уже совсем приятная весть.
Наша северная группа войск понесла большие потери при штурме фортов и смогла подойти к Кронштадту лишь к 7 часам утра. Кровопролитные бои развернулись в городе.
Еще не раз посылались с различными приказами в самое пекло бойцы нашего отряда. Курсанты-финны стремительно носились на лыжах, поспевая всюду.
В сумерках были заняты восточная и северная части города. И только тогда наступил решающий перелом. Мятежники начали массой сдаваться в плен. К утру все стихло.
Вечером 18 марта нам с Лукиным было приказано явиться в Кронштадт. Дали розвальни и лошадку. На льду было сыро и холодно, попадались большие полыньи, подернутые тоненьким ледком. Ехали мы медленно, то и дело останавливались, слезали с саней и пешком разведывали дорогу. Часто встречались санитары. Раненых уже всех вывезли. Сейчас подбирали убитых. Их было очень много.
В Кронштадт мы прибыли только на рассвете. Принял Казанский. Похвалил:
— Молодцы, комсомольцы! Обязательно представлю вас к награде.
И вот сидим мы вечером у печки, поджариваем на шомполе соленую воблу, завернутую в газету (это был тогда высший деликатес), и рассуждаем, чем же нас наградят. Лукин мечтает о маузере с деревянным прикладом, я — о кожаном костюме. О большем и думать не смели.
И вдруг приезжаем в Петроград и узнаем: приказом Реввоенсовета Республики мы с Лукиным и еще восемь лыжников 1-го морского отряда Всевобуча награждены орденом Красного Знамени — единственным в то время орденом, являвшимся высшим знаком боевого отличия…