— Очень просто, ночью на дежурстве, обходя корабль, я заметил, как в самовар свалилась крыса, она, наверно, сварилась… Ну не менять же воду, да и времени до побудки оставалось мало…
Мне ответили дружным взрывом хохота. После этого я уже перестал быть главным объектом для розыгрышей.
В то время форма для начсостава еще не была утверждена. Кто что имел, тот в том и ходил, по возможности подделываясь под флотский стиль. Перешивали фланелевки под кителя со стоячим воротником, донашивали старую офицерскую форму, разумеется без царских погон. В качестве верхней одежды носили длиннополые бушлаты. Форму нам стали выдавать летом 1922 года, незадолго до прибытия на флот красных командиров — краскомов, только что выпущенных из училища.
В кают-компании все очень интересовались политикой, с интересом слушали комиссара линкора — старого
[35]
боевого матроса Н. Кедрова и его помощника И. Кунина.
Однажды комиссар собрал коммунистов и комсомольцев.
— Надо, ребята, закончить у нас революцию. Мы переглянулись в недоумении, а комиссар разложил на столе дверные таблички.
— Сегодня же ночью снять с дверей всех «офицеров». А то скоро краскомы придут, засмеют.
Новые таблички размером и видом не отличались от старых.
"Операция» прошла отлично. Никто даже не заметил, когда были сменены таблички, или, как шутил комиссар, когда на линкоре закончилась революция. На дверях кают теперь значилось: «Старший помощник командира», «Старший штурман» и т. д.
Вскоре я принял командование 5-й ротой. Это было весьма специфическое подразделение. В шутку о нем говорили: «Рота корабельной интеллигенции». Сюда входили рулевые, сигнальщики, радисты, коки, хлебопеки, водолазы, печатники, электрики, минеры, санитары. Помощником моим был фельдфебель по-современному старшина — старый матрос-богатырь водолаз Федоров. Старшины, возглавлявшие отделения (каждое из людей одной специальности), были тоже пожилые сверхсрочники, прекрасные специалисты. Внимательно прислушивался я к их советам. Убедился, что это лучшая школа на флоте. И нынешним молодым лейтенантам могу рекомендовать: больше учитесь у бывалых старшин, перенимайте их опыт и умение.
Со многими линкоровскими старшинами мне приходилось после встречаться. Так, во время войны, будучи командующим Беломорской военной флотилией, я на острове Диксон увидел бывшего старшину рулевых с линкора «Марат» Голоульникова. Стал он к тому времени капитаном 2 ранга и командовал сторожевым кораблем. За 20 лет прибавилось в нем солидности, но по-прежнему был скромен, даже застенчив. Кто бы мог подумать, что через несколько месяцев этот тихий человек на своем стареньком корабле совершит исторический подвиг — вступит в бой с немецким рейдером…
…Не так-то просто освоиться на линкоре. Не обошлось и без курьезов. Ванны начсостава располагались
[36]
почти в середине корабля, в специальном отсеке. Я отлично вымылся, оделся и пошел по коммунальной палубе. Нет моей каюты! Свернул в боковой коридорчик — тупик. Блуждал вокруг башен, по плутонгам. Никакого просвета. И спрашивать стыдно: свою каюту потерял! Делаю вид, что иду по делу. К великой радости, повстречался с краснофлотцем — уборщиком моей каюты. Не помню, под каким предлогом, но мы деловито зашагали «домой» — матрос впереди, я за ним…
Так случалось, пока меня не стали назначать дежурным по кораблю. В первое же мое дежурство рано утром, когда еще не оборвался звук горна, возвестившего о побудке, меня вызвал командир корабля. Вместе с ним мы обошли кубрики. Вонлярлярский придирчиво проверял, быстро ли поднимаются матросы, правильно ли вяжут койки. Случалось, у молодого матроса не получалось, Вонлярлярский молча разворачивал плохо связанную койку, сам ее заново укладывал и зашнуровывал, с улыбкой поглядывал на краснофлотца и заставлял все действия повторить.
Вонлярлярский с закрытыми глазами мог найти любую выгородку на корабле и требовал того же от остальных командиров.
Еще о матросских койках. Это был своеобразный ритуал, повторявшийся каждое утро. Тысяча аккуратно свернутых коек выносилась на палубу и укладывалась в специальные коечные сетки. Это было и гигиенично, и в то же время целесообразно на случай боя: ряды свернутых коек защищали от осколков, а в случае необходимости превращались в спасательное средство пробковые матрацы хорошо держали на воде.
Будучи уже командующим Тихоокеанским флотом, как-то на крейсере я заметил неряшливо связанную койку. Вызвал ее хозяина и показал, как это делается. Матросы смотрели не без удивления, я же с благодарностью вспоминал Вонлярлярского: уроки его пригодились.
Перед подъемом флага, без пяти восемь, все старшие специалисты выстраивались на юте во фронт, появлялся командир линкора, подходил к каждому и принимал краткий устный рапорт о состоянии боевой части. Делалось это ежедневно, независимо от погоды, летом и зимой.
После подъема флага я шел заводить корабельные хронометры, установленные в специальном помещении —
[37]
"хронометрической каюте», глубоко в чреве корабля, где меньше шума и вибрации. Окончив сличение часов, сделав записи в журнале, я являлся к Вонлярлярскому и докладывал, что хронометры заведены. Это старинная традиция на флоте. В те годы время по радио не сообщалось, а его надо было знать точно, без этого не определить место корабля по светилам.
Большинство из нас в то время были холостяками, и мы крепко дружили. Старались и вечера проводить вместе. Компанией ходили в кино и театры. В семейных домах собирались на танцы. Между прочим, наша ротная комсомольская организация в ту пору решительно выступала против танцев, как буржуазного предрассудка. А ведь есть пословица: «Гони природу в дверь — она влезет в окошко». И влезала. После докладов о вреде танцев мы торопились на вечеринки и плясали, что называется, до упаду.
Молодежь жадно тянулась к знаниям. Создавались клубные кружки. Но особенно мы любили театр. Обычно спектакли устраивались во флотском клубе. Бывало, зимой собираемся там большой компанией. В фойе игры, музыка, ждем начала спектакля. В 20 часов занавес не поднимается, и в 21 час тоже, а в 22 часа начклуба объявляет:
— Товарищи военморы! Артисты на буксире застряли во льдах. Высылается на выручку ледокол.
Бурно аплодируем, терпеливо ждем, и в 23 часа занавес поднимается.
Приезжали к нам артисты оперы, балета, драмы и оперетты. Бывали и знаменитости. Спектакли кончались иногда в 2 часа ночи, и мы уходили под большим впечатлением, обсуждая пьесу и игру исполнителей.
Как-то после ужина послышался голос Юмашева:
— Комсомол!
Знаю уже, что сие относится ко мне. Подхожу. Иван Степанович объявляет, как всегда, коротко и властно:
— Иди к комиссару, он даст тебе поручение. Смотри не отказывайся.
Расспрашивать Юмашева не полагалось: он в таких случаях сердился. Комиссар, усадив меня в кресло, спросил, где я учился, где служил. А потом сказал:
— Ребята интересуются историей. Не учить же их
[38]
по книгам с орлами да царскими портретами. Возьми-ка вот это, изучи, а потом побеседуй с краснофлотцами.
Комиссар протянул мне потрепанную книжку в мягком переплете. Читаю заглавный лист: «Покровский. История России с марксистской точки зрения». Недоуменно смотрю на комиссара, а он только головой кивнул:
— Давай, действуй.
Припомнив приемы преподавателей на штурманских курсах, безбожно подражая им, начал я читать лекции. Среди слушателей всегда оказывался комиссар, улыбался, что-то хмыкал потихоньку, но никаких замечаний не делал, а потом привел из политотдела опытного пропагандиста. Тот послушал меня и одобрил:
— Так держать!
Я увлекся новым делом. Народу всегда собиралось много. Слушали с большим вниманием. Задавали вопросы. Запомнился из них один:
— Товарищ штурман, а вы царя видели?
— Нет, — говорю, — не пришлось.
В кубрике недоуменная тишина. По-видимому, ребята считали, что историю Руси должен излагать человек, который был лично знаком с царем и его министрами.
Но интерес к моим лекциям не убывал. Стали их посещать и те, кто в первое время в кают-компании подшучивал надо мной: считалось, что пропагандистская работа — не дело для строевого и тем более беспартийного командира. Теперь ко мне привязалась новая кличка — Наш профессор. Я смущался, сердился. Забавнее всего то, что профессором я все-таки стал сорок лет спустя…
Решив возродить флот, Советское правительство было озабочено: какие корабли строить в первую очередь? По этому поводу в апреле 1922 года в Москве состоялось первое Всероссийское совещание военных моряков-коммунистов. О нем сообщалось тогда в газетах и журналах. Подробности дискуссии, естественно, докатились и до Кронштадта. Выяснилось, что на съезде определились два течения: одни ратовали за теорию «владения морем», предлагая строительство больших артиллерийских кораблей — линкоров и крейсеров, хотя в то время в стране для этого не было еще ни средств, ни производственных возможностей; другие отстаивали строительство малых кораблей, подводных лодок, торпедных катеров и морской авиации.
[39]
Столь же бурные споры развернулись и у нас в кают-компании. Конечно, за полувековой давностью стерлись в памяти все наши доводы «за» и «против». Одно лишь помню: большинство стояло за линейный флот. Мы бурно нападали на так называемую «молодую школу». «Что вы будете делать с вашими торпедными катерами и тихоходными подлодками в открытом море? Линкоры врага пройдут и не дрогнут…» — шумели мы. Наши противники не сдавались: «Вы консерваторы. Подводные лодки уже сейчас стали погребальными дрогами вашему линейному флоту!» Некоторое примирение сторон произошло, когда мы узнали, что совещание в Москве отвергло обе теории, определив, что успех в бою достигается взаимодействием разнородных сил флота — надводных и подводных кораблей, авиации, береговой артиллерии и все их надо развивать одновременно.
Тем временем шел полным ходом ремонт линкора. Трудились допоздна бригады рабочих Морского завода и портовых мастерских оружия. Не покладая рук работала и вся команда линкора. Конечно, уставали, но бодрое настроение нас не оставляло, ибо «по секрету» передавали, что с окончанием ремонта мы выйдем в море. И этого дня все ждали с великим нетерпением.