Она одаряет нас лишь когда мы зазеваемся
И одаряет столь аффектированно содрогаясь,
Что нам становится мало. Одаряет слишком поздно -
И только тем во что уже не веришь, а если
и веришь -
То лишь воспоминаниями реконструирующими
былую страсть.
Одаряет слишком рано -
Сует в слабые руки то что кажется нам излишним -
Пока потеряв не спохватишься в ужасе. Вдумайся -
Нас не спасут ни испуг ни кураж.
Противоестественные пороки
Проистекают из нашего героизма. Наши подвиги
Произрастают из непростительных преступлений.
Плакучая ива мстит, мстительница-осина плачет.
Тигр беснуется по весне перепрыгнув через
Рождество.
Нас - вот кого он пожирает. Вдумайся
хоть перед самым концом -
Мы не пришли к согласию если я
Медленно околеваю в меблированных. Вдумайся
хоть перед самым концом -
Я затеял это саморазоблачение не без цели
И не по наущению
Хромых бесов.
В этом плане мне хочется быть с тобой честным.
Сосед сердца твоего, я отстранился сознательно,
Изведя красоту ужасом, а ужас самокопанием.
Я потерял страсть - но к чему было бы беречь ее
Если она изменяет себе, изменяя предмет -
и предмету?
Я потерял зрение слух вкус обоняние и осязание -
Как же мне подбираясь к тебе прибегнуть к их
помощи?
Другие пользуются тысячами уловок и ухищрений
Чтобы растормошить и продлить кипение стылой
крови
Чтобы расшевелить орган с убитым нервом
Пряными соусами разнообразным великолепием
Плоти в пустыне зеркал. Ибо каково пауку
Вдруг прекратить плести паутину каково жалу
Не жалить? Де Байаш, Фреска и миссис Кэммел
Мечутся в вихре вне зыбучего круга Большой
Медведицы
Разъятые на атомы. Чайка летит против ветра
в воздушной теснине Бель-Иля
Или же устремляется к мысу Горн.
Белые перья в снежной метели, зазыванья
тропического залива
И старик, загнанный теми же исполинскими
ветрами
В сонный уголок.
Кто живет в этом доме?
Мысли в сухом мозгу и в сухую пору.
Перевод В. Топорова
GERONTION[3]
Ты, в сущности, ни юности не знаешь,
Ни старости: они тебе лишь снятся,
Как будто в тяжком сне после обеда[4].
Вот я, старик, в засушливый месяц,
Мальчик читает мне вслух, а я жду дождя.
Я не был у жарких ворот,
Не сражался под теплым дождем,
Не отбивался мечом, по колено в болоте,
Облепленный мухами.
Дом мой пришел в упадок,
На подоконнике примостился хозяин, еврей, -
Он вылупился на свет в притонах Антверпена,
Опаршивел в Брюсселе, залатан и отшелушился
в Лондоне.
Ночами кашляет над головой коза на поляне;
Камни, мох, лебеда, обрезки железа, навоз.
Готовит мне женщина, чай кипятит,
Чихает по вечерам, ковыряясь в брюзжащей
раковине,
Я старик,
Несвежая голова на ветру.
Знаменья кажутся чудом. "Учитель! Хотелось бы
нам..."
Слово в слове, бессильном промолвить слово,
Повитое мраком. С юностью года
Пришел к нам Христос тигр.
В оскверненном мае цветут кизил, и каштан,
и иудино дерево, -
Их съедят, их разделят, их выпьют
Среди шепотков: окруженный фарфором
Мистер Сильверо с ласковыми руками,
Всю ночь проходил за стеной;
Хакагава кланялся Тицианам;
Мадам де Торнквист в темной комнате
Взглядом двигала свечи, фрейлейн фон Кульп
Через плечо поглядела от двери. Челноки без нитей
Ткут ветер. Призраков я не вижу,
Старик в доме со сквозняком
Под бугром на ветру.
После такого познания что за прощение? Вдумайся -
История знает множество хитрых тропинок,
коленчатых коридорчиков,
Тайных выходов, она предает нас шепотом
честолюбия,
Подвигает нас нашим тщеславием. Вдумайся -
Она отдает, лишь когда мы смотрим в другую
сторону,
А то, что она отдает, отдает с искусственной дрожью
И этим лишь разжигает голод. Дает слишком поздно
То, во что мы уже не верим, а если и верим,
То памятью обессиленной страсти. Дает слишком
рано
В слабые руки того, кто мнит, что без этого
обойдется,
Пока не спохватится в ужасе. Вдумайся -
Нас не спасает ни страх, ни смелость. Наша доблесть
Порождает мерзость и грех. Наши бесстыдные
преступленья
Вынуждают нас к добродетели.
Эти слезы стекают с проклятого иудина дерева.
Тигр врывается в новый год. Нас пожирает.
Вдумайся, наконец.
Мы не пришли ни к чему, а я
Цепенею в наемном доме. Вдумайся, наконец,
Я ведь себя обнажил не без цели
И вовсе не по принуждению
Нерасторопных бесов.
Я хочу хоть с тобой быть честным.
Я был рядом с сердцем твоим, но отдалился
И страхом убил красоту и самоанализом - страх.
Я утратил страсть: а зачем хранить,
Если хранимое изменяет себе?
Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание:
Так как я приближусь к тебе с их помощью?
Они прибегают к тысяче мелких уловок,
Чтобы продлить охладелый бред свой,
Они будоражат остывшее чувство
Пряностями, умножают многообразие
В пустыне зеркал. Разве паук перестанет
Плести паутину? Может ли долгоносик
Не причинять вреда? Де Байаш, миссис Кэммел,
Фреска -
Раздробленные атомы в вихре за кругом дрожащей
Большой Медведицы. Чайка летит против ветра
В теснинах Бель-Иля, торопится к мысу Горн,
Белые перья со снегом. Мексиканский залив зовет;
Я старик, которого гонят пассаты
В сонный угол.
Жители дома,
Мысли сухого мозга во время засухи.
Перевод А. Сергеева
ГЕРОНТИОН
Ты, в сущности, ни юности не знаешь,
Ни старости, они тебе лишь снятся,
Как будто в тяжком сне после обеда.
Вот, я старик, в засушливый месяц слушаю,
Как мальчик мне вслух читает, и дождя ожидаю.
Не осаждал я пылавших ворот,
На приступ не шел под горячим дождем,
По колено в соленом болоте, истерзанный мухами,
Я, вздымая меч, не сражался.
Пришел в упадок мой дом,
А на подоконнике скрючился домовладелец-еврей,
Что родился в таверне Антверпена,
Был в Брюсселе избит, а в Лондоне облысел
и залатал прорехи.
Кашель козы по ночам доносится с луга;
Мох, груды железа, бурьян, лебеда, камни вокруг.
Женщина, что стряпает мне и чай подает,
Прочищая гугнивую раковину, ввечеру хлюпает
носом.
Таков я, старик,
Застоявшийся разум в продуваемых ветром
пространствах.
Знаменье мы принимаем за чудо. "Яви знаменье
нам!"
Слово, сокрытое словом, бессильным вымолвить
слово,
Окутано мраком. В юное время года
Явился Христос-тигр.
Иудино древо, кизил и каштан расцвели в мае
греховном:
Все поделят, выпьют, пожрут
Под шепоток - мистер Сильверо
Ласковорукий, тот, что в Лиможе
Всю ночь напролет по соседней комнате топал;
Хакагава, даривший поклоны среди картин Тициана;
Мадам де Торнквист, что в темной комнате
Двигала свечи; фройляйн фон Кульп,
Что вдруг обернулась, стоя в дверях. Челноки
в пустоте
Ветер без нитей ткут. Не являются призраки мне,
Старику, в сквозняком продуваемом доме
Под холмом на ветру.
После знанья такого, какое прощенье? Подумай:
У истории много коварных путей, запутанных троп
И безвыходных выходов, шепотком честолюбья
она введет в заблужденье
И уловит тщеславьем. Подумай:
Она отдает лишь когда рассредоточено наше
вниманье,
А то, что дарует, она отдает в таком беспорядке
искусном.
Что даяния эти лишь разжигают сильней
вожделенье.
Так поздно дарует,
Что в это не верится даже, а если вера осталась,
То в памяти только, в угасших страстях.
Дарует так рано
В бессильные руки тех, кому в обузу эти дары,
Только боязно им отказаться. Подумай:
Ни храбрость, ни страх не спасают нас. Героизм
Порождает пороки, каких доселе не знали.
А к добродетели нас
Вынуждают наши чудовищные преступленья.
Эти слезы упали с дерева гнева.
В новый год вторгается тигр. Нас пожирает он.
Подумай же:
Выхода мы не нашли, а я
Коченею в наемном доме. Подумай же, наконец:
Я не без умысла выставляю себя напоказ
И вовсе не по наущенью
Увальней-бесов.
Я хотел обо всем тебе честно поведать,
Я почти вошел в твое сердце, но был отброшен
назад,
И красота растворилась в страхе, а страх -
в истязаниях самокопанья.
Я утратил и страсть: беречь для чего
То, что должно растлиться в неверности?
Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание -
Как же теперь мне помогут они почувствовать
близость твою?
Чтоб оттянуть наступленье беспамятства,
К тысяче мелких уловок тщатся прибегнуть они:
Когда чувство застыло, будоражат нутро
Приправами острыми, умножают разнообразие
жизни
В пустыне зеркал. Неужто паук
Тенета плести перестанет, а жук-долгоносик
Зерно поедать? Де Байаш, миссис Кэммел и
Фреска -
Разъятые атомы, что уносятся вихрем из
круговращенья
Дрожащей Медведицы. С ветром борется чайка
В ущельях Бель-Иля, к мысу Горн поспешая -
Белые крылья на белом снегу. Гольфстрим
призывает,
Старика увлекают Ветр_а_
В уголок забвенья и сна.
Обитатели дома -
Думы иссохшего разума в засуху.
Перевод Я. Пробштейна