— Вы верите в Бога? Как христианин?
— Я работаю над этим. Мне хочется угодить Рену, но… — Боба явно терзали сомнения. — Я прожил на свете пятьсот двадцать восемь лет. За все это время мне ни разу не приходилось сталкиваться с высшими силами, а ведь они должны лежать в основе всего мироздания. Кроме того, в большинстве учений важную роль играет жизнь после смерти, но в Полом мире люди живут вечно. Пытаюсь разобраться во всем этом, но пока что мне очень трудно. Приходится полагаться на слова одного-единственного человека.
— И на книгу.
— Да, на книгу. Вы ее читали?
— Отрывками.
— Рен читает нам по вечерам. Голо смотреть не дает. Он уже прочитал нам несколько книг, но мне пока что больше всего понравилась Агата Кристи. — Боб посмотрел на небо. — Трудно поверить в то, чего нельзя увидеть.
— Микробов тоже мало кто видел, — заметил Эллис. — Но все принимают их существование на веру. Ученые в этом смысле чем-то похожи на священников.
Боб кивнул.
— Я понимаю. Но микробы не обещают спасения от вечных мук и не требуют безоговорочной веры.
— Еще как требуют. Особенно в лепрозории.
— Где?
— Неважно.
— А еще благодаря ИСВ у всех людей развит иммунитет, и они не страдают от микробов. И не умирают. Поэтому сама идея жизни после смерти кажется… ну, глупой, что ли. — Боб нахмурился.
— Тогда почему вы здесь?
— Чтобы стать особенным, как вы и Рен. Вы оба такие… я вами восхищаюсь. Мы все восхищаемся. Рен говорит, что нам нужно закалять характер. Нельзя быть сильной индивидуальностью, если ты слабохарактерный. Он говорит, что боль и борьба помогают нам вырасти над собой и стать по-настоящему уникальными. Вы двое тверды, как скалы, а мы по сравнению с вами — будто пушистые одуванчики на ветру.
— Это Рен так сказал?
Боб улыбнулся.
— Нет, это я сам придумал. Хорошо звучит?
— Очень поэтично.
Боб откинул щеколду коровника и потянул на себя тяжелую дверь. Внутри было темно и пахло навозом, сквозь щели в стене пробивались тонкие лучи солнца.
— Каждый человек добивается всего сам. Никаких поблажек. Тот, кто не справляется, умирает. Все просто.
Эллис усмехнулся, услышав слова Уоррена. Будто у него на глаза из крошечного автомобиля вылез огромный клоун.
— Выживает сильнейший, — произнес Боб. — Так звучит кредо дарвинов, да?
— Это теория Чарльза Дарвина о естественном отборе. И она не очень хорошо сочетается с христианством.
Боб остановился перед коровами и посмотрел на Эллиса с озадаченным выражением лица.
— Не слышал об этом, но… — Боб протянул ему ведра. — Рен сказал, что вы захотите помочь нам с завтраком.
— А, да, конечно. Никакой бесплатной еды, — улыбнулся Эллис и забрал ведра. — Только вам придется меня научить.
Эллис всегда думал, что доить коров — занятие непростое. Во всяком случае, в кино этот процесс выглядел очень сложно. Но, с другой стороны, в голливудских фильмах взрослые мужчины не могли поменять младенцу подгузник без резиновых перчаток и противогаза, хотя на работе им приходилось проектировать автострады или чистить городскую канализацию. Как только Эллис приспособился к ритму и убедился в том, что корове не больно, дойка быстро пошла на лад. Примостившись на низкой скамеечке и зажав ведро коленями, труднее всего было увернуться от перепачканного в навозе хвоста.
Боб убедился, что Эллис успешно справляется с делом, и отправился кормить и поить остальных обитателей коровника.
— Сколько вы уже здесь, на ферме? — Эллис слегка повысил голос, чтобы перекрыть журчание молочных струй.
— Почти полгода.
Эллис не видел Боба: обзор закрывала корова, которую клон назвал Оливией.
— И вам здесь нравится больше, чем в Полом мире?
— Гораздо! — Послышался скрежет лопаты. — Сначала я думал, что такое не может понравиться. Плохо было. А жизнь в лесу вообще казалась невыносимой. Только Рен может бросить себе такой вызов, мы до него еще не доросли. Но здесь все гораздо… гораздо проще.
— И вам не скучно? Не кажется, что занимаетесь глупостями… бьетесь за то, что можно получить даром?
— В этом весь смысл! Тяжело, конечно: как бы ты себя ни чувствовал, а работать надо и в дождь, и в холод. Иногда я просто стою у двери, смотрю на улицу и думаю, какого сполоха я здесь делаю. А потом пересиливаю себя, и тогда случается удивительное. Закончишь ненавистную работу и чувствуешь себя счастливым. Измотанный, грязный, но зато знаешь, что дело сделано. Мы называем это магией Рена. Как услаждение, только длится несколько дней подряд, и достигаешь ты его сам, без приборов. В Полом мире я никогда не испытывал ничего подобного. Там твои поступки не имеют смысла. А здесь учишься гордиться собой, и это тоже закаляет характер.
К тому времени как заполнились все четыре ведра, у Эллиса начали болеть руки, и, хотя разномастные философские взгляды Уоррена его, скорее, забавляли, он был вынужден признать, что такая работа доставляла глубокое удовлетворение. Жители фермы будут рады молоку, да и коровам стало гораздо легче. Раньше он просиживал в офисе по десять, а то и по двенадцать часов в день за бесконечными встречами и совещаниями, но за все эти годы Эллис ни разу не ощущал такой гордости от выполненной работы. На каком-то этапе эволюции человек променял радости честного труда на стабильную зарплату.
— И еда кажется вкуснее, если ты помогал ее готовить, — пояснил Боб, забрав у Эллиса два ведра с парным молоком. Они направились к дому.
Завтрак — омлет и совсем не подгоревшие черничные маффины — был гораздо вкуснее ужина. После еды Уоррен вместе с Полом и Дексом ушел на второй этаж, предоставив Эллиса самому себе. Эллис не возражал. Они с Паксом не договаривались о точном времени встречи, но ему хотелось обойтись без посторонних глаз. Помыв посуду вместе с Ялом, Эллис вышел на крыльцо и спустился на Файрстоун-лейн. Решил, что Пакс вернется туда же, где они расстались вчера.
«Что я ему скажу?»
Хиг косил траву в поле, и Эллис залюбовался сенокосилкой. Ее тянули по кругу два больших коня — Ной и Вебстер, — и с виду в этом хитроумном аппарате не было ничего особенного: пара колес да сиденье посередине. Треугольные зубцы прочесывали траву, и между ними быстро мелькал нож, приводившийся в движение от колесной оси за счет кривошипно-шатунного механизма. Вся система напоминала обычную машинку для стрижки волос, но Эллиса поразило то, что нож двигался благодаря колесам. И хотя ручные газонокосилки работали по такому же принципу, здесь результат был гораздо заметнее: с каждым заходом Хиг, правивший лошадьми, оставлял за собой широкую полосу свежего сена.
В воздухе сладко пахло скошенной травой. Эллис вздохнул.
«Что я ему скажу?»
Трудный вопрос.
Уоррен пригласил его в свою деревню. Конечно, жизнь в Файрстоуне была тяжелой, а Декс, Ял, Хиг и Боб только изображали ковбоев, на деле оставаясь туристами, приехавшими на ранчо в поисках приключений и просветления. Но для тех, кто был чужд Полому миру, то есть для них с Уорреном, это место вполне могло стать домом. Возраст уже не позволял Эллису таскать вязанки сена, однако здесь все было родным и знакомым, и ему хотелось создать что-то стоящее собственным руками. В прошлой жизни он ничего не добился, а потом, заглянув в лицо смерти, понял, как важно оставить за собой след.
Но как же быть с Паксом?
Эллис остановился около изгороди и вдруг с удивлением осознал, что его трясет от волнения. Как было бы здорово, если бы Пакс тоже поселился с ними в Файрстоуне. Они бы жили в одном доме, работали на ферме, сами выращивали себе пищу, а зимой читали вслух, собравшись у печки. И это было бы совсем не похоже на жизнь с Пегги. С женой их объединял только секс. Когда влечение исчезло — а произошло это довольно быстро, — их удерживал вместе сын. После смерти Айсли осталась только привычка. С Паксом все будет по-другому. С ним…
«Я-то уж грешным делом подумал, что ты решил сойти за местного. Переметнулся в другой лагерь, так сказать».
Уоррен свихнулся, не иначе… Пакс нравился Эллису — и все тут. Пакс вообще всем нравился. С ним было легко, как со старым другом. Интересно, а бывает дружба с первого взгляда? Рядом с Паксом Эллис становился другим человеком, чувствовал себя нужным и важным. Каким-то непонятным образом Пакс делал его счастливым. Ведь для того и нужны друзья, так? Может, у него просто никогда в жизни не было по-настоящему близкого друга? Может, поэтому… Эллис смотрел, как Хиг объезжает поле, и размышлял, можно ли полюбить человека — просто человека, не мужчину, не женщину, а личность. Да и что такое любовь, в конце-то концов?
Эллис тряхнул головой, прогоняя нелепые мысли. Лезет же всякое…
От волнения начинало подташнивать. Ладони слегка онемели.
— Эллис Роджерс…
Не было ни вспышки, ни хлопка, но, когда Эллис обернулся, в нескольких шагах от него уже стоял Пакс в привычной шляпе и серебристом жилете. Лицо посредника светилось широкой улыбкой.
Безо всякого предупреждения Пакс в два прыжка преодолел разделявшее их расстояние и стиснул Эллиса в крепких объятиях.
— Я так беспокоился! Хорошо, что с тобой все в порядке.
— Я тоже скучал, — сказал Эллис. От посредника пахло корицей, совсем как в той спальне, где он проснулся в первый раз.
Пакс отстранился и бросил настороженный взгляд на ферму и на Хига с лошадьми.
— Пойдем? Альва страшно по тебе соскучилась.
— А как же Вин?
— А Вин может поцеловать мой безволосый зад.
Эллис расхохотался от неожиданности, и Пакс тоже засмеялся. От смеха посредника, от его счастливых глаз становилось тепло на душе. Неожиданное чувство.
— Пойдем. — Пакс открыл у них за спиной портал, и Эллис увидел знакомые очертания столовой. — Альва нашла для тебя шаблон горячего шоколада.
— Горячего шоколада?
— Ага. С каким-то маршмеллоу. Правда, Альва не хочет рассказывать, что это такое. Каждый раз, когда я спрашиваю про еду из твоей эпохи, она отвечает: «Лучше тебе не знать».