На второй день его отдыха, когда всем было известно, что он в Лондоне, — в то время как он почти не выходил из дому, — ему позвонил его старый товарищ с давних, еще московских времен, некий Слетов, который сказал, что ему необходимо повидать Сергея Сергеевича по очень важному делу, и, хотя Сергей Сергеевич отлично знал, что это за дело, он ответил, что будет рад его видеть. Через полчаса Слетов явился.
— Здравствуй, Федор Борисович, — сказал Сергей Сергеевич, — за такси ты заплатил?
Федор Борисович Слетов был высокий человек, чрезвычайно небрежно одетый, с помятым и желтым лицом, на котором казались удивительными восторженные голубые глаза. Ему было столько же лет, сколько Сергею Сергеевичу, но выглядел он значительно старше своего возраста.
— Представь себе, Сережа, не хватило пустяка, ты понимаешь… — быстро заговорил он. — Да, ведь ты еще не знаешь, все кончено, все, понимаешь, — он сделал решительный жест рукой, словно отсекая нечто незримое. Говорил он очень скоро, чуть ли не задыхаясь от торопливости и волнения. — Я не спал последние трое суток. Все, ты понимаешь, все. И кто бы мог подумать, — сказал он, резко замедлив свою речь и начиная говорить плавно и с размеренной горечью, — что она, Лили, окажется просто…
Он не кончил фразы и покачал головой.
— Женщиной, недостойной твоей любви? — спросил Сергей Qepceebhw.
— Сомнения невозможны, — тихо ответил Слетов. — Письма, доказательства…
— Ты неисправим, Федя.
— Да, да, знаю, заранее знаю… Но вы все, и ты в том числе, — ничего не понимаете.
— Да тут не Бог весть какая мудрость, Федя.
— Нет, мудрость! — закричал Слетов. — Ты говоришь, что это все случайные женщины, что смешно полагать, будто Лили, или Женя, или Оля окажется вдруг добродетельным ангелом, да? Так вот, милый мой, поверь мне, что нет двух одинаковых женщин в мире, понимаешь? Они все разные, все.
— Возможно. Действуют они, однако, все приблизительно одинаково.
— Нет, разно.
— То есть некоторые детали, возможно, и непохожи, — сказал Сергей Сергеевич, — и все-таки каждый раз ты приезжаешь совершенно так же, как сегодня, и даже та трогательная подробность, что у тебя нет денег на такси, остается неизменной. И каждый раз у тебя доказательства и письма.
— Ты знаешь, что такое творческое начало в жизни?
— При чем тут творческое начало? Я тебе объясню. Вот я полюбил женщину, которая…
— Ты обедал? — спросил Сергей Сергеевич. Было около восьми часов, Сергей Сергеевич никого не мог ждать в это время. Вдруг в передней раздался резкий и продолжительный звонок.
— Вот, Федя, кто бы это мог быть, судя по звонку, как ты думаешь? Мужчина или женщина?
— Женщина с настойчивой волей.
— А я бы сказал, что мужчина и еще, вдобавок, нахал.
Горничная передала Сергею Сергеевичу карточку, на которой было написано: Людмила Николаевна Кузнецова — и от руки, хорошо очиненным карандашом, было прибавлено: по очень важному личному делу.
— Знаешь, Федя, — сказал Сергей Сергеевич, — ты бы пошел принял ванну, побрился, привел бы себя в порядок; а я тем временем ее всетаки приму.
— Вот теперь я начал чувствовать голод, — сказал Слетов.
— Или иди, я тебя накормлю. Просите, — сказал он горничной.
Людмила вошла своей уверенной походкой, сказала деловитым голосом: — Здравствуйте, — села и тотчас закурила папиросу.
— Я могу вам быть чем-нибудь полезен? — спросил Сергей Сергеевич.
— Я думаю, — холодно сказала Людмила, — во всяком случае, я надеюсь.
— Если бы вы были добры сказать мне, чем именно я обязан удовольствию вас видеть…
— Вы должны это знать так же хорошо, как я.
— Видите ли что, — сказал Сергей Сергеевич, удобнее устраиваясь в кресле и точно готовясь произнести речь, — я имею несчастье — или счастье — быть сравнительно обеспеченным человеком, и это отражается самым пагубным образом на характере визитов, которые мне делают разные люди и цели которых, в общем, отличаются, я бы сказал, некоторой монотонностью. Я бы сказал, что девяносто девять процентов этих визитов имеют одно и совершенно недвусмысленное значение. В тех же случаях, когда визит делает женщина, то девяносто девять процентов можно заменить цифрой сто, нисколько не рискуя ошибиться. Другими словами, я хочу поблагодарить вас за очаровательное внимание, с которым вы выслушали все, что я говорил, и прибавить, что по поводу вашего посещения у меня не было с самого начала никаких иллюзий.
— Вы всегда так разговариваете?
— Нет.
— Вы знаете, что ваша жена уехала, но не знаете с кем.
— Видите ли что, — сказал Сергей Сергеевич. Он сделал вид, что задумался, посмотрел сначала на потолок, потом в лицо Людмилы и медленно сказал: — Я отрицательно отношусь к известной категории шантажистов, точнее говоря, к тем из них, которые пользуются именем моей жены. Попытки таких людей обречены на неуспех.
— Мне нет никакого дела до шантажистов, — нетерпеливо сказала Людмила. — Я знаю, что ваша жена — любовница моего мужа, что он уехал с ней…
— Извините, я прерву вас, — сказал Сергей Сергеевич. — Я полагаю, что иногда следует избегать слишком точных выражений.
— Я не привыкла к таким комедиям. Если для вас интересы вашей жены играют какую-нибудь роль, вы обязаны проявить по отношению к ней…
— Видите ли, — продолжал, не сдерживая улыбки, Сергей Сергеевич, — возможно, конечно, что это результат заблуждения, но я считаю, что хорошо знаю свои обязанности.
— Выслушаете вы меня или нет? — закричала Людмила.
— Нет, я не вижу в этом никакой необходимости.
— В таком случае, — резко сказала Людмила, поднимаясь, — вы еще услышите обо мне.
— Как, еще услышу? — сказал Сергей Сергеевич. — Мне казалось, что я слышал о вас совершенно достаточно.
Потом он прибавил задумчивым голосом:
— Кстати, я думал, что вы работаете менее кустарно.
Людмила, поднявшаяся было с кресла, вдруг сразу упала в него, выронив сумку, закрыла лицо руками и заплакала. Плечи ее тряслись от рыданий.
— По-французски это называется les grands moyens,[23] — сказал Сергей Сергеевич. — Но быстрота перемены тактики заслуживает похвалы.
— Вы чудовище, — фыркающим от слез голосом сказала Людмила. — Вам безразлично, что мне завтра, может быть, нечего есть.
— Мне очень нравится это «может быть».
— Вы мне не верите?
— Слушайте, Людмила Николаевна, — терпеливо сказал Сергей Сергеевич, — мне бы не хотелось, чтобы вы упорствовали в ваших заблуждениях на мой счет. Я знаю о вас все и прекрасно знаю, на какие деньги вы существуете. Поймите это.
— Вы знаете все? — медленно сказала Людмила, подняв на него глаза. — И вам не жаль меня?
Это было сказано так искренне, голосом, столь далеким от какой бы то ни было искусственности или комедии, что Сергей Сергеевич пришел в восторг.
— Это прекрасно, — сказал он. — Зa c’est rйussi, mes hommages, madame.[24]
Лицо Людмилы осталось неподвижным, только в глазах промелькнула беглая и почти откровенная улыбка. Сергей Сергеевич в это время быстро написал чек. Людмила, не посмотрев на сумму, положила его в сумку, сказала прерывающимся голосом: — Простите меня, Сергей Сергеевич. Прощайте, — Сергей Сергеевич низко поклонился, — и ушла.
Когда Слетов вошел в кабинет, Сергей Сергеевич сказал ему:
— Ты был прав; Федя, это была женщина с упорной волей.
— Молодая, старая, красивая, некрасивая?
— Средних лет, Федя, не очень красивая, но, во всяком случае, интересная и с резко выраженной индивидуальностью.
— Какой именно?
— Б… — сказал Сергей Сергеевич со своей радостной улыбкой. — Кстати, расскажи мне о Лили, ведь я о ней ничего не знаю. Блондинка?
— Блондинка — такого нежного оттенка, который…
— Да, знаю. Голубые?
— Синие, Сережа.
— Рот чуть-чуть велик, ты говоришь?
— Пожалуй.
— Что-то детское, несмотря на?
— Да, это даже удивительно.
— Говорит «my little boy»?[25]
— Говорила, Сережа.
— Да, в общем, тип такой же, что всегда.
— Меня удивляет, Сережа, — сказал Слетов, — как ты, с твоим несомненным умом, считаешь, что может существовать определенный тип женщины, и вот их тысячи, и все они одинаковы, вплоть до выражений, размеров рта и цвета глаз. Пойми, что это не так, в каждой из них есть нечто неповторимое.
— Я бы сказал — непоправимое.
— Хорошо, непоправимое. Но когда ты дойдешь до этого и поймешь в ней вот эту одну, неповторимую черту, когда она перед тобой, понимаешь, беззащитна, как ребенок, ты понимаешь, — иногда заплакать можно.
— Это я понимаю, — сказал Сергей Сергеевич, — да ведь слез этак не хватит. Но расскажи же мне, где, что, почему? Впрочем, почему, это известно.
Сергей Сергеевич разговаривал так — откровенно, не играя никакой роли и не притворяясь, — с очень немногими людьми. Слетов был в их числе, потому что Сергей Сергеевич очень его ценил за удивительную душевную чистоту и за искренние дружеские чувства. Вместе с тем, жизнь Слетова, в которой Сергей Сергеевич не мог не принимать близкого участия, состояла из смены трагедий, всегда одних и тех же и за которые расплачивался — в буквальном смысле слова — всегда Сергей Сергеевич, на средства которого Слетов жил уже много лет. Трагедии эти состояли в том, что Слетов влюблялся в какую-нибудь женщину, причем для союза с ней не считал никакие препятствия непреодолимыми, добивался своей цели, снимал квартиру, устраивался навсегда и счастливо жил некоторое время, средняя продолжительность которого была определена Сергеем Сергеевичем в шесть месяцев приблизительно. Затем происходила драма: либо подруга Слетова оказывалась ему неверна, либо сам Слетов влюблялся в другую женщину; назревал разрыв, иногда с револьверными угрозами, потом бывало расставание, и затем, с новой возлюбленной, все начиналось сначала. Короче говоря, он был похож на Ольгу Александровну своим характером и своей неисчерпаемой верой в любовь с большой буквы. Любовь поглощала все его замыслы и все его время, и заниматься чем бы то ни было другим у него не оставалось никакой возможности; по образованию к тому же он был русский юрист и даже при всем желании не мог бы найти себе работы по специальности во Франции. Сергей Сергеевич однажды, в ответ на его просьбу устроить его куда-нибудь, послал его в провинцию — в окрестности Марселя — заведовать бухгалтерской частью в одном из своих предприятий, но через некоторое время после этого в предприятии начались перебои, и, когда Сергей Сергеевич поехал туда, он узнал, что причиной всего этого был очередной роман Слетова с женой директора. Директор был молодой, застенчивый и очень дельный человек, недавно женившийся и живший совершенно счастливо до приезда Слетова. Слетов влюбился в его жену, она отвечала ему взаимной страстью, втроем у них происходили откровенные разговоры, сопровождавшиеся тирадами Слетова о свободе воли и ссылками жены директора на сексуальные, основные, теории жизни, которые, по ее словам, служили единственным, все определяющим началом, чем-то вроде евангельских «альфы и омеги». В общем, выхода из положения не было, хотя Слетов с пеной у рта доказывал, что она должна уйти к нему; все это осложнялось еще тем, что она была на третьем месяце беременности. В результате директор, чрезвычайно привязавшийся к Слетову, не питавший к нему никаких враждебных чувств и продолжавший оставаться влюбленным в свою жену, которая тоже, со слезами на глазах, ему говорила, что она его любит и ни за что не согласна с ним расстаться, — в результате директор начал пить мертвую и на службу прихо