— Если посчитают, что мало заплатили за услугу, палец о палец не ударят, — продолжил Пискун. — Даже если будут стоять над умирающим.
— Да, нехорошо это. Теперь я понимаю людей, которые магов недолюбливают, — я слушала Пискуна, шагая по улице и высматривая извозчика, который сможет меня отвести. — Но ведь не все такие?
— Не все, — согласился Пискун. — Но паршивая овца все стадо портит. Молодые магички иногда забавляются, привязывая мужчин к себе и делая их послушными рабами. Эллен говорила, что таким промышляли некоторые девушки в Академии на спор или потому, что мужчина не хотел быть с ними. Со временем приворотная магия ослабевала, но жизнь человека уже была разбита, и тот, с кем так жестоко поигрались, ненавидел своих пленительниц. Хоть они и были красивы, как божества. Все магички красивы, Эллен. Когда себя в зеркало увидишь, грохнешься.
Слушая рассказ Пискуна, я чувствовала, как в крови закипает гнев.
— Получается, некоторые маги заигрались, смотрели на других как на людей второго сорта? Думали, что из-за силы им все сойдет с рук и можно вести себя с более слабыми как со скотом? А внешность меня бы устроила самая обычная, которая была в земном мире.
Пискун помолчал некоторое время.
— Но ты, Эл, не расстраивайся раньше времени. Ты уже успела хорошо показать себя перед простыми людьми. Уверяю, пройдет время, и нейт Лейн будет локти кусать, что выгнал тебя.
— Он решил, что я из таких же. Но доказывать я ничего не стану, просто буду делать свое дело.
— А тем временем Академия будет перечислять на счет Левилльского госпиталя денежки за твою практику, — ехидно пропищал мой товарищ, как вдруг…
— Эй, стойте! Подождите! — закричала я, увидев извозчика, выруливающего с соседней улицы.
Вот те раз! Да это же мой провожатый — Горн.
Услышав знакомый голос, мужичок вздрогнул и остановился. Я ловко запрыгнула в повозку.
— Доброго утра вам! Отвезете во вчерашнюю деревню?
— Утречка, нейра. Это в Лихую, что ли? — он улыбнулся в бороду.
Ну и название. Интересно, другие деревушки так же весело называются?
— Конечно, отвезу. Я почти каждое утро в город молоко вожу. А что вы там забыли, нейра Эллен?
Я повозилась, устраиваясь поудобнее и доставая из кармана Пискуна. Синий товарищ покатался по коленям и успокоился, с любопытством поглядывая на дорогу.
— Я должна осмотреть Милли с девочкой. Как бы осложнений не было. Рожениц всегда осматривают после родов.
Горн кхекнул и подстегнул лошадку.
— Странная вы. Ни разу не видел, чтобы маги так с простым людом возились.
— А вы вообще много магов повидали?
— Да так, заезжали некоторые. Но у нас места неприглядные, а маги стараются ближе к столице обосноваться.
Еще вопрос на мою голову. Неужели Эллен бежала сюда только из-за нежеланного замужества? Может, были еще причины? Как разобраться в чужом прошлом?
— Наша старая повитуха толковая была, но строгая. Если помирал кто, она говорила, что на все воля Всеотца.
Горн правил повозкой, время от времени понукая лошадь, а мы с Пискуном негромко переговаривались.
— Как вернемся, займемся чемоданом.
Вчера я не успела осмотреть его содержимое, слишком быстро настала ночь, а я была выжата после перемещения и экстремальных родов. Уверена, там найдется много интересного и полезного. Книги, медицинские инструменты, волшебные зелья — у целительницы их не может не быть!
Дел невпроворот. Грэта сказала, что договорится с кузнецом, своим сватом, и тот будет ждать меня завтра утром. А к утру надо подготовить чертежи нужных на первое время инструментов.
А еще мы с Пискуном магии собрались учиться. Вот и буду сидеть, как в студенческие годы, за учебниками, зарабатывая сколиоз и близорукость.
И если мне не придется тратить время в вотчине нейта Лейна, я смогу открыть свое дело. В новом мире не пропаду, акушеры-гинекологи всегда нужны. Конечно, безопасней залечь на дно и не отсвечивать, не наживать врагов среди местной лекарской элиты, но такая скучная жизнь мне не по нраву.
Да и жаль бедных женщин. Некоторые в нашем мире любили говорить: «А вот раньше в поле рожали и ничего». Я обычно отвечала: «Вас вот родили, а голову вытащить забыли. Оставили в том самом месте».
Даже в мои развитые времена женщины продолжали умирать от осложнений беременности и родов. А в полях тем более. Просто никто об этом не вспоминал, мол, ты баба, это твой священный долг. Померла? Ну, бывает…
— Знаешь, дружище, в будущем мне понадобится кабинет, где я смогу принимать всех желающих. А в идеале акушерско-фельдшерский пункт или даже больница. Но как сделать это легальным?
Пискун поцокал.
— Придется постараться, чтобы серьезные люди разговаривали с тобой на равных, а не видели в тебе магичку-вертихвостку, которая только Академию окончила и ничего не умеет.
— Ага, а вместо занятий на свидания бегала, — я рассмеялась.
Хорошее настроение вернулось, вытеснив неприятный осадок после разговора с Лейном. Шарики в голове закрутились со скоростью света. Мне нужен человек при власти, который меня выслушает. К кому стоит обратиться?
В мысленном блокноте добавился еще один пунктик — сходить на прием к градоначальнику. Конечно, не исключено, что он на короткой ноге с Лейном и просто меня пошлет, но попытка не пытка, а за спрос не бьют в нос!
Глава 7Порядок в доме — порядок в душе
— Я так благодарна вам, нейра. Вас послали мне не иначе, как Всеотец и Пресветлая Мать, — говорила Милли, кормя малышку грудью.
Обе уже оправились после тяжелого испытания и чувствовали себя относительно неплохо. Девочка, которой дали имя Эллен, громко кричала, требуя грудь, пачкала пеленки и делала все, что полагается людям ее возраста. А мать старалась соблюдать мои назначения.
За исключением естественной послеродовой слабости и болей у Милли все было хорошо — матка сокращалась под действием гормонов, а жара не наблюдалось. Но это пока лишь второй день и упускать из виду родильницу рано.
А еще девушка рассказала мне одну шокирующую вещь. Шокирующую современного человека, конечно, потому что для этого мира и этого времени все было нормально.
Понимая, что ребенок сам не родится, а счет идет буквально на минуты, они отправили в город за Ойзенбергом. Но не потому, что он великолепный хирург и акушер. А потому, что этот лекарь всегда отдавал предпочтение жизни ребенка, всегда стремился спасти его, даже если для этого приходилось жертвовать матерью. В этом состояла его жизненная и профессиональная философия.
— А вот нейт Брайтен говорит, что жизнь матери важнее и убивает детей прямо в утробе… разрывает их стальными когтями и крючьями… — по бледному личику полились слезы, и Милли крепче обняла спящую дочь.
Если бы я не была знакома с акушерством, то подумала бы, что она пересказывает сюжет триллера, но, увы, сказанное до боли напоминало наше земное прошлое.
Поворот плода на ножку практиковался еще Корнелием Цельсом в первом веке нашей эры, но во времена средневековья было утрачено, забыто или намеренно уничтожено много ценных знаний и техник.
И так продолжалось, наверное, до конца девятнадцатого века. Такие, как Милли и ее дочь, были обречены на смерть. Самое большее, что могли сделать, это разрезать живот и извлечь живого или уже мертвого ребенка, чтобы произвести над ним обряд крещения. Тогда еще не была изобретена безопасная техника кесарева сечения, и мать зачастую погибала от кровопотери или сепсиса.
— Я не хотела, чтобы он растерзал мою крошку. Я готова была умереть сама, поэтому просила позвать нейта Ойзенберга вместо нейта Брайтена.
Эта девочка была готова погибнуть, лишь бы не дать вытащить из нее ребенка по частям. Ужас.
Вдруг закололо в висках. Вспомнился случай, открывший мое личное врачебное кладбище.
Много лет назад в мою смену поступила женщина, которая хотела родить дома. Но все пошло не по плану, потому что у нее был клинически узкий таз и крупный плод. Она этого не знала. Ее привезли спустя двое суток после излития вод. Головка плода из-за несоответствия размеров застряла в малом тазу, ребенок погиб еще до приезда в роддом.
Это была ужасная и травмирующая операция. Еще долго мне снилось в кошмарах, как я с помощью инструментов пытаюсь извлечь из родовых путей это тельце.
А женщина все равно умерла от септического шока. Обратись она раньше, все могло сложиться иначе — так говорил разум. Мы бы успели ее прокесарить. Но в глубине души я все равно винила себя, считая, что сделала недостаточно.
В тот день я поставила два креста.
— Слушай, Милли, у вас что, совсем повитух нормальных не осталось?
— Была в Левилле школа повивальных баб, но закрылась уже давно. Они все разъехались кто куда. Хороших осталось мало. Говорят, неправильно бабки все делают, — Милли печально усмехнулась. — И что будущее за этой самой… за кхерургией. А мы всегда считали, что не мужское это дело… ну… роды принимать и женщине туда заглядывать.
А ведь когда в нашем мире начала стремительно развиваться хирургическая наука и врачи-мужчины ринулись в акушерство, школы повитух тоже закрывали, а их самих оттесняли прочь от рожениц. В особо запущенных случаях и вовсе объявляли ведьмами.
Все просто — боролись с конкуренцией. По крайней мере, так было в Европе. Причем смертность у этих самых «необразованных», не кончавших университетов бабок была куда ниже, чем у светил медицины того времени.
Да, все ошибались. Даже Гиппократ. Путь развития акушерской науки омыт слезами и кровью, вымощен чудовищными ошибками и суевериями. Каждая потерянная жизнь матери или ребенка — как ступенька в лестнице, уходящей вверх. Но даже в двадцать первом веке до ее вершины еще далеко.
Когда я уже успела распрощаться с Милли и пообещать заехать послезавтра, ее мать привела в дом двоих смущенных женщин в положении. Кажется, они меня побаивались. Но после короткого разговора селянки расслабились и позволили их осмотреть, чтобы потом спросить разрешения пригласить меня, когда придет время рожать.