Техника сорвалась.
Гектор рванул вперед и рубанул по моим ногам концом клинка, одновременно прикрываясь лезвием от моей возможной атаки. Ноги сами перенесли меня в новую позицию.
Гектор ударил снова, как косой. Отклонить корпус, отступить влево. Клинки я старался под удары не подставлять, сложно сказать смогу ли удержать их в руках без «усиления». Да и сломать меч такой атакой можно было запросто.
Про себя начал произносить молитву Госпоже, стараясь уклоняться от атак противника и не выходить из транса.
Пока я переигрывал Гектора чисто на технике, а мой внутренний Максимус подмечал огрехи в его движениях.
Гектор махал мечом, как заведенный, даже не собираясь устать или запыхаться. Вот он выше, чем нужно поднимает запястья. Чуть дальше, чем требуется, проносит кончик клинка. Мозг считывал все это автоматически, рефреном произнося слова молитвы — славословия.
Как только молитва кончилась, изнутри меня хлынула жаркая волна пневмы. Но это была вовсе не та техника, которую я пытался вызвать.
Вместо «ускорения» на меня обрушилась «звериная ярость». Где-то на грани слуха прозвенели серебряные колокольчики. Смешно ей суч… богине. Обхохочешься.
Транс сразу слетел. Зарычав и отбросив всякую осторожность, я рванул навстречу противнику.
Клинки сталкиваются. Моя спата с хрустом переламывается, но я ввинчиваюсь противнику под ведущую руку, и подбивая гладиусом меч Гектора, почти у рукояти, хватаю правой его махайру за эфес.
Удар корпусом и обезоруженный враг летит кувырком на землю, несмотря на все его «усиление». Моя техника выше рангом. Ее главный минус — почти полная потеря контроля.
Прыгаю, стараясь попасть пятками ему в корпус. Гектор откатывается в сторону, одновременно пытаясь встать.
Наваливаюсь сверху, прижимаю коленом.
Колю гладиусом.
Еще раз и еще.
Противник подо мной замирает, пневма покидает его мускулы.
Огромным усилием воли отменил технику "Ярости". Залитыми кровью глазами обвел амфитеатр. Трибуны бесновались. Люди повскакали с мест, орут, потрясают кулаками. Красные рожи перекошены. Изо ртов извергаются водопады слюны.
Но я смотрел не на трибуны для плебов. Я смотрел на ложи. Большинство патрициев, сидящих там, подняли руки с большим пальцем, развернутым вниз.
Добей!
Лишь в двух ложах я вижу большие пальцы, вытянутые вверх. В одной из них — пожилой патриций, чьи черты лица сходны с чертами Гектора. В его глазах мольба и страх.
А второй… Сабин.
Смотрю на тело, лежащее подо мной. Две колотые раны. Одна в плече, а вторая в районе правого легкого. Гектор в шоке. Изо рта идет кровь, но он еще жив. Если вовремя позвать целителя, его откачают.
Вспоминаются слова богини: «Отрасти клыки и когти. Найди в своей душе безжалостность и сделай её своим оружием и щитом! Помни! В этом мире правит сила! А жалость — это слабость!».
Приговор общества гласит: молодой наглец должен умереть.
Да пошли вы все на хер!
Я встаю с колена и делаю знак целителю, стоящему возле распорядителя игрищ. Убираю гладий в ножны. Мне не жалко этого идиота. Я просто не хочу быть пешкой в чужой игре. А здесь явно происходит какая-то игра по принципу вин-вин. Грохну я Гектора — и хорошо. Получится у него завалить ослабленного чемпиона вообще отлично.
На хер вас всех, твари!
И еще жест Сабина. Его никто, кроме меня, не видел. И мне кажется, юстиарий не пожалел молодого балбеса, а дал мне подсказку. Что-то он знает, чего не знаю я.
Я отсалютовал в направлении лож патрициев.
И покинул арену.
Что сразу началось! В меня с трибун для плеба полетели какие-то огрызки, тряпки и объедки. Желающая лицезреть смерть толпа не получила желаемого! И обрушила на меня свой довольно вонючий, но, к счастью, безопасный гнев. Я уходил освистанный, как будто это я проиграл поединок и сейчас лежал на песке. Но мне было наплевать. Я собирался как можно быстрее покинуть арену и этот город. Теперь он меня бесил.
В проходе под трибунами меня встретили мои ребята. И немолодой патриций, который поднял руку в защиту моего противника.
Он молча пресек мой путь. Я остановился. Некоторое время он вглядывался в меня, словно пытался что-то разглядеть. Потом, медленно, с натугой, склонил голову, как будто у него не гнуться мышцы шеи. Да уж. Патриции не кланяются друг другу. Склонить голову можно только перед членом императорского рода. А колени преклоняют только перед алтарями или изваяниями богов.
— Наша семья готова выплатить виру. За дерзость наследника. — Это он мне предлагает взятку задним числом. Никакая вира по закону мне уже не положена. — Скажи Максимус Доримед. Почему ты оставил Гектору жизнь. Насколько я знаю, прежде такое мягкосердечие за тобой замечено не было.
— Уважаемый Навтий. — имени я не знаю, но это явно глава семьи. — Никакой виры от твоей семьи я не приму. Вира оплачена кровью.
И, возможно, здоровьем наследника, думаю я. Целители — целителями, а раны в плече и легком очень глубокие.
— У меня нет претензий к твоей семье, уважаемый. Что касается твоего второго вопроса. Почему я оставил Гектору жизнь? Потому что мог.
— Хороший ответ. Ответ альтиора. Слухи о твоей жестокости и безумии были ложны. Если ты не хочешь принять виру, прими в дар боевого экуса. Моя семья разводит этих благородных животных. Также ты всегда будешь желанным гостем в моем доме и домах моих клиентов.
— Благодарю. — теперь уже я немного наклонил голову. От подарка отказаться нельзя, это будет прямым оскорблением и противоречить моим словам о том, что у меня нет претензий к семье Навтиев. — Это весьма щедрый дар. Прости, но мне не называли твоего имени.
— Фаон Навтий. — Семейство явно имеет элланские корни. Древнее семейство, но изначально не из альтиоров.
— Фаон, завтра или максимум послезавтра я покидаю город.
— Экус будет у тебя сегодня к вечеру. Я слышал, твой Гром великолепен. Я распоряжусь прислать самку.
Приложив руку к груди, попрощался Фаоном, а тот, не торопясь, пошел к выходу на арену. Как будто не его сын там борется за жизнь. Впрочем, сдержанность — щит патриция.
Скинув заляпанную всяким гнильем тунику, надел свое пестрое облачение, поданное Очком, прямо на голое тело. Отдал Черту гладиус.
На душе мутно.
Мышцы почти превратились в желе. Рано мне еще техники второго круга использовать. После «гостеприимства» благочестивых сестер мне еще, как минимум месяц восстанавливаться.
Черт смотрел на меня с благоговением. Как на бога войны.
А мне было... как-то мерзко. Ведь была мысль прирезать мальчишку, в угоду общественному мнению. Как-то я все еще не готов к такому, наверное.
И все же, кто настропалил пацана?
— Юстас. У меня к тебе есть одно маленькое, но очень ответственное поручение.
— Да, патрон. К твоим услугам.
— Попробуй узнать, с кем говорил Гектор прямо перед тем, как ворвался в ложу почтенного Сабина, аки охреневший ангел мести.
— Ого. Ты думаешь, там что-то нечисто?
— Мне кажется, кто-то его сильно распалил, перед вызовом. Скорее всего, взяли на слабо. Ну сам посуди, зачем парню вызывать меня на поединок до первой крови? Чтобы что? Да еще и оскорблять при этом? Он выглядел очень возбужденным.
— Хорошо. Тогда мне лучше остаться здесь, патрон.
— Да. Но только попробуй прийти в остерию пьяным… — Я показал юристу здоровенный кулак. — Мне пьющий клиент на хрен не сдался.
— Обидно слышать такое, Доримед! Я, может, раньше пил, потому что у меня клиентелы не было. И перспектив. А теперь-то! Все выполню, все разузнаю, спокойствие, патрон, буду трезв как евнух!
Едва появившись в остерии, я сразу плюхнулся в бассейн. Постепенно выровнялось дыхание. Сердце перестало пытаться проломить грудную клетку. Последствия «Звериной ярости» медленно покидали мое тело. Насколько я знаю, Максимус любил эту технику. Мне же она совсем не понравилась. Пожалуй, заменю ее в своем арсенале, на что-нибудь более сочетающееся с трансом.
Вдоволь навалявшись в бассейне и получив порцию умасливания и массажа от гостиничных рабынь, я почувствовал требовательные позывы желудка.
На обеде, на который я, как обычно, позвал Кассандру, удостоился очередного комплимента:
— Слышала, ты сегодня с трудом одолел на арене безусого юнца? Как ты умудрился выживать до своей болезни, и получить чемпионский титул? Скажи, Максимус, достойно ли потомка древнего рода, и избранного Богиней воина драться в амфитеатре подобно рабу, для развлечения толпы?
— Тебя там не было. — Резче, чем обычно ответил я. — Парень оскорбил богиню. Так что причина для боя была вполне достойной.
— И почему он тогда до сих пор жив?
— Потому что он был только вестником. Посланием от неизвестного недоброжелателя. Я не убиваю гонцов, потому что мне не нравится принесенная ими весть. Да и вообще. Не слишком ли много ты себе позволяешь, сестра? Я не заказывал себе личного критика-имиджмейкера!
— Я позволяю себе ровно столько, сколько позволено духовному наставнику. — Моя злость скатилась с нее как с гуся вода. — Именно так Максимус Доримед поступил с гонцом, принесшим ему волю отца — решение о свадьбе. Снес ему голову.
Я вспомнил этот эпизод. Да так и было. А рабу, пролившему пару капель вина на его одеяния, Максимус приказал отрубить кисти рук. Потому что не нужны руки тому, кто не умеет ими пользоваться. Тот еще гуманист и метросексуал был мой предшественник. Кстати, эти его выходки сильно злили отца. Расшвыриваться рабами было не принято.
— Весь вопрос в том, что именно остановило твою руку. Если жалость и сострадание, то ты идиот, Максимус. Если расчет — то ты все сделал правильно. Проблема в том, что все, что я знаю о прежнем Максимусе Доримеде, говорит, что ни жалость, ни сострадание, ни уж тем более тонкий расчет были ему несвойственны.
— Тебе лучше забыть, Кассандра, то, что ты знала о прежнем Максимусе. Я — не он. Моя душа слишком долго блуждала в смертном мраке. Теперь я другой человек.