Схватила скомканную на кресле ночную рубаху. Ловко скрутила её в тугой жгут и направилась к воспитаннице.
— Бесстыдница! — объяснила зловредная старуха причину своего неудовольствия.
И вытянула Руану вдоль спины.
— Ай! — добросовестно вскрикнула та, нарочно опоздав увернуться.
Кормилица имела право получить удовлетворение: выкормила, вырастила, взлелеяла, а эта поганка чего удумала?!
Собственно, нечего такого уж крамольного Руана не удумала. Просто взяла и обрезала панталоны. Много лет в душе подспудно зрело ощущение досадного неудобства: панталоны ниже колен страшно удручали. Мешали, в конце концов. И кто вообще сказал, будто они должны быть такими ужасными?
А вот обрезанные почти под самые ягодицы они просто замечательно сидели на бёдрах. И ногам стало свободней, и… вообще.
Прошло шесть лет с того дня, когда она — по заверениям всех вокруг — свалилась с несущегося вскачь быка. Эти ездовые бестии здоровых мужиков сбрасывают, а тут какая-то тощая соплюшка. Словом, вылетев из седла на полном скаку, Руана разбила голову и потеряла память — дело не такое уж невиданное.
Но — как вечно ворчала кормилица — и память к ней не вернулась, и башка осталась пустой. Как вытекли мозги в дырку на темечке, так домой и не вернулись. Таария и прежде чудила — не успевали её ругать. А после падения да долгой болезни вовсе умишком повредилась.
Что ни день — новая затея. Что ни затея — сплошное вольнодумство. А то и бесстыдство. Как нынче — насупившись, старательно отходила кормилица тряпкой своё детище.
Больно не было: старая склочница Урпа́ха любила свою девочку до умопомрачения. Но считала своим долгом продолжать направлять её неокрепшую в добродетели натуру вызревшей стервы. В принципе, глядя на них, любой скажет: яблоко от яблони. Ну, да на это у каждого свой взгляд.
Потирая задницу, Руана доковыляла до кровати, где лежало платье, которое она так и не успела натянуть до прихода кормилицы. Выставила напоказ свой так называемый позор, за что и схлопотала. Нырнув в нижнюю шёлковую рубаху, она, как ни в чём не бывало, осведомилась:
— Мамушка, ты не видела Ати?
— Как же не видела? — разворчалась та, аккуратно сворачивая послужившую орудием наказания ночнуху. — Что ж, у меня, глаз нет? Чтобы не видеть, кто тут у нас по дому с утра носится.
— Носится? — рассеянно переспросила Руана, застёгивая ворот. — Ати? Её кто-то укусил?
— Зачем укусил? — не поняла кормилица, вытаращившись на неё с предивным изумлением.
— Ати, — извиняющимся тоном пояснила Руана, — никогда не носится. Она ходит чинно, как учили. Как подобает приличной невесте на выданье.
— Так, вот оно и есть, — отмахнувшись, пробухтела Урпаха, согнувшись и складывая ночнуху в плательный сундук.
— Что оно? — на этот раз не поняла Руана, примеряясь для нырка в верхнее платье.
— То, что на выданье, — пояснила старуха, опуская крышку.
Замки петель на крышке звякнули. Кормилица, разгибаясь, крякнула. Руана, покосившись на неё, заметила:
— Она уж год, как на выданье. Ати ещё лет пять выдавать будут. Если мачеха так и продолжит всем отказывать. Моя сестра, конечно, чистое золото. Как ты там говоришь? С лица краса писанная, характер медовый?
— Ну, ты мне тут не очень, — хмыкнула Урпаха, погрозив языкатой баловнице пальцем. — У неё-то истинно медовый. Подарок божий, а не девка. А ты злыдня и бесстыдница. Панталоны так и не сменила? Зубы заговариваешь, а сама блудодействуешь?
— Мамушка! — деланно опешила Руана, обидчиво вытаращив глаза. — Побойся бога! Какое блудодейство, если я ещё невинна?
— Ты?! — восхитившись, всплеснула та руками и уселась на сундук. — Невинна?!
И захохотала — словно ворона закаркала. Отсеялась, глаза утёрла и строго вопросила:
— Панталоны сменишь? Или мне тебя запереть?
Она тяжело поднялась и направилась одевать любимицу.
— Не сменю, — ласково возразила Руана, нырнула в платье, вынырнула в широком вороте и добавила: — Взаперти тоже сидеть не буду. За что? Я свои панталоны никому показывать не собираюсь.
Шнуровавшая платье кормилица дала охальнице затрещину и продолжила её снаряжать. Кстати, куда — наконец-то сообразила Руана, что платье не будничное, а нарядное. Ещё и слова эти туманные про Ати.
— Мамушка, у нас гости?
— А то. они самые. Не крутись ты! Стой, как поставили.
— Ати сватать?
— Ну, не тебя же занозу.
Руану и вправду ни разу ещё не сватали. А ей уже двадцать. И вовсе не потому, что уродина или какая-то кривобокая. Конечно, до Ати ей дальше далёкого: сестра выросла дивной красавицей. Другой такой, как говорится, в целом свете не сыскать. И характер умудрилась сохранить по-детски лёгкий, светлый — добрая девочка, тихая.
Однако Руану сваты обходили не потому, что рядом с сестрой она выглядела бледновато. Даже не из-за её прославленного скверного характера. Просто она была таарией. С полным правом унаследовать землю мужа после его смерти. А кому из его родичей по мужской линии такое понравится?
— Кто на этот раз, — похихикав над подначкой Урпахи, осведомилась Руана.
— Не поверишь, — важно молвила та, затолкав баловницу в кресло и взявшись за её растрёпанную косу. — Сам Таа-Дайбер нас удостоил.
— Он же старый, — обалдев от невероятной новости, брякнула Руана.
— Бестолочь! — дёрнула её за волосы кормилица и наставительно пояснила: — Понятно, что не за себя сватает. Куда ему? Он же ровесник вашего отца. Хотя и вдовствует пятый год. У него два сына младших неженатыми ходят.
— Какой молодец! — восхитилась Руана старым пройдохой, что служил императору одним из трёх верховных советников.
И был, по словам отца, подлинным столпом государства. Что не отменяло его поползновений в сторону усиления своего богатства и могущества.
— Он решил, что Катиалора так и не родит сына, — сообщила Руана своему отражению в стоящем на столе зеркале.
Небольшом и мутноватом — не то, что зеркала в сказочной стране из её снов: огромные, гладкие, как поверхность стоячей воды.
— Видать, решил, — неодобрительно проворчала кормилица, расчёсывая спутанную гриву любимицы. — И оно может сбыться. Твой отец и с матерью твоей детишками не разжился: еле-еле за восемь лет тебя народили. И с новой женой, вишь, дело не клеится. Хотя она много моложе. Так что Таа-Дайбер вполне может заполучить наш Лейгард для одного из сынов. Если Ати сговорят за одного из них.
— То есть, во мне старый демон преграды не видит, не чует? — медовым голоском промурлыкала Руана.
— Оно и странно, — задумчиво пробормотала Урпаха, всё водя и водя по волосам гребнем. — Тебя-то он куда отодвинет? Ты землям отца верная наследница. Если сына так и не родят.
— Может, убить задумал? — пожала плечами Руана, млея от неги, охватившей кожу головы.
— Да ну, куда там! — пренебрежительно фыркнула кормилица. — Будь ты простой девкой, тогда ему и удача в руки. Убил бы, да следы в воду. А как он убьёт таарию, чтобы не дознались? Твой ДАР остальным всю правду выложит. Дознаются, — с неколебимой уверенностью в голосе заявила она.
— Узнают, — задумчиво поддакнула Руана, пытаясь распутать нежданно свалившуюся загадку.
Может, и не убьют, но как-то иначе устранить попытаются. За такую награду, как их обширные земли, и побороться стоит, и голову заложить. А как можно её устранить? Уговорить? Запугать? Подкупить? Ну-ну.
— А то ещё замуж тебя надумают вытолкнуть, — ответила проницательная старуха на её мысли. — Думаешь, отцу по сердцу оставить Лейгард на тебя? На свиристелку непутёвую.
— Почему это я непутёвая? — возмутилась Руана.
— Панталоны обрезала? — взялась перечислять кормилица, заплетая косу. — Обрезала. Штаны мужские носишь? Носишь. Старшим перечишь?
— Да, когда я…
— Ага! — поймала воспитанницу за язык ушлая наставница.
— Я тебе не перечу, — досадливо проворчала Руана, чувствуя себя мышью, свалившейся в кувшин. — Я…
— Вот и опять перечишь, — пресекла кормилица неуместную попытку оправдаться. — Так и выходит, что у отца надежды на тебя нет.
— Замуж не пойду, — хмуро пообещала Руана всем, кто покусится на её право оставаться себе хозяйкой. — Не заставят.
— Эх, деточка, — многозначительно вздохнула кормилица, закручивая ей косу в шишак на затылке. — Ты и вполовину не знаешь, что над тобой умудрить способны. Так что не зарекайся.
На что способны таары, лишь бы урвать себе не просто пустынную землю, а отменное поместье, Руана знала. Нарочно изучила этот вопрос, вызнавая везде о подобных историях. Прослыла грязной сплетницей, однако общее представление поимела.
Её сородичи лишь с виду такие благовоспитанные да чтущие божьи заветы. На деле в недрах семей порой скрывают ужасающие секреты о нечеловеческой жестокости. А всё жадность — безотчётно скривилась она.
Возможно, и она сама ею заражена. По уму-то хозяином поместья лучше быть мужчине. Руана пыталась вникать в хозяйственные дела везде, куда допускали — и откуда гнали тоже. За шесть лет многому научилась, но и многое осознала: отец работал не меньше крестьян или мастеровых. Но попробуй, отними у неё поместье — будет драться почище ярана. Никому своего не отдаст.
Наверное.
— Всё, — пихнула её кормилица кулаком в спину. — Поднимайся и топай приветствовать гостей. Те уж в крепости.
— Уже? — оглядев своё лицо в зеркале, удивилась Руана.
— По утренним сумеркам явились, — вновь разворчалась старуха, взявшись поправлять скомканную постель воспитанницы. — Отдохнули, понятно, помылись, пригладились, да сейчас к завтраку и явятся. На невест полюбоваться.
— На невесту, — упрямо поправила она, натягивая туфли.
— А это уж как пойдёт, — не менее упрямо возразила зловредная старуха.
Руана обернулась к ней. Наткнулась на мрачный взгляд утонувших в морщинах глаз. Родных и умнющих на зависть многим. Бывшее некогда красивым лицо кормилицы и сейчас отличалось притягательностью. Руана не удивилась бы, узнай она, что у её пестуньи есть любовник. Вон и фигура у кормилицы ничуточки не расплылась: подтянутая, как у девушки.