Такой он жизнерадостный, несмотря на боль в ногах, из-за которой мы сто метров идем уже десять минут. Несмотря на то, что ему некому помочь купить продукты. Или на то, что рис он вынужден покупать по акции.
– Мне… В этом… году… стукнуло… – Дедушка взял достойную мхатовскую паузу и торжественно объявил: – ДЕ-ВЯ-НОС-ТО!
– Ого! – восклицаем мы с сыном в один голос.
– Ну вот, значит скоро сто, – поясняет Даня.
Нет, я определенно поговорю с ним об этике в разговоре о возрасте.
– А где ваш сын, тот, которому шестьдесят? – аккуратно спрашиваю я. Не хочу обидеть дедушку, но и понять хочу: почему он, еле стоящий на ногах, сам ползает себе за продуктами.
– Сын у меня живет в Лондоне, – с гордостью говорит дедушка. – А другой – в Абхазии. Пораскидало их, конечно. Далековато. Сложно оттуда помогать. – Дедушка понял подтекст вопроса и ответил честно и по существу.
– Ясно. А вы, значит, совсем один? В 90 лет? – уточняю я. – И помочь некому?
– Почему же один? Говорю же: у меня жена! Молодая.
– А, да? – обрадовалась я. – Молодая? Значит, есть кому помочь?
– Ну, скажем так, есть с кем поговорить. Ей восемьдесят пять. Инвалид первой группы. Не ходячая.
– Молодая, – вздыхаю я.
– Ну, в девяносто лет восемьдесят пять кажется почти юношеством. Только не ходит она. Это вот тяжело, да…
– А кто же тогда…
– Сиделка к нам приходит по вторникам. Моет ее. Соседи хорошие. Да и я не позволяю себе раскисать. Сам стараюсь ходить и в магазин, и по делам…
– Вы невероятный молодец, Михал Михалыч!
– Я же участник войны! Ветеран труда. Я в жизни повидал такое, что сегодняшняя трудная жизнь уже кажется мне ерундой, – весело сообщает мне Михал Михалыч. – И вообще у меня семь медалей есть!
– Семь медалей! Ничего себе! – Я не знаю, много это или мало, но мне так нравится зеркалить живой, искренний восторг дедушки, что мы со стороны, наверное, действительно выглядим влюбленной парой: идем с детьми, обнявшись…
Михал Михалыч рассказывает мне свои нехитрые новости. Что зимой гулять сложнее, чем летом. Что мандарины пока невкусные, кислые. Что у жены Варюши (Варюша, как мило) портится характер. Что сосед сверху совсем спился. Что скоро Новый год. Что у него есть елка, и он обязательно нарядит ее для себя и Варюши…
Такой он уютный, такой хороший, этот Михал Михалыч.
Я обожаю людей, способных не видеть плохого там, где его много, и культивировать хорошее там, где его мало. Это талант.
Вот к кому нужно ходить на мастер-классы и учиться оптимизму. К Михал Михалычу.
Ему 90 лет. У него есть опыт. Он может научить простому бытовому счастью. Счастью просто быть. Жить. Идти. Медленно. Но идти. И никуда не торопиться. Потому что все уже успел. Купил рис. Увидел снег. Поболтал с людьми. Поделился хорошим настроением.
А дома его ждет жена, его Варюша. Ей 85, она инвалид, но это не мешает ему любить ее и говорить о ней с нежностью. И варить ей рис. И наряжать елку, чтобы у Варюши в Новый год было хорошее настроение.
А она, наверное, смотрит сейчас телевизор и ждет своего Мишку. Переживает: что он там так долго? А то снег, почти метель. Как бы не упал. Не поскользнулся…
Мы провожаем Михал Михалыча до подъезда. Пока я с трудом затаскиваю тележку на третий этаж, Даня и дедушка присматривают за Катюней.
– А как же вы подниметесь? – переживаю я.
– А я еще погуляю… Не так часто выбираюсь. – Михал Михалыч присел на скамейку перед подъездом. – Посмотрю на небо. Подышу. Все мои друзья уже там, а я еще живу. И хорошо живу. И Варюша моя жива. Чего еще хотеть? Ты иди, детка, иди. Малышка твоя замерзла. А Даня герой. Сильный мальчик. Спасибо, Даня. А я посижу. Снег посмотрю… Подышу. Каждый день, он как подарок…
Мы пошли домой. Катюня и правда замерзла.
Пройдя метров десять, я оглянулась на дедушку и чуть не расплакалась. Он сидел на скамейке, укутанный снежной метелью, такой счастливый, такой неодинокий…
Вот мне говорят, что когда я пишу про такое, занимаюсь самолюбованием. А мне кажется, очень важно рассказывать про таких дедушек. Потому что это история про добро. Такой пиар добра, и он нужен.
Напомнить людям, что наши старики – хранители мудрости. Их надо смотреть, как кино. И учиться у них.
И чтобы мы не забывали своих стариков. И где бы мы ни были, в Лондоне или в Абхазии, чтобы звонили. Спросить, как дела. Чтобы им, нашим старикам, было кому рассказать, какая погода, пьет ли сосед и кислые ли апельсины…
Дорогие мои старики.
Дайте я вас сейчас расцелую.
Молодые мои старики.
Мы еще, мы еще повоюем…
Спасибо, Вселенная, за такой потрясающий подарок.
За знакомство с Михал Михалычем. Замечательным улыбчивым дедушкой. Посланником Вселенной.
Он хочет мне сказать важное. Нет-нет, не про рис. И не про кислые мандарины. Про то, что надо жить. Просто жить. И радоваться. Всегда есть чему радоваться.
Потому что каждый день – он уже подарок. И его надо ценить. И смотреть на снег. И дышать зимой. И любить жену. И идти вперед. И не помнить зла. И не унывать. Просто ждать чудес.
Скоро Новый год…
День домофона
У поликлиники стоит бабушка. Очень милая, и видно, что очень бедная. Но при этом очень гордая. Поэтому она ничего не просит, а продает цветы, выращенные на даче.
Ну я так думаю, что на даче. Цветы такие… осенние. Похожи на цветущий репейник, обернутый в слюду.
Не покупает никто… букеты. Я гуляю с детьми. Вижу несчастную бабушку. Говорю сыну:
– Даня, вот тебе денюжка, иди, узнай у бабушки, сколько стоит букет, и купи один, самый красивый.
– Тебе нравятся эти цветы? – удивляется сын.
– Просто купи, – говорю я. Мне не нравятся эти цветы, но нравится бабушка. Я потом ему все объясню.
Даня идет к бабушке, они общаются, он покупает букет. Мы с дочкой спрятались за палаткой «Мороженое». Сын приносит букет.
– Вот, купил.
– Отлично, Дань, а теперь иди и подари букет бабушке обратно.
– Зачем? – не понял сын.
– Помнишь, ты спрашивал утром, кто такой джентльмен? Так вот джентльмен – это мужчина, который любит делать приятные сюрпризы женщинам. Даже если они не просят. Даже если он их не знает.
– Это же не женщина, это же бабушка!
– Вот про это я с тобой вечером поговорю, – смеюсь я.
– Я стесняюсь дарить обратно, – смутился сын.
– Не стесняйся. Это очень приятно – дарить. Я буду рядом. То есть мы.
Даня, оглядываясь на меня, послушно идет к бабушке и протягивает ей букет.
– Другой хочешь? – спрашивает бабушка.
– Нет, это вам.
– Мне?
– Да, вам!
– А почему?
– А потому что мама сказала!
Я смеюсь, подхожу ближе.
– Мы просто учимся быть джентльменами, – поясняю я бабушке, подмигивая сыну.
– Дочка, это хорошо, только возьми цветы, пожалуйста.
– Бабуль, мне не нужны цветы, правда, мы еще два часа гулять будем, завянут же.
– Я, если честно, замерзла уже. Стою тут с утра, ног не чую. Не берут букеты. Сейчас всем розы подавай, а у меня на клумбе только вот такие…
Я вздыхаю. У бабушки еще пять букетов в вазе.
– Почем они, говорите? – спрашиваю я.
– По двести, – рапортует сын.
– По двести… Давайте-ка нам, бабуль, все букеты. Мы скупаем оптом!
– Да вы с ума сошли, – всплеснула руками бабушка. – Да не придумывайте!
– Нам очень надо! – твердо говорю я, а сама думаю: «И зачем мне пять букетов цветущего репейника?» – Я вспомнила! У нашей соседки сегодня праздник! Ей и подарим!
– У какой соседки? – палит нас сын. – Мы ж еще не знаем никого, только заехали…
Я протягиваю бабушке тысячу рублей, впихиваю деньги ей в ладошку и, остановив лавину ее благодарностей, решительно сгребаю репейник из напольной вазы.
Мы сейчас живем на съемной квартире, и, только став обладателем пяти букетов, я вдруг осознаю, что вазы у меня нет, а значит, я только что приобрела себе на голову цветущий фиолетовый геморрой.
Бабушка мелко перекрестила нас и, подхватив вазу, поковыляла к остановке.
– Мам, тебе правда нравятся эти цветы? – спрашивает сын.
– Правда, – бормочу я, свободной рукой тяжело выруливая коляску с дочкой.
В этот момент проходящий мимо мужик в бейсболке помогает мне с буксующей коляской.
– Спасибо, – говорю я.
– Вам спасибо, – говорит мужик. – Я все видел. Молодцы.
– Что видели?
– Ну, про мальчика вашего. Как он цветы женщине дарил.
– Не женщине, а бабушке! – поправляет Даня.
– Я с тобой вечером поговорю, – перебиваю я сына.
– В общем, вы очень милые. Так держать… – улыбается мужчина и бежит дальше.
Я передаю букеты сыну, берусь за коляску и вдруг вижу на козырьке 1000 рублей. Это не мои! Это… мужик в бейсболке!
Я оборачиваюсь, выхватываю взглядом его в толпе, машу ему растерянно, пантомимой изображая что-то вроде «Ну зачееем?»
А он машет нам в ответ бейсболкой и показывает большой палец вверх. Джентльмен!
Мы, не спеша, идем домой, Даня несет букеты. Болтаем с сыном про мужские поступки и то, что бабушки – это взрослые женщины, а не отдельный вид гомо сапиенс.
У подъезда сидит диаспора местных бабуль. Они всегда открывают мне входную дверь и придерживают ее, чтобы я вписалась с коляской.
Вот и сейчас одна из них не поленилась, встала и полезла за домофонным ключом.
– Дорогие соседи, – говорю я голосом конферансье. – Мы от всей нашей семьи хотим поздравить вас с праздником и подарить эти маленькие букетики.
– С каким праздником? – растерялись бабушки.
– Сегодня день домофона, – с серьезным лицом говорю я.
– Да?
– Да. Предпоследний вторник сентября. День домофона. Даня, вручи подарки.
Сын стал дарить бабушкам букеты и говорил при этом:
– Это вам, женщины…
Понял, значит. Бабушки с достоинством принимали цветы и говорили: «Спасибо, малыш». Наконец мы вошли в подъезд, дверь за нами закрылась медленным доводчиком, и я услышала скрипучий голос одной бабули: