От железного коня…
Мир таинственный и древний
Входит медленно в меня…
Или мы попеременно
Превращаемся в одно,
То ли я окно Вселенной,
То ли я смотрю в окно,
И почуяв каждый атом,
Что во мне есть и во вне —
Я осяду конденсатом
На заплеванном окне.
Мужики окно откроют
Я воспряну с ветерком,
И воздушною струею
Улечу со сквозняком,
Я развеюсь над полями,
Снова в облако вернусь,
И негромкими словами
Вместе с дождиком прольюсь…
Анапест, хореи, ямбы,
Мне не смогут помешать,
Дайте только выйти в тамбур,
И свободой подышать.
Часть 2. Новые циничные песни
И не ясно прохожим…
На меня недобрым смотрит взглядом
Фонарями тусклыми Москва,
Вот пришел и сел со мною рядом
День рожденья номер сорок два.
Невеселый, трезвый и серьезный,
Прям как я. Ну что же ты, давай,
День рожденья номер сорок два,
Начинай мне говорить про возраст,
Про триумфы, званья и парады,
Что меня коснулись лишь едва…
День рожденья номер сорок два,
Ты — один из лучших результатов.
И не надо больше про награды,
Про призванье веские слова,
День рожденья номер сорок два,
Проходи — мне ничего не надо.
Извини, что как-то все не кстати,
И тому причина не нова —
Дети спят, они устали за день,
Проходи негромко, бога ради,
День рожденья номер сорок два.
Быль
Вы танцевали на столе
Почти что в полуголом виде,
Такого я еще не видел,
Хотя и пожил на земле.
Вы обнажали организм
Под ритмы западного джаза,
Так буржуазная зараза
Порою украшает жизнь.
Вы, оставаясь без белья,
Казались мне еще прекрасней…
Такой вот был однажды праздник
В воображеньи у меня.
Мы, жившие и живущие
Нас было немного, нас мучило время,
Безумное племя назойливых стрел,
Мы жили недолго, намного быстрее,
Чем тлели коренья и сучья в костре.
Мы чуяли вечность, и тем отличались
От прочих случайно родившихся здесь,
Теряя беспечность, мы вечер встречали,
И выли отчаянно в мокрую взвесь,
Солнце спускалось, когда мы устало,
Нестройною стаей сбивались к костру,
И совокупляясь, стучали костями,
Сгребая горстями сырую листву.
Как хороши как свежи были водки…
Мне хвастался пожилой инвалид,
скрюченный после инсульта,
с недвигающимися ногами,
и, видимо, неизлечимый,
что когда он был здоровым и сильным,
когда он был здоровым и сильным,
работал шофером на МАЗе,
то выпивал на спор из горла
бутылку водки,
вот так вот, подносил ко рту, и вливал в себя всю бутылку,
и бросал ее назад, бутылка разбивалась со звоном,
и все друзья в гараже удивлялись, и рассказывали знакомым,
и просили повторить,
и ничего ему не было, вот такой он был здоровый,
и когда он это говорил, то лицо его светилось,
скрюченные руки дрожали, глаза становились моложе,
и лицо казалось счастливым,
вспоминая какой он был здоровый и сильный,
здоровый и сильный, молодой и глупый,
и как хороша была водка в тех выпитых залпом бутылках.
К вопросу о репрессивных интенциях логицирующих структур
Любая мысль авторитарна.
Она пленяет и ведет,
И что Свободу нам несет
Лишь притворяется коварно.
А вот бессмылица — свободна,
Но ей служить не торопись:
Пусть даже несвободна мысль —
Но не бессмысленна Свобода.
О смирении и смерти
На поезде в Питер,
На восьмилетие в клуб,
В лифт без страховки,
В люк незакрытого колодца,
Из окна восьмиэтажного дома,
В Дом ветеранов, на праздник,
В маршрутку, до аэропорта,
В междугородний автобус,
По переходу, на зеленый сигнал светофора,
Под крышей торгового центра,
Под стенами рухнувшей школы,
На месте сгоревшей больницы,
В пяти километрах от электростанции,
Тепловой, атомной или гидро (нужное зачеркнуть)
Под вечным недремлющим оком,
С заботой о нефти, о газе, о пиве, и даже о людях,
С мечтой о великой России…
В конце концов, какая тебе разница?
Так или иначе, молча ожидать свою нелепую смерть,
Не это ли достойный финал
нелепой и маленькой жизни?
Неисправимость бытия
Он не любил, когда она начинала плакать.
Он чувствовал себя виноватым, он ведь и был причиной.
А это случалось все чаще.
Она замолкала, смотрела на него зелеными глазами, и начинала плакать.
Близкая, любящая его женщина.
Плакала, потому что знала, что счастье, ее маленькое счастье, которого она так хотела — уже невозможно.
Его никогда не будет.
В этот момент она точно знала. В этот момент она видела все, как есть.
И начинала плакать.
И это случалось все чаще.
Она говорила сквозь слезы, ну ты меня хоть немного-то любишь?
И он отвечал, ему приходилось, надо было стараться.
Нельзя же все время уходить от ответа.
Он отвечал, он говорил неправду, и ему было стыдно.
Он обнимал ее и торопился что-то рассказать, вспомнить, отвлечь.
Он умел это делать, говорить какую-то чушь, а она так хотела, очень хотела слушать его и слушать.
Только его.
Он пытался ее рассмешить, обещал, что будут они скоро вместе, что больше ни с кем он не будет.
Что скоро они поедут туда, где никто их не знает, и будет им там хорошо и спокойно.
Хотя бы на несколько дней.
Она улыбалась. Она уходила оттуда, где все было ясно, где все было правдой.
И возвращалась в тот мир, где счастье, ее ненастоящее счастье было возможно.
Он веселил ее, рассказывал что-то смешное. И слезы почти высыхали, и все становилось как раньше.
Они тихо смеялись вместе, почти искренне и почти всерьез. Особенно она.
И не было ничего страшней, безысходней и лживее этого смеха.
Но понял он это гораздо позднее. Когда ничего,
то есть совсем ничего нельзя уже было исправить.
Мой Живой Журнал
Сначала выбираю ник,
Свой аватар, ну то есть лик,
И регистрирую дневник,
И горд я этим.
И вот — из ничего возник
Мой альтер эго, мой двойник,
Так незаметно в этот миг
Попал я в Сети.
Сначала — нету длинных лент,
За восемь дней один коммент,
И сам себе я лучший френд
Довольно долго,
Я выбираю, что писать,
Чтоб не впустую словеса
По интернетам разбросать,
А чтобы с толком.
Но всходов нет, поля пусты,
Мой гениальный зуд остыл,
Но я строчу, строчу посты,
Ему так надо,
Чтоб возрастали номера,
Чтоб было больше, чем вчера,
Чтоб Франкештейн не умирал,
И я с ним рядом.
Я возбужден, ввожу логин
Движеньем резким и тугим,
Ко мне с дрожанием вагин
Летят флюиды,
И в ожидании поста
Сулят какие-то места,
Но там — одна лишь пустота,
Одни обиды.
Не ново это ремесло —
Грести веслом в потоке слов,
Кого-то быстро занесло
К деньгам и славе,
А кто попал в водоворот —
Под кат судьбина уберет,
И я гребу, гребу вперед,
Стуча по «клаве».
Но много, много раз на дню,
Я захожу в одно меню,
Когда-нибудь я применю
Такую кнопку —
Чтоб пустотой наполнить дни,
Чтоб вырваться из западни,
И все нажатием одним
Отправить в топку…
Гуляя по Мосту
Между знанием и верой, между знанием и верой,
Между знанием и верой
Путь опасен и не прост.
Между знанием и верой, между знанием и верой,
Между знанием и верой —
Лишь один надежный мост.
И пытаться бесполезно, по-другому — бесполезно,
И пытаться бесполезно,
Только этот путь нам дан,
И качается над бездной, и качается над бездной,
И качается над бездной
Мост по имени Обман.
Письма былых времен
Я жил в эпоху, когда письма от девушек пахли духами…
Это не с чем сегодня сравнить, это просто ушло навсегда.
Я бежал к почтовому ящику, чтобы никто, никто другой не коснулся этих писем,
чтобы первым взял их я, чтобы первым вдохнуть аромат.
О, как они пахли!
Я надрывал конверт, разворачивал лист и читал, вдыхал, дышал и жил тем, что писали девчонки былых времен.