— Ты — циркач, тебе виднее.
Одноглазый умолк, но бес противоречия не давал покоя. Чтобы растормошить товарищей, — а зачем, он и сам не знал, — паренек стал тихонько насвистывать популярный марш «Броня крепка, и танки наши быстры…».
— Свинья ты, Вилька, — вновь вздохнул долговязый блондин. — И без тебя тошно…
— Без меня? А мне без танков тошно. — Где, где танки, а?
— Бона! Только тебя и дожидаются, — светловолосый кивнул в сторону немцев… — Лошак ты, Вилька, — боец вновь принялся баюкать руку, но сейчас он не морщился, тихо улыбался.
— Чего ты? Пирожное, что ли, увидел?
— Слышь, Вилька, а спорим, что не знаешь ты значения слова «лошак». Спорим? -
— А ты — штымп, Юрка. Спорим — не знаешь, что такое штымп? Ага, съел!
Старшина не вмешивался в словесную перепалку. Бог с ними. Дети еще. И осталось жить-то им считанные часы… Эх, люди, люди!..
Старшина не вмешивался. Но зато вдруг разозлился боец с трудовым орденом. Он сам поразился, с чего это его взорвало. Пожалуй, Вилькины слова: «Ага, съел!»
— Хватит трепаться! Тоже мне клоунаду развели. Тут, понимаешь, с голодухи кишки подводит, а они друг дружку разыгрывают.
— Глебушка хочет хлебушка? — все еще куражился Вилька. — Глебушка мечтает о соляночке из осетринки, о свиной отбивной с косточкой и компотике из груши дюшес на третье?.. Потерпите до Берлина, гражданин орденоносец. Недалеко осталось.
Старшина насторожился — от этого неугомонного парня так и жди какой-нибудь каверзы. Между тем Вилька продолжал развивать мысль, обращаясь к комбату как бы за поддержкой.
— А что, товарищ комбат, я ведь правильно говорю? Земля, как доказали культурные люди, — это шар, здоровенный такой шарище. А гансы — дураки, не знают этого. Прут себе, как очумелые…
— Ну и что? — Старшина уже смутно догадывался: шалый паренек куда-то клонит.
— А мы от них — стройными рядами нарезаем. Не отступаем, нет. Такого термина, говорит, и в боевом уставе пехоты не найдешь. Не признает его БУП — и баста. И нарезаем мы для того, чтобы обежать вокруг шарика, забраться гансам в тыл и жахнуть по Берлину с запада. Примерный маршрут — через Колыму, Аляску…
Вилька умолк — он увидел, как багровеет короткая шея комбата и глубоко упрятавшиеся глаза наливаются яростью.
— Ну-ну… — начал было Вилька примирительно. — Я ведь пошутил. Уж и пошутить нельзя…
— Я те пошутю, трепло, — тихо и страшно произнес старшина, поднося к носу струхнувшего Вильки кулак — Да я тебя… В штаб Духонина… На месте. Я тоже шутить умею.
Товарищи вступились за Вильку:
— Комбат, ну сболтнул человек… Мало что сорвется с языка.
— Лошак он, товарищ комбат. Что с лошака взять?. Гнев старшины поостыл.
— То-то же! Лошак. И лошаков можно очень даже свободно к стенке. Мы в Берлин откуда полагается притопаем. Понял?.. Без твоей кругосветной стратегии. Не мы — так другие. Красная Армия придет. А если еще какие разговорчики — доложу по начальству: так, мол, и так, человеку одному путешествовать очень захотелось. Турист, на Колыму просится.
Пулеметчики сидели смирно, слушая старшину, как прилежные ученики любимого учителя. Лишь в глазах у них проскальзывали добродушные смешинки.
— Вот что! — старшина рубанул ладонью воздух. — Давайте-ка подальше от этого станкача. Я уж тут сам управлюсь… Мчедлидзе позовите.
Приятели замерли, их пухлые детские рты открылись как по команде. И комбат понял, что оскорбил мальчиков. Тогда он торопливо стал объяснять, мол, он опытней, и вообще… у них, у молодых, вся жизнь впереди, и вообще, он приказывает…-
— Не то говоришь, комбат, — одноглазый Вилька укоризненно покачал головой. — Тебе батальон дальше вести. Нам — прикрывать. Сегодня наша очередь. Не обижай.
— Пропадете вы здесь, ребятки. Жалко мне вас тратить, — старшина все еще пытался настоять на своем, но в душе он понимал: они правы, ему надо вести людей — горстку израненных бойцов; а эти ребята… Их правда, — сегодня их черед.
Вот уже сколько дней батальон подчинялся простейшему правилу: «Чтобы не потерять всего, необходимо жертвовать частью этого всего». Так уже было, и так будет теперь. Эти парнишки сделают то, что до них сделали другие. И тогда батальон останется жить. Он, старшина Милешин, командир сводного батальона, ведет не горстку бойцов, — в его, руках жизнь двух полков. Эти полки — тщательно свернутые полотнища знамен в вещмешке сержанта Мчедлидзе. Пройдет время, вокруг знамен соберутся новые люди. И останутся полки. Вроде как бы ничего и не было под Уманью. И полки эти погонят гитлеровское зверье, прикончат в логове. На этот счет старшина не сомневался. Как пить дать — перешибут зверюге хребтину. Велика Россия, подавится ею гад!
— О чем задумался, а, комбат? — Вилька понимал, что старшина сдается, и это обстоятельство обрадовало паренька. — Не уступим мы своей очереди. Что мы — хуже других? Лично я, как воспитанный человек, обязан уступать очередь лишь интересным девушкам.
— Лошак ты, Вилька, — вновь протянул Юрка, но для разнообразия прибавил на этот раз — Пошлый лошак.
— Он, видать, из молодых, да ранний, лошак-то. Старшина считал, что Лошак — фамилия Вильки, и очень этому удивлялся. Странный какой-то парень. Глаз как у волка — ночью — светится, и днем в него смотреть тяжело: шалый глаз. И сам он весь словно на пружинах, а язык — то дурной, то злой, а иной раз — в самую точку. Храбрый парень. Только не поймешь — вроде похож на восточного человека… Тогда почему Лошак? Ну есть в батальоне боец Сковорода; смешно, но понятно, из местных он. А этот — Лошак.
Долго молчавший Глеб вдруг огорошил:
— Сижу я и думаю: очень тяжело милицейским следователям жениться. Вот, к примеру, я — следователь. Прихожу на место событий — лежит пистолет. Что я должен сделать? Осторожно завернуть пистолет в чистый носовой платок. Лезу в карман, а в кармане — грязная тряпка. Теперь понятно, что я хотел сказать?
Глеб отличался своеобразной логикой. Он утверждал, будто в школе учат детей для того, чтобы они меньше интересовались науками (Это как раньше было. Купец уговаривает нового приказчика: «Ешь, милай, икорочку, вкушай от пуза, сколь хошь». Приказчик объестся и потом всю жизнь на икру глядеть не может); мелких хулиганов Глеб одобрял — полезные люди: за паршивый разбитый нос или там фонарь под глазом целый год вкалывают на пользу общества. Экономически это выгодно.
— Ну так как, сообразили? — вновь спросил Глеб и сам же ответил — У следователя жена должна быть чистюля из чистюль. А где их взять? Да сразу и не разберешь. До свадьбы, говорят, все они хороши.
Вилька заерзал, спросил вкрадчиво:
— А водолазам, трудно водолазам жениться?.. А попам? Видел попа? Волосы, как у Магдалины, бородища до пупа и в юбке. Кем такого в загсе оформлять — мужем или женой?..
Комбат молча наблюдал за ребятами. Дети. Совсем еще дети. Им бы танцевать под патефон, в десятый раз смотреть картину про трех подружек, воюющих против белофиннов. А они…
Пареньки были в том счастливом возрасте, когда смерть воспринимается как нечто абстрактное, нереальное. И хоть они уже достаточно насмотрелись смертей, все же не могли проникнуться сознанием того, что таинственное ничто не знает пощады. Да, очень страшно и странно, если крепкий здоровый человек, который всего минуту назад ел и пил, стрелял или плакал злыми слезами, вдруг становится недвижным. Еще страшнее видеть, как из человека уходит жизнь на твоих глазах. Больно, жутко видеть. Больно за других. Но ведь то другие. А им, семнадцатилетним, просто нелепо думать о смерти, противоестественно.
…День угасал. По сиреневому небосклону величаво катился солнечный диск; он наливался закатным румянцем. Еще не смеркалось, но уже густел воздух, пропитанный щемящим запахом гари. Какая-то сумасшедшая пичужка робко, пугливо жаловалась из обгоревшего, иссеченного осколками вишнячка: «Ти-фью… ти-фью…»
Пулеметчики и старшина притихли. Их грызла одна и та же мысль: что задумали гансы, почему молчат? Даже постреливать перестали. Ох, не к добру это, не к добру.
— Притихли сволочи, — комбат плюнул, полез было в карман за табаком, вспомнил, что табаку нет, еще раз плюнул, насупился.
— Жрать хочется, — подал голос Глеб.
— Кончай душу мотать! — взмолился Вилька.
— Во мне массы много, она пищи требует…
— Брось, — вмешался Юрка. — Ты лучше с индийских йогов пример бери. Месяцами ничего не едят. Вот это, я понимаю, закал очка.
— У них вечно голод. Поневоле йогом станешь.
— А у тебя что — рябчики жареные приготовлены? Пирожные?
— Ну вы, пирожники, — оборвал старшина, — будет. Слушайте меня. Дело, значит, такое. Продержимся до темного часу — наше счастье. А если… Ну, в общем, как придавят к самой реке, тогда ваш черед. Ясно? До последнего надо… ничего не попишешь, ребята. И патроны вам оставим, и гранат…
— Не жизнь, а малина! — егозливый парень с перевязанным глазом щелкнул пальцами.
Старшина обиделся:
— Не перебивать! Слушай боевой приказ. Понятно, боец… как фамилия?
— Лошак он…
— То-то, Лошак. Поговори у меня. И вообще надо навести порядок. Даже списка личного состава батальона нету.
— Какой там список, комбат, — покачал головой Глеб. — Его, этот список, вместе с писарем… разорвало.
— Ну, вот опять непорядок, — старшина смекнул, что вышло не очень-то аккуратно, будто писарь был виноват в том, что его разорвало. — А приказ надо слушать, не рассуждать. Значит… Собственно, все ясно. Батальон форсирует рубеж, укрывается в лесу и имеет направление движения на Днепропетровск. Карты у нас нету, поэтому на глазок придется. Ваша группа по выполнении задания догоняет батальон… Замок из «максима» не забудьте вынуть. Все ясно? Главное, в аккурат на левый фланг перескочить. Как станут нас отсюда вышибать, вы — балочкой, балочкой и фланкирующим огоньком… отсекайте. В спину вам не зайдут, не бойтесь, там болотце свирепое… Не подведите, братцы…
Братцы понимающе смотрели на комбата. Нет, они не подведут.