Он сбросил с себя дорожное платье и остался в щегольском коротком кафтане из черного бархата с серебряным поясом, на котором действительно висела кривая половецкая сабля.
– Ну, вот теперь можно, – он также бережно поднял монахиню, если теперь ее можно было так назвать, со стола и, притянув к себе, расцеловал в обе щеки.
– Можно, можно, – подтвердила она, смачно поцеловав его в губы, – Поставь на пол, медведь Залеский.
– Ну, мир этому дому, – он перекрестился на образа.
– Ишь смотри, как выучился, – поддела его хозяйка.
– Так и ты ведь в красном углу теперь иконы держишь, – отпарировал гость.
– Ладно, садись за стол. Соловья сказками не кормят, – она скинула рушник с припасенного угощения.
– А чего девок своих не позвала прислуживать? – спросил монах.
– Для нашего разговора чужие уши лишнее. Что знают двое – знает и свинья. А ты хочешь еще и третьего позвать!
– Тебе видней. Ты у нас головы – два уха. Пошто звала? Из чащоб моих сюда вызвала. Случилось что?
– Случилось, случилось. Только ты сначала хозяйку уважь. Хлеб-соль переломи. Вино со мной раздели. А потом уж честным пирком – да за свадебку.
Не успели гость и хозяйка разлить по бокалам красное тягучее вино, как неожиданно в дверь постучали. На лице Малки появилась настолько неожиданная гримаса удивления, что Микулица не смог сдержать негромкого смешка.
– А чего ты хихикаешь? Угрюмы ни одну живую, да и неживую душу не пропустят, – сердито цыкнула на него Малка, – Или Угрюмов нет, а такого быть не может, потому что, во-первых, они нежить, а во-вторых, их четверо. Или это не человек и не нежить.
– Пожалуй ты права, – согласно кивнул монах и передвинул саблю, что бы половчей было вынимать.
– Так ведь и не человек! – подтвердил входящий в дверь нежданный гость, – И не нежить! А всего-то…
– Раймон!! – разом выдохнули оба с радостью и облегчением.
– Раймон… и не один, – подтвердил входящий, – Не званный гость хуже татарина, а нас тут вообще трое. Входите братья, – повернулся он к кому-то стоящему за дверью. А Угрюмов ты не ругай. Они конечно стражи верные,…но не от нас.
– Здрава будь, хозяйка, – кланяясь ей в пояс, вошел следующий гость.
– Вот так раз! Роллан! – Входи, входи рада, честно скажу рада, – хозяйка пошла навстречу гостям.
– Хлеб да соль! – вошел еще один путник.
– Едим да свой, – в тон ему ответил Микулица, радостно обнимая вошедшего.
– Здравствуй крестница, здравствуй душа моя.
– Здравствуй дядька Гуляй, здравствуй черт франтоватый, бабьи слезы. Куда ж вас мужиков столько в девичью светелку игуменьи женского монастыря навалило? – со смехом спросила она.
– Коли чего не так – извиняй, – Гуляй, с притворным страхом, отскочил в сторону, – А сурьезно, если не в коня корм, давай сменим место-то? Вы как братья?
– Да брось ты дядька. В тесноте да не в обиде. Угощения на всех хватит. Не хватит – вравронии поднесут. А на стреме Угрюмы стоят. Их окромя вас боле провести некому. Входите. Сядайте, в ногах правды нет! – она радушно обвела рукой свою светелку, сразу ставшую маленькой девичьей комнаткой.
– Не хоромы конечно, но сойдет, – примирительно прогудел Гуляй и неожиданно схлопотал по шее от Роллана, – Ну ты потише. Тоже мне енерал тайной войны! Как влеплю промеж глаз – искры полетят!
– А ты Малку не тронь! Она нас не звала, и в шею не вытолкала. А ты все языком молотишь, как корова боталом, – отозвался Роллан.
– Ладноть вам! – осекла их Малка, – Не просто ж так вы нагрянули, да еще все вместе.
– Конечно, – не угомонялся Гуляй, – Прознали, что вы с чернокнижником разжились вином кипрским от самой Сибиллы и на запах слетелись, как упыри на кровь.
– Цыц ты! – уже не выдержал Раймон, – Хватит ерничать. Ты ведь ради красного словца не пожалеешь и отца!
– Молчу, молчу, молчу. Никак я уже всем поперек горла, – Гуляй сел на оттоманку, закинув ногу за ногу, и покрутил свой залихватский ус.
– Ну, вот мы к тебе в гости, – повернулся к Малке Раймон, – С угощением. Не побрезгуй, – он каким то волшебным жестом достал из-под широкого плаща корзину со снедью, – Чем богаты – тем и рады! – добавил, выставляя на стол бутыли со своим знаменитым вином и выкладывая виноград, апельсины и персики.
– Садитесь, садитесь, гости дорогие, – хозяйка проворно расставляла принесенное на столе, неуловимым движением добавляя невесть откуда берущиеся калачи, пироги, корчаги с медом и многое другое.
– Ты никак скатерть самобранку раздобыла, красавица наша? – Раймон тоже сел на широкую лавку у стены, приглашая Роллана рядом.
Наконец все расселись, налили по бокалу вина, выпили.
– Ну, с чем пожаловали? – спросила сидевшая во главе стола Малка.
– Разговор имеем, – как старший ответил Раймон.
– Сначала поведайте кто, где, как? Перекусим за болтовней ленивой, а потом к делу. Ночь длина, свечи да лучины есть, стол полон, стражи зорки. Ты Раймон старший – тебе и слово первое.
– Начну с себя, – он уселся поудобней и речь повел неторопливо, – Вы наверно в курсе, что братьев госпитальеров – грозу морей и ратников господних выдавили со всех островов моря Средиземного, да и на Западных землях не сильно жаловать стали. С Нового Израиля из Заморских земель они давно ушли, впрочем, как и все воинства братские. Не досуг им там прохлаждаться было, когда мятежи по всем землям заполыхали. Ну, да не о том я. Когда и с последнего своего пристанища острова Роду посвященного они свои корабли направили в сторону закатного солнца, вспомнили мы со Старцем горы, что когда-то им обещали, в случае нужды крайней, тихую гавань, убежище, от лихой непогоды. Вспомнили, как на алтарях церквей якоря рисовали, в память обещаний своих о тихой гавани. Да еще напомнил мне Старец, что и Волшебный остров свой тогда, еще в стародавние времена, когда храм на нем отстраивал, нарек я именем Мальта, потому, как имя это с древнего языка мореходов, так и переводится «тихая гавань». Укорил меня Старец, а сам подался в далекую горную страну, где, как обещал, будет нам всем готовить последнее прибежище, коли и нам придется якорь бросать.
– Значит, не просто так Старец про последний приют говорил, – задумчиво сказала Малка.
– А Старец ничего просто так не говорит. Он вперед нас дальше всех видит, – ответил ей Роллан.
– Явился я, – продолжил, как ни в чем не бывало Раймон, – Великому Магистру Ордена и указал ему путь на Мальту, куда он со своим флотом и вырулил. Вверил я его попечению замок свой, названный ими замком Святого Ангела, – он засмущался, – Это не про меня. Расположились они там. Но ведь вода и камень точит. Так что была, видать, измена и в братских рядах. Как дошел слух о кончине Великого князя на Руси, да о том, что все к рукам прибрала Семибоярщина, отодвинув Елену Орденскую, полыхнул мятеж и на Мальте. Дело аж до пушек дошло. Хотели старые медвежьи роды скрутить шею ослабшим братьям. Не понимали, что гуртом и батьку легче бить, а по одному чернь, да горожане мятежные, торговым людом подстрекаемые, всех как прутики в венике переломают. Но Великий Магистр де Иль Адам с Командором Петром Титоном мятеж задушили, зачинщиков со скалы в море потопили. Однако и у самого сердце не выдержало, и отошел он в мир иной. До сих пор в братстве чехарда. Великие Мастера меняются как перчатки. Так что нет боле Волшебного Острова, а есть орденский остров Мальта, с братьями мальтийцами, живущими на нем, – он замолчал и тяжело вздохнул.
– А ты куда? – спросил Микулица.
– Сюда, – просто ответил Раймон.
– Теперь мой черед, – отхлебнув из кубка, сказал Роллан, – Мой рассказ вам радости не добавит.
– А ты никогда радости и не добавлял, – по привычке куснул его Гуляй, но осекся.
– Служба у меня, сами знаете…не сватовская, – Роллан, как-то напрягся, что было в новинку, – Но за всем я догляд имел. Слуги мои – Вехм и Фема все кругом видели и слышали. Потому для меня не было неожиданностью, что Гроссмейстер Тевтонского Ордена, тебе хорошо известный дядя Елены Орденской Альбрехт Бранденбургский, – он повернулся к Малке, – Решил свое служение братское променять на королевский чин. Договорился с мятежниками, с теми, что Литву от Империи оторвали, что он орден упразднит. А за это ему разрешат под охраной мечей мятежников на землях этих свое карликовое государство соорудить. Вы бы видели этот цирк. Король Сигизмунд всю свою шляхту собрал в главных палатах. Альбрехт в окружении рыцарей ближнего круга, тех, что его измену поддержали, в палату вошел смиренно. Присягу Сигизмунду дали, в новую Веру перекрасились. Затем широким жестом с плащей своих кресты черные, принадлежность к Ордену посрывали и под ноги новым своим хозяевам побросали. А те уже настолько новым духом, великих гуманистов, титанов Возрождения… – он криво ухмыльнулся, и в той ухмылке полыхнуло пламя новых костров и пожаров, – …прониклись, что забыли о том, что и себя они к христианам причисляют. А потому кощунство это с точки зрения их веры. Но все прошло ладненько и Альбрехт, не смотря на свое имя чистое и душу черную, получил в лен бывшие орденские земли под именем Прусского королевства. Вот так рухнул Орден Тевтонский. Не считая тех земель, что под Ливонским Домом остались, да тех братьев, что на Германских и Русских землях осели. Нет теперича Божьих дворян, что за порядком на имперских землях догляд вели, – он замолчал, переводя дух. – В общем, остались от Ордена рожки да ножки. Семь бальяжей сохранили кое-как. В основном в Остирии да в земле Лотаря, где еще имперский дух силен…. Но теперь в ходу принцип другой: «Чья власть, того и вера»! Вот так-то!
– Говорят, что Альбрехт после этого оберег Лебедя носить стал, что бы от мщения жриц Артемиды себя защитить? – заинтересованно спросил Гуляй.
– Да хоть бы он живого лебедя с собой носил! Аринии-то в обереги не верят, а служителей своих по другим знакам узнают! Быть ему в скором времени на суде у Матери Природы, – жестко отрезала Малка.
– Не торопись Сиятельная, – старым титулом назвал ее Раймон, – Он еще не все свое предназначение выполнил. А ты брат Роллан, про себя чего ж умолчал. Ты ведь тоже в стороне не прохлаждался. Поведай.