Пора по домам, ребята
БАЛЛАДА О ПЕРВОМ БАТАЛЬОНЕ
Однажды Ярослав Ивашкевич в разговоре со Збигневом Домино поинтересовался, откуда у него такая необычная для коренного поляка фамилия. «К сожалению, — вспоминает Домино в одном из своих эссе встречу с великим Мастером, — я не знал происхождения моей фамилии. Ивашкевич мягко пожурил меня за это и высказал предположение, что она, вероятно, была занесена под Жешов из Италии». Лишь много лет спустя писатель нашел в книге жешовского историка-краеведа Франтишека Котули упоминание о том, что во времена седой древности некоего селянина из Будзивоя за смелость и находчивость, проявленные в сражении с ордой кочевников, польский король произвел в шляхтичи и повелел ему впредь называться Домино…
Но предки писателя издавна жили не в Будзивое, а в Кельнаровой и, сколько себя помнили, были простыми хлеборобами. Впрочем, и они брались за вилы и косы, когда надо было всем миром отстаивать крестьянские права, свой дом, родину. Об этом гласят семейные предания. Есть среди родичей Збигнева Домино участники классовых боев междувоенного периода, бунтари, защищавшие родные пороги от карателей Пилсудского, борцы антифашистского Сопротивления. Отважным воином был отец писателя, Станислав Домино, старший сержант артиллерии, кавалер многих боевых орденов, прошедший в рядах дивизии имени Тадеуша Костюшко весь ее ратный путь от Ленине до Берлина. Наконец, был солдатом-добровольцем сам будущий писатель.
По молодости лет — 1929 год рождения — Збигнев Домино не попал на большую войну, зато получил боевое крещение на войне «малой», которая была навязана полякам извне и унесла более тридцати тысяч жертв. Он принадлежит к тому поколению польских воинов, которые лучшие свои годы отдали самоотверженной борьбе с реакционным отребьем, пытавшимся по указке с Запада дестабилизировать молодое народное государство, вернуть Польшу в лоно капиталистической системы. На его долю хватило перестрелок, ночных погонь за бандитами, горечи потерь. Позднее, находясь в польском контингенте войск ООН на Ближнем Востоке, Домино увидел воочию звериный оскал современного империализма.
Збигнев Домино прослужил в армии довольно долго. Закончил офицерское училище, потом заочно — юридический факультет, аспирантуру, успешно защитил кандидатскую диссертацию. Но увлекся оперативной журналистикой. Часто выступал в армейской печати. А в 1963 году дебютировал на страницах «Жолнежа вольности» как новеллист. Старшие товарищи — военные газетчики — помогли ему окончательно найти себя, поверить в свои творческие возможности. Удачно сложилась судьба его первой книги — сборника рассказов «Жажда». Взыскательные рецензенты — известные прозаики Войцех Жукровский и Веслав Мысливский — единодушно рекомендовали рукопись издательству Министерства национальной обороны. Теперь за плечами у Домино двадцать лет работы в литературе. Опубликовано им двенадцать книг.
Есть в последней книге писателя, публицистическом сборнике «Через год, через день…», согретое особенно теплым чувством эссе «Полковник Залуский». И это не случайно. Збигнев Залуский дорог автору не только как друг и наставник, терпеливо и тактично руководивший его первыми прозаическими опытами. Огромны заслуги этого блестящего писателя-публициста перед польской культурой. Герой-фронтовик, принципиальный, по-государственному мыслящий коммунист Залуский до конца боролся с фальсификаторами истории и сторонниками дегероизации литературы о войне. Брошенному им в конце пятидесятых годов призыву — создавать исторически достоверные произведения о польско-советском братстве по оружию, о вкладе Войска в упрочение народного строя, создавать идейно-четкую литературу, «которой нет», как, полемически заостряя, подчеркивал он, — вняли прежде всего обстрелянные, не чуждые солдатской лямки писатели-коммунисты: Я. Герхард, З. Сафьян, Е. Гжимковский, В. Билинский, Р. Лисковацкий и другие. Так постепенно возникло в польской прозе новое батальное направление. И Збигнев Домино один из наиболее последовательных его представителей.
Обширная и стилистически разнообразная новеллистика Домино (ей писатель отдавал предпочтение около десяти лет, прежде чем взяться за крупные полотна) населена персонажами, вовлеченными зачастую в сложные, драматические конфликты, порождаемые войной или ее последствиями. Его герои — наши современники, порой с военным прошлым, которое у них в постоянном, так сказать, репертуаре воспоминаний, влияющих на их настоящее. Есть чисто батальные рассказы типа боевых эпизодов, где главное для автора — запечатлеть динамику событий. Хотя и здесь абсолютно верна эмоциональная атмосфера и нередко за мелкой, казалось бы, деталью кроется нечто значительное. Например, в рассказе «Лидка» мы видим, как солдаты после боя обнажают головы «жестом наработавшихся жнецов». Точнее не скажешь о тогдашней польской армии, преимущественно крестьянской по своему социальному составу.
В сборнике рассказов «Кедровые орехи» творчески реализован огромный запас впечатлений, накопленный за годы войны в глубоком сибирском тылу, где польскому мальчишке-беженцу стали родными простые колхозники-инвалиды, старики, женщины, заменяющие на поле и лесосеке мужей-фронтовиков, и, разумеется, сверстники, вместе с которыми он работал наравне со взрослыми, обивал пороги военкомата, ждал писем с фронта и горевал, когда приходили очередные похоронки.
Сибирский цикл Домино, который обогащает польскую «Сибириаду», постоянно пополняемую новыми произведениями прозаиков и поэтов из ПНР — гостей Сибири, также отличается стилистическим разнообразием. Здесь и рассказ-репортаж, и классически выстроенная новелла, и почти стихотворение в прозе. Нарочитая приземленность сменяется романтическим взлетом, в текст вплетены строки Лермонтова и местные легенды. Но интересна не только стилистика «Кедровых орехов». На примере судьбы сквозного героя книги убедительно показано врастание паренька-чужестранца в трудовой коллектив сибиряков, зарождение между ним и русскими людьми той крепкой дружбы, какая возможна лишь в условиях совместного труда во имя святого дела — помощи фронту.
Вместе с советскими рабочими герой «Кедровых орехов» способен даже штурмовать Черные камни, самое гиблое место на Великой реке. Польские солдаты из повести «Пора по домам, ребята» под командованием советского офицера штурмовали Берлин… Книги различны по материалу и масштабам описываемых событий. И все же их роднит пафос ощущения «семьи единой», спаянной общими испытаниями и заботами. И тема Сибири, персонифицированная на страницах повести образами майора Виктора Таманского, танкиста Вани Воронина и поляка, старшего сержанта Сташека Родака, добром поминающего сибирские края, тамошний народ, гостеприимный и участливый.
Домино знал фронтовиков отнюдь не по книгам. Под их началом постигал азы воинской службы, вылавливая бандитов. Однако не спешил с написанием о них широкого полотна: тщательно отбирал фактуру, подыскивал решение, достойное последователя З. Залуского. Тем временем писал о действиях Корпуса внутренней безопасности (роман «Блуждающие огни»), о польских военных моряках (повесть «Шторм»), о коммунистах — героях Сопротивления (повесть «Бушующий ураган»), о журналисте с героическим прошлым сотрудника гражданской милиции (роман «Золотая паутина»). А о фронтовиках, как бы примеряясь к ответственной проблематике, писал очерки, короткие рассказы. Один из них, вероятно навеянный беседами с отцом, очевидцем капитуляции берлинского гарнизона, называется «Пора по домам, ребята». Повесть, носящая такое же название, начинается чуть позже, со вступления победителей-костюшковцев на возвращенные Польше Западные земли.
Недавно маршал В. Куликов, главнокомандующий Объединенными вооруженными силами государств — участников Варшавского Договора, писал в «Правде»:
«Первым соединением Войска Польского стала Первая польская пехотная дивизия имени Тадеуша Костюшко, созданная на территории Советского Союза в 1943 году. В следующем году в Войске Польском было уже две армии. Польские войска участвовали в ряде крупных наступательных операций Советской Армии, таких, как Люблин-Брестская, Висло-Одерская, Восточно-Померанская, Берлинская и Пражская».
Откуда взялась идея о создании польской части в СССР и как осуществлялось формирование соединения, с батальоном которого мы знакомимся на марше в первой главе книги Домино? Какие реально существовавшие люди стояли за созданными воображением художника персонажами повести: Таманским, Родаком, Ковальчиком, Яцыной, Брауном и многими другими? Обратимся к событиям сорокалетней давности.
В мае 1943 года было опубликовано сообщение о том, что Советское правительство удовлетворило просьбу Союза польских патриотов о формировании в СССР польской дивизии имени Тадеуша Костюшко для совместной с Красной Армией борьбы против немецких захватчиков.
Этого решения с нетерпением ждали польские антифашисты, нашедшие убежище в нашей стране. Недаром редакция «Вольной Польски», газеты Союза польских патриотов, была завалена письмами читателей, выражавших горячее желание сражаться на фронте в своей национальной части. Однако к ожиданиям примешивалась вполне естественная тревога. Ведь еще была свежа память о выводе генералом Андерсом на Ближний Восток польского корпуса, сформированного и вооруженного за счет СССР по договоренности с эмигрантским правительством Польши. И активистов СПП порой брало сомнение: не исчерпан ли в СССР кредит доверия для поляков?
Советское руководство отнеслось положительно к стремлению польских патриотов-антифашистов разделить с Красной Армией бремя борьбы. Об энтузиазме, охватившем поляков, свидетельствует такой факт: всего через двадцать дней после публикации в газете дивизия насчитывала более 15 000 добровольцев!
На проселке, ведущем от станции Дивово к Сельцам, месту формирования, зазвучали песни. Люди шли и пели, ибо с каждым шагом приближались к осуществлению заветной мечты. Шли целыми семьями. Четыре брата-богатыря Пишчеке: Михал, Владислав, Юзеф и Казимеж. Юная Анеля Кживонь (будущий Герой Советского Союза) с сестренкой Марысей и дядей Франеком. Кадровый поручик Высоцкий (тоже удостоенный звания Героя) со своей колхозной бригадой в полном составе… В дивизию принимали с восемнадцати до пятидесяти лет. И добровольцы, чей возраст не соответствовал указанному цензу, кто прибавлял себе два-три годка, а кто тщетно старался убавить десяток.