Их представление о нынешней России, о стране, в которой правит «чудовищный» Путин и населенной глупыми россиянами, возвращает нас к Сталину. Все это было истолковано как возвращение России к ее предполагаемой большевистской сущности. Но, помимо превосходной книги Дэвида Тертри, в распоряжении специализированных аналитиков и комментаторов были работы и Владимира Шляпентоха.
Шляпентох (1926–2015) родился в советском Киеве. Он был одним из основоположников эмпирической социологии в брежневскую эпоху. Столкнувшись с антисемитизмом загнивающего советизма, Шляпентох эмигрировал в Соединенные Штаты в 1979 году, продолжая там работать над проблемами России, Соединенных Штатов и вопросами общей социологии. Его книга Freedom, Repression, and Private Property in Russia была опубликована в 2013 году в издательстве Cambridge University Press, которое вряд ли можно назвать маргинальным или внесистемным. Эта книга предлагает детальный и весьма компетентный (и враждебно настроенный по отношению к Путину) взгляд человека, жившего в брежневской России и изучавшего путинскую Россию, став гражданином США. Когда это читаешь, становится легко определить путинский режим не как проявление власти монстра инопланетянина, подчиняющего пассивный и серый народ, а как понятное явление, вписывающееся в общую историю России и в то же время имеющего определенные особенности.
Разумеется, государственный аппарат сохраняет центральную роль. Как, впрочем, может быть иначе, учитывая важность энергетических ресурсов? Только государственная власть может контролировать такую компанию, как «Газпром». Конечно, КГБ, ставший ФСБ, из которого вышел Путин, продолжает играть жизненно важную роль. Разумеется, Россия не стала либеральной демократией. Со своей стороны, я склонен определять ее как авторитарную демократию, придавая каждому из этих двух терминов – «демократия», «авторитарный» – равный вес. Демократия потому, что, хотя выборы немного сфальсифицированы, опросы общественного мнения – и это никем не оспаривается – показывают нам, что поддержка режима неизменна как во время войны, так и в мирное время. Авторитарный, потому что, вероятно, режим в вопросе уважения прав меньшинств не соответствует критериям, присущим либеральной демократии. Всем думать в унисон, очевидно, характеризует режим, что влечет за собой ограничение свободы СМИ и различных групп гражданского общества.
Но режим Путина особенно примечателен несколькими чертами, сами по себе они свидетельствуют о радикальном разрыве с авторитаризмом советского типа. Прежде всего, как напомнил Джеймс Гэлбрейт, внутренняя приверженность рыночной экономике, несмотря на центральную роль, которую играет государство. Эта привязанность вполне понятна тем, кто пережил грандиозный провал госплановской экономики. С другой стороны, хотя Путин фактически отстранил от власти высшую элиту Москвы и Санкт-Петербурга, он уделяет особенное внимание требованиям рабочих и постоянно стремится заручиться поддержкой народных масс своего режима. Я полагаю, что последняя черта в наши дни осуждается на Западе в целом, где в принципе презирают людей, от которых может исходить только… «популизм».
Один важный момент должен был сосредоточить внимание западных аналитиков на новизне исторического объекта, который они обсуждают: непоколебимая приверженность Путина свободе передвижения. Под его властью россияне имеют возможность выехать из России, и они сохраняют это право даже в военное время. Здесь мы сталкиваемся с одной из характеристик либеральной демократии: полной свободой выезда из страны. Это признак режима, который по-своему уверен в себе или считает, что можно быть уверенным.
Последнее новшество, очень знакомое для еврея Шляпентоха, вынужденного из-за этого бежать из СССР: полное отсутствие антисемитизма, которое должно нас радовать, подтверждая, что российский режим и российское общество ощущают уверенность в себе. Традиционно, когда российские лидеры сталкивались с трудностями и пытались восстановить свою власть, они часто использовали антисемитизм. Шляпентох напоминает, как при Сталине, а затем с 1968 года СССР использовал антисемитизм. По этой причине евреи массово уехали, как только после краха системы у них появилась такая возможность.
Приписывать Путину эти две уникальные и положительные черты – свободу передвижения и отсутствие антисемитизма – было, видимо, невыносимо для западных журналистов и политиков. Хотя они должны были, по крайней мере, навести их на мысль о чувстве самоуверенности строя, о его стабильности. Априорная вера в хрупкость режима, которому угрожали средние классы, обманула их и продолжает вводить в заблуждение. Это подтвердилось, когда 24 июня 2023 года западные комментаторы напрасно возлагали свои надежды на мятеж Евгения Пригожина, главы ЧВК «Вагнер». Ослепленность Запада не менее стабильна и уверена в себе, чем российский режим и общество.
Российских инженеров больше, чем американских
Стабилизированное общество, функционирующая экономика: должны ли мы прекратить анализ на этом этапе? Достаточно ли его уже для того, чтобы понять, насколько эффективны россияне в ходе самой войны? Накануне вторжения в Украину, напомню, Россия, включая Беларусь, составляла всего 3,3 % ВВП Запада. Как эти 3,3 % смогли удержать и произвести больше вооружения, чем противник? Почему российские ракеты, которые, как ожидалось, исчезнут из-за истощения запасов, продолжают падать на Украину и ее армию? Как могло развиться массовое производство военных беспилотников с начала войны, после того как российские военные обнаружили свою слабость в этой области?
Когда мы будем говорить о Соединенных Штатах, я покажу в значительной степени вымышленный характер их ВВП, в котором регистрируются в том числе особые виды деятельности, и при этом не совсем понятно, следует ли их квалифицировать как бесполезные или виртуальные. Пока давайте просто скажем, что ВВП России в большей степени представляет собой производство материальных благ, чем плохо определенные виды деятельности.
Давайте пойдем дальше, углубимся в социологические аспекты экономически активного населения, потому что лучше и шире, чем ВВП, экономика – это рабочая сила с ее различными уровнями образования и типами навыков. Однако что принципиально отличает российскую экономику от экономики США, так это то, что среди людей с высшим образованием гораздо большая доля тех, кто выбирает инженерное образование: в 2020 году их было 23,4 % по сравнению с 7,2 % в Соединенных Штатах.
Россия в этом не одинока, и мы быстро поймем, что эта цифра показательна, если уточним, что в Японии обучается 18,5 % студентов-инженеров, а в Германии, чьи промышленные показатели нас восхищают, их 24,2 %. Франция на уровне 14,1 %, из которых следует вычесть всех тех выпускников, кто направится делать карьеру в банковский сектор и в «финансовый инжиниринг»[19].
Что представляют собой эти 23,4 % россиян в количественном выражении по сравнению с 7,2 % американцев? Давайте сравним эти проценты с населением обеих стран. В России тогда проживало 146 млн человек, в Соединенных Штатах – 330 млн. Давид против Голиафа. Об этом забывают из-за площади российской территории, но в демографическом плане борьба асимметрична. Соединенные Штаты сами по себе и без своих союзников огромны. Россия едва ли более населена, чем Япония, и поэтому ее население можно было бы без особых усилий сосредоточить на узком Японском архипелаге.
Возьмем число людей в возрасте от 20 до 34 лет в обеих странах: 21,5 млн в России (в 2020 году) и 46,8 млн в Соединенных Штатах. Здесь мы обнаруживаем общий дисбаланс. С другой стороны, и хотя в России и в Соединенных Штатах высшее образование определяется не совсем одинаково, давайте подсчитаем, что в этих двух странах 40 % группы имеют высшее образование. Теперь мы можем приступить к важному расчету. В Соединенных Штатах 7,2 % из 40 % из 46,8 млн человек дают 1,35 млн инженеров. В России 23,4 % из 40 % от 21,5 млн дают 2 млн. Несмотря на непропорциональную численность населения, России удается подготовить значительно больше инженеров, чем Соединенным Штатам.
Я осознаю упрощенный характер данного расчета, не учитывающего тот факт, что Соединенные Штаты ввозят инженеров и, в более общем плане, значительную часть своего научного сообщества, которые часто китайского и индийского происхождения. Тем не менее мы можем понять, как российский Давид сумел справиться с американским Голиафом в промышленном и технологическом, а следовательно, и в военном отношении.
Средний класс и антропологические реалии
При рассмотрении западных социологических и политических работ 1840–1980-х годов становится ясно, что рабочий класс был центральным вопросом; проблемный класс, от поведения которого зависели порядок или хаос, стабильность или революция. На него надеялись или он отпугивал, в зависимости от точки зрения. Сегодня в нашем глобализованном мире, когда основные задачи наших рабочих классов были перенесены в Азию, именно средние классы привлекают внимание социологов и политиков, и эта книга, кстати, не является исключением из правила; мы надеемся на них, когда они растут, и беспокоимся о них, когда они истощаются. Марксизм ожидал революции, исходящей от пролетариата. Неолиберализм ждет от подъема среднего класса – российского, китайского, иранского – падения режимов, сопротивляющихся западному порядку. Начиная с урока Аристотеля (я напомнил об этом в Предисловии), на Западе принято считать, что без господствующего среднего класса общество не может быть сбалансированным, демократическим, либеральным. И действительно, в последние десятилетия наблюдается связь между появлением образованных средних классов и развитием либеральных и даже либертарианских тенденций. Но является ли классовая структура, определенная в экономических или образовательных терминах, единственным фактором успеха или неудачи либеральной демократии?