Давайте посмотрим на российский средний класс. Можем ли мы представить, что он когда-нибудь свергнет авторитарный путинский режим?
В конце концов, именно созревание определенного типа среднего класса привело к краху коммунизма. В 1976 году в своей книге «Окончательное падение. Эссе о распаде советской сферы» я оценил экономическую несостоятельность системы и предсказал ее упадок, основываясь на наблюдаемом росте младенческой смертности. Однако инициирующим фактором падения, как мне сейчас кажется, был не экономический паралич системы, а, скорее, появление обученного в ВУЗах среднего класса.
Но что представлял собой советский коммунизм? Первая стадия массовой грамотности. Мы можем эмпирически связать распространение первичного демократического темперамента в различных формах, либеральных или авторитарных, эгалитарных или неравноправных, в зависимости от антропологических структур каждой страны, с преодолением порога в 50 % грамотных мужчин. В англо-американском мире этот переход породил чистый либерализм в XVII и XVIII веках, во Франции – эгалитарный либерализм начиная с XVIII века, в Германии – социал-демократию и нацизм в XIX и XX веках, в России – коммунизм. Аналогичным образом впоследствии поступление в ВУЗы 20–25 % молодежи в каждом поколении привело к разрушению этих основных идеологий, связанных со стадией массовой грамотности. Происходит новая стратификация общества; отношение к письменному тексту и идеологии становится более критическим, слово Божье, заклинания фюрера, указания партии или даже партий перестают быть трансцендентными. Россия достигла этого порога в период с 1985 по 1990 год (в США это было примерно в 1965 году; мы еще вернемся к этому).
Таким образом, мы действительно наблюдаем параллелизм между появлением средних классов с высшим образованием и крахом коммунизма. Но это было три или четыре десятилетия назад. Путинский режим возник в результате данного кризиса, он пришел на смену коммунизму после фазы анархии (а не либерализма) 1990-х годов.
Запад мечтает о средних классах двойного назначения, которые свергли бы Путина, после того как они «свергли» коммунизм. Отсюда их неоднократные обращения к передовому среднему классу крупных российских городов. Эта надежда не является полностью абсурдной. Совершенно верно, что именно в образованных и высших классах Москвы и Санкт-Петербурга проживает наибольшее количество россиян, враждебно настроенных по отношению к Владимиру Путину. Более того, именно те же классы и те же города поддерживали Бориса Ельцина, разрушителя СССР, этого любимца либеральных реформаторов российской экономики, приехавших из Америки в начале 1990-х годов. Исследования Александра Лаца по географии выборов показывают, что действительно партии, оппозиционные Путину, наиболее сильны в самых богатых районах крупных городов, где сосредоточено наиболее образованное население[20].
Можно было бы даже попытаться построить социально-политическую модель, которая противопоставила бы Россию Западу, подчеркивая различную классовую направленность. С одной стороны, российский строй, который опирался бы на низовые классы наряду с сокращением роли средних классов. С другой стороны, западная система, в которой высшим средним классам в союзе с центральными средними классами удалось бы маргинализировать низовые слои населения[21]. Но такое представление не объясняет, что́ отличает российские средние классы от их западных аналогов. Хотя российские средние классы, безусловно, немного более либеральны, чем остальная часть населения, они далеко не во всем похожи на западные средние классы. Тот факт, что они производят гораздо больше инженеров, уже показал нам это. Их различие коренится в особой антропологической подкорке, которая, кстати, является одним из элементов объяснения устойчивости России в противостоянии с Западом.
В 1983 году я выдвинул гипотезу о связи между коммунизмом и крестьянской семьей-общиной, какую можно наблюдать не только в России, но и в Китае, Сербии, Вьетнаме, Латвии, Эстонии или во внутренних районах Финляндии[22]. Этот семейный, патрилинейный тип, объединяющий отца и его женатых сыновей на ферме, передавал ценности авторитарности (власть отца над сыновьями) и равенства (между братьями). В России этот тип появился достаточно недавно, затрагивая крестьянство только на рубеже XVI и XVII веков, в то же самое время, что и крепостное право. Он пока не сильно понизил статус женщин, как, например, в Китае. Патрилинейный принцип сегодня символически увековечен в России системой фамилии, имени и отчества. Владимир Владимирович (сын Владимира) Путин; Сергей Викторович (сын Виктора) Лавров. Во Франции это привело бы к рождению Эммануэля сына Жан-Мишеля Макрона, или Марин, дочери Жан-Мари Ле Пен. Эта система является общей для всех социальных классов и распространяется на людей нерусского происхождения. Председателя Центрального Банка России, родившуюся в татарской семье, зовут Эльвира Сахипзадовна Набиуллина.
Коммунизм возник не из плодотворного мозга Ленина, прежде чем был установлен активным меньшинством; он появился в результате распада традиционной крестьянской семьи. Отмена крепостного права в 1861 году, урбанизация и грамотность освободили человека от удушающей общинной семьи. Но освобожденный индивид оказался совершенно дезориентированным, он искал в партии, в централизованной экономике, в КГБ замену отцовской власти. Можно сказать, что КГБ был в определенном смысле институтом, наиболее близким к традиционной семье, потому что лично занимался людьми, причем пристально.
Учитывая эту общественную естественнообразность коммунизма в российской истории, было маловероятно, что после его краха на территориях между Москвой и Владивостоком возникнет альтернативная либеральная демократия западного типа. Ценности авторитарности и равенства, наблюдавшиеся в семье, а затем и во всей общественной жизни в советское время, не могли исчезнуть всего за несколько лет. Данное предположение кажется мне разумным и реалистичным. Но я добавлю, что оно банально.
Слепота к разнообразию мира
Мы должны помнить, что существование специфического русского общественного темперамента, сторонящегося политики, но способного влиять на нее, давно широко признано в Западной Европе. Возьмем великолепную работу Анатоля Леруа-Болье «Империя царей и русские», первое издание которой вышло в 1881 году, а третье, дополненное, в 1890 году. Он писал:
«На фабрике, как и в деревне, мужик проявляет себя малоиндивидуалистично; его личность охотно растворяется в обществе; он боится одиночества, ему необходимо чувствовать себя единым целым со своими собратьями, быть с ними единым целым. Большая патриархальная семья под властью отца или старейшины, деревенские общины под властью мира заранее приучили его к совместной жизни, следовательно, к объединению. Как только мужик приступает к какой-либо работе, особенно как только он покидает свою деревню, он объединяется в артель. Так случается, в частности, с большинством рабочих крестьянского происхождения на крупных фабриках. Они знают силу объединения и образуют между собой временные артели, которые вдали от своей избы и деревни служат им местом жительства и семьей. Артель – их убежище и опора во время ссылки на фабричную работу; благодаря артели они чувствуют себя менее изолированными и обездоленными. Артель с ее коммунистическими тенденциями и солидарной практикой является стихийной, национальной формой объединения»[23].
Мы уже в 1890 году сталкиваемся со словом «коммунист» по отношению к российскому народу. То, что можно было представить во Франции первой половины Третьей республики (1870–1940), невозможно вообразить в наши дни. Когда примерно в то же время, в 1892 году, мы знали, вступая в союз с Россией, что наш партнер – царская империя, страна с общинным, если не сказать коммунистическим характером.
Рискуя удивить еще больше, я напомню, что Америка Эйзенхауэра осознавала российскую (русскую) специфику. Американская антропология в области культуры была привлечена к работе над российской (русской) культурой. Прежде всего напомним две книги: Soviet Attitudes Toward Authority Маргареты Мид (1951)[24] и The People of Great Russia Джеффри Горера и Джона Рикмана (1949)[25]. Горер был британцем, но учеником М. Мид. Сошлемся также, из-за особенно запоминающегося названия, на The Impact of Russian Culture on Soviet Communism Динко Томашича (1953)[26]. Прекрасная статья 1953 года Culture and World View: A Method or Analysis Applied to Rural Russia (Культура и мировоззрение: метод или анализ, примененный к сельской России), опубликованная в журнале «Американский антрополог», дает весьма четкое описание русской общинной семьи и украинской нуклеарной семьи. Я воспользуюсь этой статьей в следующей главе, чтобы изложить, что отличает Малую от Великой России. В разгар холодной войны Америка проявляла интерес к своему противнику и, в более широком плане, не отказывала себе в том, чтобы искать в культурных недрах наций источник их отсталости (в Италии)[27] или их авторитарных причуд (в Германии или Японии)[28].
В то время в умах царила идея, что мир неоднороден. Кульминацией этого положения явился ставший культовым (и часто критикуемый) текст Руты Бенедикт The Chrysanthemum and the Sword, написанный в 1944–1945 годах по просьбе Пентагона на основе интервью с японскими военнопленными. Нужно было понять менталитет врага, чтобы подготовиться к оккупации страны. Эта работа помогла осознать, что японцы – другие и императора нужно оставить на троне. Таким образом, в строившейся американской глобальной системе существовала допустимость разнообразия, основанная на сформированном школой разумной антропологии плюралистическом американском характере.