Дежурная по столовой подходит к столу и говорит, что нам пора уходить, иначе получит выговор. Мы собираем свои подносы и направляемся к окошку сдачи грязной посуды. Я, как обычно одна, тащусь за Тиффани и Сидни.
– И они еще называют психами нас – только потому, что мы любим кайфануть, – говорит Тиффани, качая головой. – Вот эта новенькая, Аманда, что она творит – это реально психоз.
Сидни оборачивается проверить, слышала ли я; я иду обратно к столу, притворившись, будто что-то забыла. Получить выговор за опоздание лучше, чем смотреть на обеспокоенное лицо Сидни.
Ты сидишь в своем кресле, чистый лист бумаги наготове.
– Что-то я сегодня не в настроении для разговоров, – говорю я.
Ты киваешь.
– Ладно, – говоришь ты.
Мы сидим так какое-то время, я рассматриваю столб слабого зимнего солнечного света, ты изучаешь какую-то папку.
– Это моя? – говорю я.
– Да.
Я возвращаюсь взглядом к солнечному пятну; прихожу к выводу, что оно имеет форму ромбоида.
– И что в ней?
– В твоей папке? Не густо.
Я сижу совершенно неподвижно.
– Немного базовой информации о тебе, анамнез, школьный отчет.
За окном проплывает облако; ромбоид исчезает.
– А кто писал школьный отчет? – говорю я.
Ты открываешь папку.
– Некая мисс Мэги́, – говоришь ты. – Школьная медсестра.
– Она замещала.
– О.
Солнечный свет опять льется сквозь окно; ромбоид превратился в обычный параллелограмм.
– Это же она обнаружила, что ты режешь себе руки, да?
– Она называла меня «зайка», – говорю я. И сразу же жалею, что сказала.
– Зайка?
– Не важно.
Я ищу зайца в трещине на потолке, но он не находится.
– Она носила сандалии и носки, – говорю я.
– А что еще ты помнишь?
– Она сказала, что ее постоянная работа – в центре реабилитации для наркоманов. Она сказала: «Там все выплывает наружу». Она была такая, типа хиппи.
Ты ждешь, не продолжу ли я.
– У меня раньше болел живот. И постоянная медсестра все время отправляла меня обратно в класс.
– А эта, замещающая? Эта мисс Мэги?
– Она сказала: «Тебя что-то беспокоит, зайка?»
Ты чуть-чуть улыбаешься.
– После этого я просто смотрела в таблицу для проверки зрения у нее за спиной. Я до сих пор помню порядок букв в первых строках: Ш, Б, М, Н, К.
Ты улыбаешься чуть шире.
– Она посадила меня на кушетку для осмотра. Пощупала лоб. Измерила пульс. Потом отпустила мою руку и сказала: «Ох ты ж». Она сказала, что сейчас вернется. Я прилегла на кушетку и дальше помню только, как она трясет меня за плечо, чтобы я проснулась. И там стоит моя мама и прижимает платок к губам.
Я смотрю на тебя, пытаясь понять, довольна ли ты всеми этими словами. На твоем лице обеспокоенность.
– А знаете, – говорю я, – с тех пор, как я здесь, я много о ней думаю.
Ты наклоняешь голову.
– О… как там ее зовут? – говорю я. – Замещающую медсестру.
– Шелли Мэги.
– Ага. Я подумывала отправить ей открытку.
Ты поднимаешь бровь.
– Ну знаете, типа: «Прекрасно провожу время, жалко, вас тут нет».
– Прекрасно?
Я не понимаю.
– Ты правда прекрасно проводишь время?
Я подбираю пушинку с дивана, скатываю ее в комочек пальцами, выщелкиваю в воздух.
– Тебе жалко, что она не здесь?
– Нет.
– Кэлли, позволь мне уточнить кое-что. – Ты подаешься вперед в своем кресле из мертвой коровы. – Как именно Шелли Мэги увидела твои шрамы?
– Она мерила пульс.
– И ты не пыталась ее остановить?
Внезапно мне становится очень жарко, я чувствую, как кровь приливает к щекам, а горло сжимается. Я прижимаю руки к бокам и сижу неподвижно.
– Я рада, что ты не пыталась остановить ее. – Твой голос долетает до меня через пространство между нами, мягкий, но уверенный.
Я разглядываю тебя в твоем кожаном кресле, такую спокойную, такую нормальную, такую красивую в длинной зеленой юбке.
– Вы разве не считаете меня сумасшедшей? – смеюсь я.
Ты не смеешься.
– Вы разве не считаете то, что я делаю, психозом? – Я поднимаю руку, а рукав плотно натянут на повязку.
– Нет, Кэлли, – говоришь ты обыденно. – Я совершенно не считаю тебя сумасшедшей.
Я хлопаю глазами.
– Я считаю, что ты просто нашла способ справляться с чувствами, которые для тебя невыносимы. Невыносимо тяжелые, невыносимо пугающие.
Я откидываюсь на подушки твоего дивана. До меня доходит, что все время в твоем кабинете я сижу с прямой спиной, что я вообще никогда не касалась спинки дивана.
– Правда? – говорю я.
– Правда.
Часы показывают, что время вышло.
– Так вы можете заставить меня перестать? – говорю я.
– Заставить тебя? Нет, заставить не могу.
– Ну тогда вы можете, это… ну… помочь?
Ты постукиваешь по губе.
– Да, – говоришь ты. – Если ты сама хочешь перестать.
Потом ты встаешь и говоришь, что мы продолжим разговор завтра.
Я говорю, мол, хорошо, но на самом деле хочу сказать другое: я не уверена, что смогу прекратить.
Все остальные, наверное, в курилке, потому что, когда я вхожу в помещение Группы, там только Клэр. Она держит в руках свои очки и потирает переносицу: там два красноватых пятна. Она поднимает глаза, видит меня у двери и улыбается. Я не то чтобы улыбаюсь в ответ, но и не то чтобы не улыбаюсь. Мы какое-то время просто сидим там, я изучаю новый порядок машин на парковке, а Клэр дует на кофе в бумажном стаканчике, пока не приходят остальные девчонки.
Комната вдруг наполняется болтовней и смехом. Сидни заканчивает какую-то из своих смешных историй.
– Это доказывает, что я самая психически здоровая из семьи, – говорит она, шлепаясь на свой стул.
– Я тоже! – почти выкрикивает Тара. И вдруг застывает в центре круга: Аманда вернулась и сидит на ее месте.
Тара умоляюще смотрит на Клэр. Клэр не реагирует; Сидни постукивает по сиденью стула рядом с собой, и Тара усаживается сбоку от Сидни.
Внезапно на Группе разыгрывается партия игры в «музыкальные стулья». Заходит Тиффани, оценивает ситуацию, взглядом просит помощи Клэр, потом плюхается на ближайший стул. Бекка и Дебби появляются последними.
Бекка стремительно занимает место рядом с Тарой. Дебби хмыкает и садится на последний пустой стул, рядом со мной.
Я прижимаю руки к бокам, чтобы ей хватило пространства.
Наступает долгое молчание. Кто-то жалуется на еду. Еще молчание. Кто-то жалуется на туалеты и назойливое любопытство сотрудниц. Снова молчание.
– Ну что? – говорит Сидни Аманде. – Где ты была?
– Когда?
Сидни оглядывает всех, призывая помочь.
– Во время завтрака, – говорит Тара. – Тебя не было на завтраке.
Аманда ухмыляется.
– Мне в номер подали.
Тиффани смеется. Больше никто не смеется.
– Серьезно, – говорит Сидни.
– А тебе не пофиг? – говорит Аманда. – Ты прям как созависимая?
Сидни выглядит озадаченной, потом обиженной.
– Я была в медчасти, – говорит Аманда.
– Правда? – говорит Дебби.
– Правда, – отвечает Аманда саркастически.
– Я слышала, тебе вкололи что-то, – говорит Дебби.
Аманда выгибает бровь дугой.
– Они разве не вкололи тебе успокоительное? – говорит Дебби.
Аманда смеется.
– От столбняка, – объявляет она. Затем наклоняется и подмигивает мне. – Да ведь?
Я не могу ответить, но и не могу вынести того, что все смотрят на меня. Я киваю. Потом я снова смотрю в окно и раздумываю, что стало с той мухой, которая застряла между окном и сеткой.
После Группы Руби жестом зовет меня подойти к ее столу.
– Тебе посылка, – говорит она. – Экспресс-доставка.
Едва я вижу ее, как сразу понимаю: это от матери. Коробка облеплена наклейками с котиками, адрес выведен каллиграфическим почерком; интересно, что подумал почтальон «Псих-ты».
Я сую ее под мышку и направляюсь к своей спальне.
– Подожди, – говорит Руби. – Ты должна открыть это под наблюдением. Стандартная рабочая процедура.
Руби с помощью ключа разрезает почтовый скотч. Внутри в куче розовых шариков из вспененного полистирола – какая-то лоскутная ситцевая штука. Она достает ее и разворачивает. Это мое имя из пухлых ситцевых букв. К изнанке приделана присоска. Руби дает мне записку, лежавшую в розовых шариках.
Дорогая Кэлли!
Вот небольшой подарочек для украшения твоей комнаты в «Море и пихты». Присоска сзади для того, чтобы ты могла повесить это у себя на двери. (Я спросила совета у руководства – у вас же нет кнопок.) Дай знать, если другие девочки тоже захотят такое. Я быстренько сварганю.
Говорят, тебе лучше. Это хорошо.
Выздоравливай.
С любовью,
мама
Я беру ситцевую штуку с именем и опять направляюсь к своей комнате.
– Погоди, – говорит Руби. – Тут еще кое-что.
Я пытаюсь вести себя так, будто мне все равно, будто мне неинтересно, будто я не надеюсь на что-нибудь хорошее, на что-нибудь от папы, и Руби вручает мне белый конвертик.
Как только я вижу свое имя, написанное на нем синим маркером, я сразу вычисляю, что это от Сэма. Внутри хоккейная карточка. Впрочем, не просто какая-то карточка, а Уэйн Гретцки, его любимчик. Записки нет, только карточка.
Я осматриваюсь, нет ли кого вокруг. Потом показываю карточку Руби.
– Мой братишка, – говорю я. – Он обожает хоккей.
Она прижимает руку к груди.
– Как мило, – говорит она. – Очень мило.
Я сую Уэйна Гретцки в карман и иду к себе в комнату.
– С чего бы ты хотела начать сегодня? – говоришь ты.
– Все равно.
Ты скрещиваешь ноги.
– Вы решайте, – говорю я.
– Ладно, – говоришь ты. – Как ты ладишь с другими девочками у себя в группе?
Я пожимаю плечами:
– Нормально.
Ты ждешь.
– Сидни, моя соседка по спальне, она хорошая, – говорю я. – И еще одна девочка, Тара.
Ты выглядишь довольной.