Я не понимаю, что хорошего может из этого выйти, и я не планирую этим заниматься, а планирую забыть обо всем и пойти смотреть телик с остальными. Но я соглашаюсь.
– Хорошо, – говоришь ты. – Хорошо поработали, Кэлли. Просто отлично.
В гостиной никого нет, телевизор сломался, я болтаюсь без цели и в итоге оказываюсь в Классе. Там тоже никого, кроме Синтии, сотрудницы с большой рабочей тетрадью, в которой много тестов. Она улыбается и возвращается к своему занятию.
Я усаживаюсь, где всегда, у окна, и наблюдаю за псом у подсобки. Он гавкает, семенит вперед, сколько позволяет цепь, гавкает, семенит обратно к будке по протоптанной им тропе. Интересно, это тот пес, которого я все время слышу на Группе?
Здесь холодно. Я обхватываю себя руками и жалею, что тут нет Дебби с ее свитером. Жалко, что нет Дебби, и Сидни, и Тары, даже Аманды. Я ежусь в рубашке и размышляю, не сходить ли в спальню за кофтой. Теперь, когда я на Втором уровне, мне можно: я могу просто встать и пойти. Я думаю об этом, думаю, как я пройду мимо того места, где Дебби рисует свои бальные платья, мимо места, где спала Тара, когда я сунула ей записку от Сидни, мимо стула Аманды. Стул Аманды – тот, со скобкой внизу.
Я выдыхаю, слегка содрогнувшись. Синтия поднимает глаза.
– Замерзла?
Я киваю.
– Гляди-ка, ты вся дрожишь, – говорит она. – Может, тебе сходить за свитером?
Я не шевелюсь.
– Тебя же перевели на Второй? Можно самой.
Я поднимаюсь на ноги, но никуда не иду. Я думаю о тебе, о том, что ты сказала, – про меня как про некую другую девочку, которую оставили одну с больным ребенком.
– Беги, – говорит она.
Внезапно я задумываюсь, сообщишь ли ты маме то, что я сказала про отца, – что он ушел, когда Сэм был приболевший. Мама расстроится, потом Сэм расстроится, им всем станет плохо. Сэм может даже умереть. У него, может, прямо сейчас приступ, а меня нет рядом. Что, если у Сэма прямо сейчас приступ, а меня нет рядом?
– Беги, – говорит Синтия снова, настойчиво. – Ты все время тут. Тебе не помешает немного проветриться.
В этот момент я знаю, что нужно делать. Я точно знаю, что нужно делать.
III
Я встаю и иду по коридору. Мимо поста сотрудниц, мимо Рошель на оранжевом пластиковом стуле. Она прижимает палец к тому месту в журнале, где читает, и поднимает глаза, потом возвращается к чтению. Я прохожу гостиную, по-прежнему пустую, и помещение Группы, тоже пустое. Я миную спальню Аманды, телефонную кабинку, свою спальню. Вниз по лестнице в прачечную, к аварийному выходу и табличке со знаком «ВЫ ЗДЕСЬ». Я останавливаюсь у двери, на которой написано «ВЫХОД».
Я берусь за ручку, но я уверена, что дверь заперта. Что она не поддастся нажиму. Но она открывается. Легко и бесшумно. Слышится тихий металлический щелчок, когда язычок замка убирается внутрь, а потом еще один – когда дверь закрывается за моей спиной. Потом тишина. Единственный звук после этого – мягкий хруст травы под ногами, пока я пересекаю лужайку.
Я пускаюсь бегом. Сама беговая рутина – цикл, когда одна нога появляется, другая исчезает, вперед выбрасывается одна рука, потом другая, – возвращается ко мне без всяких усилий. Мне хорошо. Расстояние между мной и надписью «ВЫ ЗДЕСЬ» все увеличивается. Потом я ощущаю на своей спине взгляд сотни глаз, поэтому я останавливаюсь и оборачиваюсь. Большое панорамное окно в комнате Группы – темное. Рядом с ним узкий прямоугольник фиолетового цвета – окно туалета, там всегда горит свет. После туалетов – ряд черных квадратов, окна спален, где никого нет; потом квадрат желтого света – видимо, моя комната, – куда только что с арт-терапии вернулась Сидни и улеглась на кровать, слушая что-то в наушниках в ожидании сигнала к ужину.
Я отворачиваюсь и снова бегу; на этот раз сдвинуться с места было тяжело. Я ускоряюсь, теряю равновесие и немного спотыкаюсь, потом восстанавливаю ритм. Последний открытый участок между «Псих-ты» и внешним миром – возле подсобки. После него – лес.
Пес, живущий рядом с подсобкой, стоит наготове возле своей будки, наблюдает за мной. Я жду, когда он залает, оповещая всех, что я снаружи, но он не лает. Я вижу его дыхание – облачка пара в холодных сумерках. Однако он не двигается; он не издает ни звука.
Бежать по лесу, расположенному за «Псих-ты», просто, намного проще, чем я предполагала. Деревья растут на равном расстоянии друг от друга, между ними много свободного пространства, словно кто-то специально высаживал их рядами. Я поднимаю глаза и смотрю вверх: ветви сплелись в сплошной полог. Оказывается, это пихты. Мне хочется рассмеяться. Мне хочется развернуться и побежать назад, чтобы рассказать Сидни, что в «Море и пихты» все-таки есть пихты. Но я этого не делаю. Я продолжаю бежать.
Никакого забора, никакой стены по границе учреждения; я и это отмечаю про себя в том смысле, что было бы смешно рассказать девчонкам, мол, на самом деле их вообще ничего не держит в этой психушке. Но я продолжаю бежать, пока не обнаруживаю, что оказалась на противоположной стороне дороги. Я пробегаю мимо старого кирпичного здания, потом мимо квартала с домами поновее; бегу через перекресток и выруливаю на обочину широкой улицы, по обеим сторонам которой тянутся магазины и еще магазины.
Не знаю, как долго я уже бегу. Я пытаюсь замечать и держать в памяти то, что проносится мимо, но как только я велю себе запомнить, что по левой стороне была забегаловка «Дейри Куин», она уже исчезла из виду, и я не помню, по правой или по левой, «Дейри Куин» или «Бургер Кинг».
Я бегу все дальше и дальше и чувствую, что приближается эффект канцелярской замазки, и поэтому пытаюсь удержать в уме одну-единственную вещь – свой домашний адрес. Я произношу его в голове снова и снова, как заклинание. Я повторяю номер дома, название улицы, город, штат, почтовый индекс, номер дома, название улицы, город, штат, почтовый индекс.
Через некоторое время у меня пересыхает во рту и начинают болеть ноги. На улице темнеет; водители включают ближний свет. Ступни становятся тяжелыми и неуклюжими; меня немного шатает – чуть-чуть заносит за белую сплошную по краю трассы, потом я возвращаюсь на обочину. Сзади гудит клаксон; я спотыкаюсь, внезапно очнувшись, из-под ног летит гравий, я пытаюсь вернуть равновесие. Впереди – телефонная будка, и я решаю, что она-то и есть моя цель.
Внезапно я вся в сомнениях, хватит ли мне сил на тридцать или около того шагов до нее. Мои стопы скребут землю, колени поднимаются и опускаются, но кажется, что телефон-автомат вообще не приближается. Я останавливаюсь и удивляюсь, как ничтожна разница между бегом и стоянием. Я поднимаю одну ногу, потом другую и заставляю себя пройти оставшиеся несколько шагов.
Трубка в моей руке холодная, как лед. Я с минуту таращусь на нее и вспоминаю, что у меня нет денег. Я вешаю трубку обратно и снова снимаю. Я знаю, что нельзя звонить 911, если это не экстренная ситуация, но не могу сообразить, какие еще есть варианты. Я рассматриваю поверхность телефона и аккуратную решетку квадратных кнопок с цифрами. Внизу отдельно от других – кнопка «0». Я нажимаю на нее, гадая, услышу реального человека или запись.
Живой человек, какая-то женщина, которая, судя по звукам, сидит в одном помещении с кучей других операторов, говорит:
– Оператор. Чем я могу вам помочь?
Похоже, она очень торопится. Мимо меня проносится фура, поток воздуха от нее чуть не сбивает меня с ног.
– Оператор, – повторяет она.
Я ее уже достала, это точно. Я вешаю трубку.
Обхожу телефон-автомат, обдумывая, что можно сказать женщине. Проезжает еще один грузовик; порыв ветра продувает мою рубашку насквозь. Я обхватываю себя руками и жду, когда мне станет теплее, однако становится лишь холоднее. Я поднимаю трубку, нажимаю на ноль и молюсь, чтобы ответил другой оператор.
– Оператор. Могу я вам помочь?
У этой усталый приятный голос.
– Да. Да, можете, – говорю я. – Пожалуйста.
На том конце ничего; интересно, она там еще?
– Мне нужно позвонить папе. – Я не знала, что собираюсь сказать это, – оно само вылетело.
Мгновение в трубке тишина, затем она говорит:
– Вы хотите заказать обратный звонок?
– Да. Да, пожалуйста, – говорю я. Я диктую ей папин рабочий номер и слушаю быстрое пиканье в трубке – похоже на начало какого-то знакомого мотивчика. Папа отвечает, произносит название компьютерной фирмы, где он работает. Я представляю, как он разглаживает галстук и улыбается своей бизнес-улыбкой.
– Папа? – говорю я.
Симпатичная усталая оператор прерывает нас, вежливо сообщая моему отцу, что это обратный звонок от Кэлли.
– Вы ответите?
– Да-да, конечно, – говорит он.
Я слышу одновременно два голоса: папин, произносящий «Кэлли?», и оператора, благодарящий за выбор их телефонной компании. Потом мимо проносятся машины, и я ничего не слышу.
– Кэлли! Ты в порядке?
Я дрожу.
– Норм.
Я хотела сказать: «Я нормально», но получилось только «Норм».
– Где ты?
Я оглядываюсь по сторонам. В витрине висит ковер с большой бумажной надписью «РАСПРОДАЖА».
– Я точно не знаю.
Магазин с коврами может оказаться где угодно. Возможно, мой дом прямо за углом, а возможно – за миллион километров.
– Я сбежала.
– Из «Море и пихты»?
Я представляю, как он прикрывает глаза рукой, – он бы так сделал, если бы в субботу днем посмотрел футбольный матч по телику и его любимая команда продула.
Я киваю.
– Угу.
– Можешь описать, что рядом с тобой?
Через дорогу стоит официальный синий указатель «Трасса 22». Под ним небольшой квадратный знак со словом «Восток». По соседству кафешка «Данкин Донатс»[23].
– Трасса 22, – говорю я. – Наверное, восточная. Напротив «Данкин Донатс».
Он издает цокающий звук – так же, как когда оплачивает счета.
– Сэйвилл, – говорит он. – Ты, вероятно, у «Данкин Донатс» в Сейвилле.