Порез — страница 20 из 23

Мне немного легчает оттого, что он знает, где я, хотя я сама не знаю.

– Мне отсюда пятнадцать минут, – говорит он. – Можешь подождать меня там? Найдешь место, чтобы дождаться? Иди в «Данкин Донатс», ладно? – Я слышу скрип его рабочего кресла и представляю, как он встает, отталкивает кресло от стола и берет ключи. – Я постараюсь как можно скорее.

Мимо мчатся машины, поэтому я не уверена, что он попрощался.

Я стаю на краю проезжей части и жду како-го-нибудь просвета в движении, чтобы перебежать на ту сторону к «Данкин Донатс». Поток машин нескончаемый в обе стороны. Когда расчищается одна сторона, занята встречка. В конце концов я перебегаю через половину и стою на асфальтовой полоске посреди дороги, а машины несутся мимо, практически засасывая меня в воздушную воронку. Через некоторое время я совершаю рывок через вторую половину.

В «Данкин Донатс» тепло и очень светло; единственные клиенты – двое мужчин в рабочих комбинезонах. Они сидят у стойки рядом, но друг с другом не разговаривают, просто читают две разные полосы одной газеты, лежащей перед ними. Я сажусь на другом конце стойки и изучаю пластиковые ценники под рядами пончиков. В шоколадной глазури, просто в шоколаде, со сливочной начинкой, с заварным кремом, с желе. Слишком большой выбор. Я сижу и сосредоточенно пытаюсь не дрожать.

Распашные двери из кухни открываются, и входит официантка в розовом переднике и шапочке. Она подливает мужчинам кофе, даже не спрашивая, хотят ли они добавки, потом подходит ко мне и стоит рядом. Пластиковый значок с именем сообщает, что она Пегги.

– Что будем?

В смысле, что будем? Недоумеваю я.

Она окидывает меня взглядом.

– Хочешь что-то заказать? – говорит она.

– О, – говорю я. – Нет. То есть да. – Тут я вспоминаю, что у меня нет денег. – Стакан воды. Пожалуйста.

Она окидывает меня взглядом с головы до ног.

– Это все?

– Да. Спасибо, – говорю я. Она разворачивается. – Простите, – говорю я ей в спину.

Через минуту она приносит мне воду.

– Спасибо, – говорю я.

Но ее уже нет, она ставит гигантский кофейник для фильтр-кофе в гигантскую кофемашину, обслуживает какого-то бизнесмена, который заказал большой черный кофе навынос.

Я делаю маленькие глотки, пытаясь растянуть воду на подольше. Я пытаюсь силой воли унять дрожь; не получается. Пегги все поглядывает на меня, а я старательно делаю вид, что не замечаю. Она вытирает стойку тряпкой. Я обхватываю себя руками. Краем глаза я вижу, как она кивает сама себе, словно приняла важное решение. Она щелкает выключателем какой-то большой машины на стойке, та оживает.

И вдруг Пегги стоит передо мной с чашкой горячего шоколада, сверху – лихо закрученная горка сливок.

– Думаю, вот этого тебе хочется, – говорит она. Она ставит на стойку передо мной еще одну чашку, наливает туда немного кофе, делает глоток. Еще один.

– Убежала?

Я размышляю, вызовет ли она полицию. И гадаю, не оказывался ли тут кто-то еще из «Псих-ты». И выгнали ли их после этого. Или отправили в «Чувихи».

– Типа того, – говорю я.

Она выдыхает на манер Сидни, когда та пускает колечки дыма.

– Как вы догадались? – говорю я.

Она вскидывает подбородок.

– Ты без куртки. На улице слишком прохладно, чтобы разгуливать без верхней одежды. – Она улыбается. – Сдается мне, ты ушла откуда-то в большой спешке.

Я беру чашку с горячим шоколадом обеими руками, надеясь, что тепло от нее перейдет в меня.

– Куда направляешься? – говорит Пегги.

– Никуда. Домой, наверное.

Я пожимаю плечами и таращусь на поднос с кремовыми пончиками.

– Хочешь один такой? – говорит она.

– Да нет, не надо, – говорю я. Затем: – У меня нет денег.

Она вынимает лист вощеной бумаги из маленькой коробки, берет сливочный пончик, кладет его на тарелку и ставит передо мной.

– За счет заведения, – говорит она.

Открываются двери, входит семья. Пегги помогает им выбрать дюжину пончиков с собой. Мужчины на другом конце стойки расплачиваются, приходят и уходят еще какие-то люди, пока я ем свой пончик и пью горячий шоколад.

Пегги возвращается ко мне, потягивает свой кофе, чешет нос.

– Холодно, – говорит она, чуть высовывая язык. Она рассматривает меня. – Кто-нибудь знает, где ты?

– Папа. Он уже едет.

Она кивает, очевидно довольная ответом; я одновременно немного горжусь и немного смущаюсь.

– Слушай, – говорит Пегги. – У меня есть ребенок. Он уже вырос. Но он все равно мой малыш, понимаешь?

Она говорит это так убежденно, что мне остается только сказать «да», хотя я не до конца уверена, что понимаю.

– Он по-прежнему позволяет мне посуетиться вокруг него, как детстве. – Она улыбается. – Когда твой папа приедет сюда, ему, возможно, захочется посуетиться вокруг тебя. – Она отхлебывает кофе. – Позволь ему.

Когда я вижу в витрине отражение знакомой белой машины, я все еще не согрелась, даже после второй чашки горячего шоколада. Машина резко тормозит, папа выскакивает оттуда и делает три длинных быстрых – почти бегом – шага к двери. Он без куртки, и ветер лохматит и раздувает волосы у него на голове.

Потом он внутри «Данкин Донатс», а я внутри теплого темного объятия, объятия, которое пахнет лосьоном после бритья, и спреем для разглаживания, и домом. Он весь дрожит, а я наконец не дрожу.

Вот он отстраняется, и вид у него смущенный. Он опускает взгляд и хлопает себя по карманам, словно ищет что-то, и я замечаю, что волосы у него на макушке поредели еще больше. Он поднимает глаза, и они мокрые; это разрывает мне сердце.

Он пододвигает виниловый стул к моему.

– Не возражаешь, если я присяду?

– Да. В смысле, нет. Не возражаю.

Он садится осторожно, как будто беспокоится, что стул не выдержит его или вроде того. Он выглядит усталым и взъерошенным, волосы у него лежат как попало, словно он только что проснулся. Сейчас я чувствую смущение и неловкость из-за того, что потревожила его.

– Ты в порядке? – говорит он наконец.

– Наверное. – Я пожимаю плечами.

Момент, кажется, требует ответа получше, ну или хотя бы подлиннее.

– Ага. На самом деле я думаю, что мне стало лучше. Вот что странно.

Подходит Пегги со своим кофейником, папа говорит, да, пожалуйста, и она наливает кофе в кружку перед ним. Она окидывает его оценивающим взглядом, и я киваю, желая сообщить ей – это он, это мой папа. Она с полуулыбкой отворачивается и идет обслуживать кого-то еще.

Мы с папой прихлебываем из кружек и смотрим прямо, на горки пончиков. Стена напротив нас зеркальная, на ней розовые надписи, рекламирующие разные сочетания пончиков и кофе, и в просветах между буквами я вижу нас обоих – как мы подносим кружки ко рту и потом одновременно ставим их на стойку. Я наблюдаю, как папа прикусывает губу, затем вижу, что я делаю то же самое.

– Я позвонил туда, в то место, где ты была, и сообщил им, что ты в безопасности, – говорит он.

Я изображаю кивком спасибо.

– Ну так что, – говорит он, – отправилась на пробежку?

Выражение его лица меняется с шутливого на серьезное.

Я киваю.

– Чувствовала себя в ловушке?

Я хочу согласиться, ведь, по-моему, такого ответа он ждет. Но я не могу сказать «да», поскольку убежала вовсе не из-за этого. Я пожимаю плечами.

Повисает долгое молчание, а потом мы оба одновременно начинаем говорить.

– Давай ты первая, – говорит он.

– Как Сэм? – говорю я.

– Сэм? Хорошо. Правда хорошо. – Его слова звучат так, словно он пытается убедить меня, а может – убедить себя. – На прошлой неделе добрался до отметки в двадцать семь килограммов.

– Здорово, – говорю я, вспоминая, как мы все радовались, когда на прошлой неделе Тара добралась до сорока пяти.

– Ага, – говорит он. – Здорово, да?

При этом он выглядит все таким же усталым и встревоженным. Мне хочется сказать ему что-нибудь ободряющее. Мне хочется рассказать ему обо всем, что я узнала в «Псих-ты». Чтобы он убедился, что со мной все в порядке, чтобы он не беспокоился обо мне.

– А знаешь, – говорю я очень разумным, ты-не-поверишь тоном. – Я раньше думала, что это я виновата. Я про Сэма.

Он быстро поднимает глаза на меня – и сразу отводит.

– Я думала, это моя вина, что Сэм заболел.

Он снова смотрит на меня, на этот раз как будто видит впервые.

– Это я должен был присматривать за ним в тот день, – говорит он своей чашке с кофе.

– Знаю, – говорю я.

Что-то внутри отпускает меня, потому что я действительно знаю это.

Я ставлю кружку на стойку, но по ощущениям я будто снимаю с себя что-то громадное, что-то очень тяжелое.

Я смотрю на папин профиль. Один мускул у него на лице ритмично дергается, как у Дебби, когда она сдерживает слезы. Он выглядит очень несчастным, и мне хочется сказать что-то, чтобы ему полегчало.

– Все нормально.

– Нет, – говорит он. – Ничего не нормально.

– Да правда, – настаиваю я. – Не беспокойся. Тебе и так хватает беспокойства с Сэмом и мамой.

– Вот так это все видится тебе?

– Ну да, наверное. Иногда.

Он запускает пятерню себе в волосы, но от этого прическа лучше не становится. Я черчу линию в сахарной пудре у себя на тарелке.

– Ну, я беспокоюсь, да. Видишь ли, я беспокоюсь о тебе. Сейчас.

– Я в порядке, – говорю я.

В этом его беспокойстве вроде как ничего хорошего. Но это мне даже нравится, самую малость.

Пегги не желает брать с нас денег, но папа настаивает, а потом говорит, что мы возьмем еще дюжину пончиков с собой. Пока мы стоим перед кассой и выбираем пару тех и пару этих, я шепчу, что надо оставить Пегги хорошие чаевые. Он дает мне два доллара, я иду к тому месту, где мы сидели, и сую купюры под свою кружку.

Пегги благодарит нас, и папа протягивает ладонь через стойку и пожимает ей руку. Она никак не показывает, что это идиотизм, так что я тоже пожимаю ей руку. Потом она отходит, чтобы обслужить пару панк-рокеров.

– Подожди здесь, – говорит папа. – Я прогрею машину, и тогда выйдешь.