Но во-первых, больших пущ на берегах больших рек давно не было. А во-вторых, не было и дома, в котором стоял бы твой письменный стол. Да и хариуса или голавля можно было поймать скорее в маленькой речке, чем в большой. Да, вопросов было значительно больше, чем ответов на них.
Что-то мне подсказывало: двух сорок в одной руке не удержишь. И тем не менее я не отчаивался. Я еще столько не прожил, чтобы терять голову от страха.
3
— Твоя повесть пока что ни о чем, — сказал Жарук, возвращая мне рукопись. — Но написана неплохо. Особенно подпившие учителя, переходящие лужу. — Он усмехнулся.
«Не все так плохо, — подумал я. — Но печатать повесть никто не будет».
— Не будет, — согласился Жарук. — Но ведь ты новую напишешь. Короче, собирай рукопись книги и приноси мне. Я прослежу, чтобы она у нас не залежалась. Понял?
— Понял, — сказал я. — Вот на совещание в Гродно посылают.
— Это хорошо, — посмотрел на меня Жарук. — Тебя сразу заметили. А без поддержки в наше время пробиться трудно.
Как я знал, у самого Жарука с попаданием в ряды лучших никаких проблем не было. Его рассказы и повести сразу стали печататься в журналах, одна за другой выходили книги, и вот он уже заведующий редакцией в издательстве, а это много значило в писательском окружении. Если и равняться, так только на Жарука.
— Правильно, — кивнул Жарук, — равняться надо на лучших. Журналы читаешь?
— Конечно, — сказал я.
— С книгой не откладывай. Чем раньше выйдет, тем лучше для тебя. А писать ты можешь. С работой определился?
— Еще нет.
— Хочешь, я позвоню в литературную редакцию телевидения? Там нужны молодые.
— Хорошо, — сказал я. — А к кому зайти?
— К Роману Шарпиле, он там заведующий отделом. А главный редактор Валентин Тисловец. Короче, придешь, сам все увидишь. Не оттягивай.
Я и не собирался оттягивать. Правда, не так просто было найти причину, чтобы сходить на телевидение. Не говорить же Забелле, что ты идешь устраиваться на новую работу.
— А ты и не говори ничего, — сказал Дубко, когда я встретил его в коридоре. — Лично я не отпрашиваюсь.
— Даже у заведующего сектором? — не поверил я.
— Он сам раз в неделю приходит, — усмехнулся Валера.
— Наш ходит каждый день.
— Это плохо, — подкрутил ус Валера. — Но ты ведь носишь рассказы в журналы?
— Ношу.
— Вот и неси. Главное, своим девицам не говори, куда ты идешь и зачем.
Как раз в этом и была загвоздка. Я еще не входил в наш кабинет, а они уже знали все мое расписание на день.
— Опять идешь в обеденный перерыв пить кофе с однокурсницей? — спрашивала Зина, заглядывая в зеркальце то одним, то другим глазом. — Когда они начнут выпускать нормальные зеркальца? Мое лицо ни в одно не влезает.
Оно у нее действительно было круглое.
— Какой однокурсницей?
— Черненькая такая. Но она старше тебя.
«Откуда они знают про Фаину? — удивился я. — И о том, что я пью с ней кофе в баре на Ленинском?»
— Об этом весь Минск знает, — махнула рукой Зина. — Лидка, на твоем месте я ему давно бы голову оторвала.
— Пусть пьет, — сказала Лида.
Она тоже смотрелась в зеркальце, но ее личико в него легко влезало.
«Сегодня же в обед пойду на телевидение, — решил я. — Ну, задержусь на час».
— Лидка, а он сегодня с черненькой не встречается, — внимательно посмотрела на меня Зина. — Тут что-то серьезнее.
— Пусть делает что хочет, — бросила зеркальце на стол Лида. — Мы в писатели не собираемся.
— Какие из нас писатели, — осмотрела подруг Зина. — Но у них там у каждого маститого писателя по дочке. А у некоторых и по две. Как бы не окрутили нашего Сашеньку.
«И про дочек знает, — покрутил я головой. — Ну и Зинка».
— Была бы я моложе да без мужика с дитём, никуда бы ты от меня не делся, — вздохнула Зина. — У меня тогда и щеки были не такие.
«Зато все остальное на месте», — покосился я на нее.
— Это и сейчас хоть куда, — выгнула спину Зина. — Разве я не вижу, как вы все поглядываете?
— За погляд не платят, — сказал я.
— А я и не требую. Ну, так куда ты собрался?
— На кудыкину гору.
— Лида, не отпускай его сегодня, — повернулась к подруге Зина.
Лида фыркнула.
— Не понимаю я теперешнюю молодежь, — разочарованно отвернулась Зина. — Валя, а ты что молчишь? Так они и не сойдутся никогда.
— Отвяжись от них, — не поднимая головы, сказала Валя. — Каждый живет своим умом. Саша решил стать писателем — и пусть.
— А Лида?!
— Она будет женой писателя.
— Ну, разве что… — неопределенно протянула Зина. — Но что-то они не спешат в ЗАГС.
— Без нас с тобой разберутся. Лариса, что скажешь?
— Мне бы ваши заботы, — хмыкнула Лариса.
За все время она не промолвила ни слова.
«Железная девушка», — подумал я.
— Не железная, а воспитанная, — сказала Валя. — В нашей комнате все хоть куда.
Здесь она была права. В нашей комнате простачков не было.
4
Студия телевидения находилась на Круглой площади. Обелиск, возведенный в честь победы в Великой Отечественной войне, Дом-музей Первого съезда РСДРП, широкая петля реки Свислочи — наиболее известные у нас места.
Редакция литературно-драматических программ размещалась на первом этаже дома, стоящего на площади. Напротив, чуть левее от входа в редакцию, музей Первого съезда РСДРП. Казалось бы, неприметный деревянный домик, в котором когда-то собрались представители российской социал-демократии, а какие мировые сдвиги произошли после этой встречи! И абсолютно неважно, что это здание принадлежало еврейской организации БУНД. Как истинные сыновья своего народа, бундовцы просто зарабатывали деньги, сдавая домик в аренду. О результатах, как мне представляется, ни те, ни эти тогда не думали.
Я с уважением посмотрел на дом-музей и вошел в редакцию.
— Нам молодые сотрудники нужны, — сказал Роман Шарпила.
По его взгляду я понял, что кажусь ему чересчур молодым для должности редактора.
— А мы можем зачислить его пока что младшим редактором, — послышался голос из соседнего кабинета.
— Пойдем к главному, — поднялся со стула Шарпила.
Мы перешли в соседний кабинет.
Там сидел солидный человек с кудряшками волос вокруг лысины на большой голове.
«Настоящий главный редактор», — подумал я.
— Валентин, — подал он мне руку.
«И рука как лопата, — отметил я. — По всему видно, простой человек. Белорус».
— Из Пухович родом, — кивнул Валентин. — А ты откуда?
— Из Ганцевичей.
— Это где-то на Брестчине?
— Недалеко от Слуцка, — сказал Шарпила.
Оба неплохо знали белорусскую географию. У меня отлегло от сердца. Я уважал людей, которые знали географию.
— Съездил в Слуцк, съел полбатона и по-русски уже говорит! — засмеялся Валентин.
«Как его отчество? — подумал я. — Неловко к главному редактору обращаться по имени».
— Николаевич, — сказал Роман. — А я Яковлевич.
— Ты вроде из Мира? — перестал смеяться Тисловец. — Еврейское местечко.
— У нас все местечки были еврейские, — побагровел Шарпила. — А Яковом отца назвали по святцам.
— Я и не говорю ничего, — пожал широкими плечами главный. — После войны многие переезжали с хуторов в местечки. А мой дед был плотогоном. Уважаемая в Белоруссии профессия.
— Так сколько у нас лесов было, — посмотрел в окно Шарпила. — Я уже не говорю о реках. Свислочь и речкой не назовешь.
«Видимо, сейчас не надо говорить, что я вырос на Днепре, — подумал я. — Ишь, как обиделся, что родом из местечка».
— Я не обиделся, — сказал Шарпила. — Мне за леса обидно. У нас одних пущ было около полусотни. А в войну немцы весь лес вывезли.
— Так у нас больше нечего было взять, — кивнул Тисловец. — Бульба и лес. На лугах лен теребили.
— В Ганцевичах была большая эстакада, — вмешался я. — Мы щепу для розжига мешками таскали. Сгорела, когда мне было лет пять.
— Подожгли? — посмотрел на меня Тисловец.
— Не знаю, — развел я руками.
— После войны у вас еще бульбаши были, — сказал Тисловец. — Могли и поджечь.
— Бульбаши сидели ближе к Сумам и Ровно, — заступился за меня Шарпила. — Ганцевичи ближе к Слуцку.
Я с благодарностью посмотрел на него. Хотя отец мне рассказывал, как ездил вместе с милиционерами на хутор ликвидировать банду бульбашей. Он работал бухгалтером райпотребсоюза, но его тем не менее взяли на операцию и даже выдали пистолет. «Стрельнуть удалось?» — спросил я. «По чашечкам на столбах пуляли, — ответил отец. — Когда уже с операции возвращались. А на хуторе эмгэбисты стреляли».
Про банду говорить сейчас тоже не стоило. Мало ли что подумают.
— Не подумаем, — сказал Тисловец. — Ну так зачем ты пришел?
— На работу устраиваться, — усмехнулся Шарпила.
— А где работаешь?
— В Институте языкознания.
— Отлично! — обрадовался Валентин Николаевич. — Значит, язык знаешь. Это сейчас самое важное.
— Язык языком, — сказал Роман Яковлевич, — но и писать тоже надо уметь.
— Ты же сказал, он писатель! — уставился на него Тисловец.
— Мне его Жарук посоветовал, — снова отвернулся к окну Шарпила.
— Ты что пишешь, стихи? — перевел на меня глаза главный редактор.
— Прозу.
— А ты говоришь! — торжествующе посмотрел на Шарпилу Тисловец. — Прозу у нас немногие пишут.
— Как и хорошие стихи, — хмыкнул Шарпила.
— Ну, стихоплётов у нас всегда хватало, — пренебрежительно махнул рукой Валентин Николаевич.
Я понял, что он ближе к прозаикам, чем к поэтам.
— Я публицист, — сказал Тисловец. — Надо тебе задание придумать. А, Роман? Что там у нас с юбилеями?
— Пока ничего стоящего, — побарабанил пальцами по столу Шарпила. — Стоп, а Короткевич? Сорок пять лет человеку.
— Это, конечно, не юбилей, — задумчиво обвел взглядом кабинет Тисловец, — но Короткевич и без юбилея заслуживает отдельной передачи. Правда, задание очень уж сложное…
Все замолчали.