?
— Господин капитан… Феликс, то есть ротмистр Карский идет на прорыв. Ракета была.
— Та-ак… Ладно, принимайте командование ротой, — сказал капитан и побежал куда-то.
Я, честно говоря, оторопел. Как это — принимайте командование? Вдруг мне показалось какое-то движение между траншеями. Я глянул в бинокль — Феликс! Бежит в полный рост по полю к нашим позициям, стреляет на ходу из револьвера. А где его бойцы?
— Рота! Прикрываем ротмистра! — крикнул я, достал револьвер и стал садить из него в сторону вражеских окопов.
Солдаты защелкали затворами и открыли огонь. Феликс все понял, упал на землю и пополз. Я вылез из окопа и пополз ему навстречу. За мной направился кто-то еще. Я оглянулся — Стеценко. Без ботинка.
Феликс укрылся в какой-то воронке, где-то на четверти пути до наших окопов. Мы скатились туда кубарем, и я сразу кинулся к ротмистру. Он был ранен и зажимал руку повыше локтя, чтобы остановить кровь.
— Что? Что? — я не мог найти слов.
Носовым платком, благо, он был чистый, перевязал Феликсу руку прямо поверх одежды, и только потом посмотрел ему в глаза.
Ротмистр выглядел ужасно. Лицо — почти черное, мешки под глазами, кровоподтек на лбу…
— Что случилось?
Феликс помотал головой и сказал:
— Давай отсюда выбираться.
Мы втроем ползли к окопам, уже грязные до ужаса, и Феликс, наконец, сказал:
— Всех… Всех потерял…
Я на минуту задохнулся. Семь бойцов-разведчиков, лучшие солдаты полка — мертвы. Саня-прапорщик, Петров, вечно серьезный, — все. Что же там все-таки случилось?
В окопах нас встретили солдаты, санитар по-нормальному перевязал рану Феликса. Он глазами что-то искал, потом глянул на меня и спросил:
— Связь со штабом есть?
Я сразу не понял.
— С каким штабом?
— Не дури, поручик! Верховное Командование нужно, срочно!
Я соображал секунду, потом сказал:
— Это в бригаду надо.
— Давай, давай, давай… — и мы с Феликсом побежали в полк.
Как у него сил хватило? До штаба бригады — три километра. Где-то половина пути — по траншеям. Остальная часть — по лесу. Тоже не сахар. Феликса шатало, но он бежал. Видимо, что-то действительно серьезное.
Дежурный офицер, какой-то незнакомый капитан, сначала не хотел нас пускать, но увидев шальные глаза ротмистра, вызвал полковника. Феликс что-то шепнул ему на ухо, тот изменился лицом и достал откуда-то телефонный аппарат зеленого цвета.
— Штаб корпуса? Это полковник Бероев. Мне Верховное Командование. Красный! Понимаете, красный!!!
Красный — это точно нечто настолько серьезное, что я даже не могу себе представить. Когда началось наступление, степень важности была «желтой». Что же тогда сейчас происходит?
Полковник передал трубку Феликсу. Видимо, ему ответили, потому что он вытянулся в струнку и сказал:
— Ваше Высочество, говорит ротмистр Карский, разведка пятой сводно-гвардейской бригады. Седьмая Имперская армия прорвала фронт, окружив девять дивизий Протектората. Высшее руководство противника готовится к переговорам. Протекторат выйдет из войны. Срок измеряется днями, — он говорил все это очень четко, без запинки, стоя навытяжку.
После того, как ротмистр передал трубку полковнику, он качнулся и обрушился на пол.
Перекладывая его на лавку, я осознал, что где-то потерял фуражку. И что теперь с этим со всем делать?
II. ДУЭЛЬ
Знаете, я не люблю кавалеристов. То есть понятно, что они хорошие вояки, и вроде бы как на современной войне без мобильных войск никуда… Но это, наверное, врожденное. Не люблю их форму, их золоченые палаши, и, о Боже, их плюмажи на киверах.
Феликс говорит, что это зависть. Мол, девушки больше любят кавалеристов, потому как они выглядят мужественнее. Куда нашим хаки-шинелям до их парадных мундиров с аксельбантами… Хотя сам ротмистр себя не причисляет ни к одному роду войск. Разведка, и все. Кстати, Феликс — герой. То есть не герой, а Герой. Звание Героя Империи ему присвоили позавчера, а наградной крест вручал лично Его Высочество Регент. Но мне не завидно, на удивление. Наверное, потому, что он лежит в госпитале, а я нахожусь со своей штурмротой на переформировании. Из нас делают батальон. И, какой кошмар, одной из рот этого батальона буду командовать я. Я — начальство!
Так вот, о кавалеристах. Сейчас двое таких бравых ребят сидели напротив меня и радовались жизни. Будь проклят тот момент, когда мои ноги понесли меня в эту корчму. Мало что ли заведений? А теперь сиди и смотри, как хамоватые красавцы… с плюмажами на киверах… В общем, на этих красавцев смотреть было противно.
Время от времени я ловил на себе их взгляды, но официант уже принял мой заказ, и просто необходимо было дождаться его.
— Официант! Можно бутылку чегемского? — щелкнув пальцами, возопил один из кавалеристов.
Удивительно, что у нас с ним сошлись вкусы. Я тоже люблю чегемское, и заказал бутылку минуту назад.
— Простите, но последнюю заказал господин поручик, — официант был сух, холоден и корректен, и чем-то напоминал вампира.
— А мы заплатим! — сказал второй кавалерист.
— Господин поручик заказал раньше.
— А мы заплатим больше!
Вот почему я ненавижу кавалеристов. Из них так и лезет чувство превосходства. Это так оставлять было нельзя.
— Господа, я сделал заказ, и отменять его не собираюсь, — мне пришлось слегка повысить голос, чтобы они услышали меня через два стола.
Один из кавалеристов приподнялся, чтобы разглядеть меня… или для того, чтобы я разглядел его погоны ротмистра. Но я решил стоять до конца.
— Господин ротмистр, я не собираюсь отменять заказ.
— Поручик, давай по-нормальному! К чему тебе лишние проблемы?
Кроме кавалеристов я ненавижу еще, когда незнакомые мне люди считают возможным применять в разговоре такой вот панибратский тон.
— Мне действительно ни к чему проблемы, господин ротмистр. Мне нужен мой заказ.
Официант молча наблюдал за нашей перебранкой. Когда я договорил, он ушел, и через некоторое время у меня на столе стояла бутылка чегемского, и все остальное. Кавалерист-ротмистр там, за своим столом, сказал шепотом, но так, чтобы я услышал:
— Ур-род.
Во мне проснулась холодная решимость подождать его после того, как пообедаю. Поэтому я подозвал официанта и сказал ему:
— Отнесите бутылку господину ротмистру. Возможно, это вино поможет ему ощутить себя немного более счастливым. А мне — чаю, пожалуйста.
Пьяный человек фехтует на порядок хуже трезвого. А фехтовать нам сегодня явно придется. Дуэльный кодекс предписывает поединки до первой крови, и меня это полностью устраивало.
Там, за «кавалерийским» столом, бушевала буря. Ротмистр был в бешенстве. Наверное, потому, что я его поимел. То есть, таким людям, как он, на это наплевать. Главное, чтобы вино было. Но тут ведь был его младший по званию товарищ! И полкорчмы поняло, что я поимел ротмистра.
Я не люблю кавалеристов из-за этого гонора. Как же так, какой-то там поручик-пехота, посмел отправить ему бутылку вина «с барского стола»! По правде говоря, на это и был расчет.
Они ждали меня на крыльце. Только их было не двое, а четверо. Кроме ротмистра с товарищем тут еще присутствовали два нижних чина — усатые вахмистры. Дело пахло жареным. Хвала Всевышнему, какой-то незнакомый мне премьер-майор в таком родном хаки оказался поблизости и спросил:
— Господин поручик, какие-нибудь проблемы?
— Не знаю. Господин ротмистр, какие-нибудь проблемы?
Ротмистр скрипнул зубами:
— В соответствии со статьей 27 Дуэльного кодекса, я вас вызываю!
— Оскорбление достоинства и чести? — меня тянуло смеяться. — Это я-то вас оскорбил? Господин майор, будьте моим секундантом.
Премьер-майор глянул на меня, потом на кавалериста. Он тоже был пехотинец. Поэтому кивнул, и мы все вместе отправились на пустырь за госпиталь. По традиции, все дуэли проходили на этом пустыре. Ближе к медицине — это раз, развлечение пациентам — это два. И место удобное.
Я объяснил майору ситуацию, и он одобрил мое поведение. На пустыре не было никого. Полянка между кустами, которую мы выбрали, вполне подходила для задуманного, тем более, я заметил одну интересную деталь, которая потом могла мне пригодиться.
Кавалерист в это время расстегивал пуговицы мундира. Я снял портупею, повесил шинель на какой-то куст и размял руки. Шашку из ножен доставать пока было рано.
В гимнастерке было явно холодно. Ветер продувал меня насквозь. Однако, когда я глянул на своего противника, мне стало смешно и я забыл про холод.
Под мундиром была дикая кружевная рубашка. Такие, наверное, носили в позапрошлом веке всякие казановы и ловеласы. Но представить в этом наряде нормального офицера было весьма сложно.
Премьер-майор тоже улыбался. Он зачем-то посмотрел на часы и сказал:
— Начнем, господа? Правила известны — бой идет до первой крови, или до потери сознания одним из вас. В пах и в спину не бить, лежачего тоже. Приступайте.
Я резко выдернул клинок из ножен и пару раз описал в воздухе восьмерку. Шашку мне делали на родине предков — в горах, так что качество стали и всего прочего было отменное. Палаш ротмистра был вызолочен от эфеса до острия, и казался каким-то несерьезным. Но недооценивать противника не стоило.
Ротмистр атаковал сразу, без прелюдий. Молниеносным выпадом он чуть не достал меня, но я отпрянул и парировал. Есаул стал наседать, делая короткие, хлесткие удары, не давая мне возможности контратаковать. Мне приходилось отступать и парировать. Противник был явно опытный и умелый.
Пришлось пустить в ход хитрость, которую я наметил еще до начала дуэли.
Я потихонечку отступал, пока пяткой не почувствовал небольшую ямку, над которой завис мой каблук. Тогда я отпрыгнул и сбил атаку кавалериста. Он, ободренный успехом ринулся на меня, и, не заметив ямку, споткнулся, потерял равновесие… Я воспользовался этим, полоснул его по кисти правой руки: палаш взмыл в воздух и, задребезжав, воткнулся в землю. Мне удалось провести подсечку, и противник оказался на земле. Пощекотав клинком ему подбородок, я буркнул: