- Дело в том, - сказала Берджесс, - что здесь на кону стоит куча денег. Люди, которые тебя поддерживали, рискуют потерять все, если поддержат тебя снова, а ты проиграешь.
- Да выиграю я, Тереза, черт побери! Ты это знаешь.
- Нет, не знаю. Похоже, что партию приложат мордой об стол. Харли проиграет выборы, кого бы ни выставили демократы, и потянет за собой тех, кто с ним связан. Лично к нему люди относятся с симпатией, но за его политику больше голосовать не собираются. А никто не связан с ним теснее, чем ты. Рэнди, если посмотреть правде в глаза, ты даже выдвижения можешь не добиться. Перлмуттер набирает популярность. Религиозные правые у него в кармане, и в Омахе и Линкольне у него сильные позиции.
- Перлмуттер - сопляк. Что он может сделать для штата?
- Рэнди, послушай. - Уитлок заговорил ласково, убедительно. С последней встречи с Рэндоллом он отрастил усы, и трудно было понять зачем. У него и так был достаточно заговорщицкий вид. - Сейчас не то что прежде. Во всем штате не найдется фермера, который за тебя проголосует. Господи, да половина этих людей уже называет себя демократами! Ты слыхал когда-нибудь про фермера-демократа?
- Фермеры всегда брюзжат, - ответил Рэндолл. - И перестают только в будке для голосования, когда надо выбирать между одним из своих и кем-то из проклятых либералов, которые хотят отобрать у них денежки.
Берджесс задрала подбородок.
- Рэнди, у фермеров нет денег. Больше нет. И чтобы ты не заблуждался - не только у них. Ты пойми, я не говорю, что наш народ отойдет от партии, нет, черт бы побрал! Я говорю другое: они ради партии будут требовать свежего кандидата. А Перлмуттер им нравится.
- Вы двое, - сказал Рэндолл тоном обвинения, - могли бы это переменить.
- Мы могли бы удержать за собой основные деньги, - признал Уитлок, - Наверное, могли бы даже отсечь Перлмуттера. Но он увел бы с собой своих избирателей, и тогда у нас был бы раскол, в то время как каждый человек на счету. - Он набрал воздуху, решившись перейти к главному. - Рэнди, если ты сейчас отступишь, губернатор найдет тебе достойное место. Поговаривают о Торговой палате. И заодно ты избавишься от ноябрьской нервотрепки.
- Уит! - Рэндолл попытался поймать взглядом его глаза, и это, как всегда, не вышло. - Харли не проиграет.
Берджесс, услышав что-то в голосе Рэндолла, подалась вперед.
- А почему?
- Оборонные вопросы. - Он помедлил. - Я не имею права этого обсуждать.
Банкирша пожала плечами:
- А я не имею полномочий давать обязательств от чьего-либо имени в обмен на пустые слухи, Рэнди.
Никто не шевельнулся.
- В вооруженных силах грядут коренные перемены, - сказал Рэнди. - Расходы резко снизятся, а эффективность - повысится. Так что, ребята, наши Соединенные Штаты старой доброй Америки покажут всему миру, что на самом деле значит термин «сверхдержава».
В день гибели Корда Маевского и его неизвестной гостьи Сайрус Хаклют находился дома в Кэтонсвиле. В отличие от большинства коллег он не подчинил всю свою личную жизнь проекту. Он не работал сверхурочно, чего, кажется, ожидал от всех Гамбини. Он не собирался пахать семь дней в неделю и возвращаться под утро в кирпичную коробку виллы, предоставленной Кармайклом в Венчур-парке. Вчерашний вечер Хаклют провел с друзьями, и некоторые из них могли заметить необычное оживление мрачноватого микробиолога. Сай в отличном настроении. Никто из присутствующих, даже Оскар Казмайер, знавший его с Вестминстера, не мог вспомнить, чтобы Хаклют был душой общества.
Такого не бывало на самом деле с того случая, когда Хью-тон Миффлин купил у него сборник научных размышлений под названием «Место, где нет дорог». Даже Нобелевская премия за работы по нуклеиновым кислотам такого оживления у него не вызвала.
Наутро он встал позже обычного и был немного рассеян, когда приехал в лабораторию, где все, конечно же, говорили о гибели Корда Маевского. На доске объявлений висела записка с указанием имени и адреса отца и сестры Маевского.
В несколько минут десятого Гамбини собрал сотрудников в комнате для совещаний.
- Он строил машину, описание которой нашел в тексте, - сказал Гамбини. - Мы не знаем, что это должно было быть. Пит считает, что оно как-то управляло газовой статистикой внутри магнитной бутылки. Но оно, очевидно, вышло у Корда из-под контроля. Частично виноват в этом я. Он мне показывал схему и говорил, что хочет ее собрать. Мне идея не понравилась, и я должен был его отговорить. Я этого не сделал. Такой ошибки мы впредь не повторим.
В комнате собралось человек двадцать.
- Я хочу воспользоваться возможностью, - продолжал Гамбини, - предупредить вас всех. Больше никаких экспериментов на стороне. Все устройства, найденные в тексте, любые технологии и процедуры должны быть подробно представлены в письменном виде мне лично до производства каких бы то ни было экспериментов. Надеюсь, это всем ясно. Любое нарушение будет считаться поводом к увольнению.
После собрания Хаклют отвел Гамбини в сторонку и спросил о природе устройства Маевского и знает ли Гамбини, почему оно взорвалось.
- Знаешь, Сай, я думаю, он пытался осуществить статистическое управление первым законом термодинамики.
Хаклют не засмеялся, но это потребовало всей его выдержки.
- Это же невозможно, Эд. Разве что я тебя не понял?
- Первый закон не абсолютен, Сай, - ответил Гамбини. - Совершенно не обязательно, чтобы тепло передавалось от нагретого газа к охлажденному. Это лишь в высокой степени вероятно благодаря обмену молекулами. Но некоторые молекулы горячего газа движутся медленнее, чем самые быстрые молекулы холодного. И наоборот. И я думаю, что устройство Корда должно было управлять этим обменом.
Хаклют попытался представить себе процесс.
- Демон Максвелла, - сказал Гамбини.
- Да, кажется.
Джеймс Максвелл, физик девятнадцатого века, предложил такой мысленный эксперимент. В разделенном перегородкой сосуде в одном отсеке находится горячий газ, в другом - холодный. В перегородке есть отверстие, и. если около него поставить демона, пропускающего в горячую камеру лишь самые быстрые молекулы из холодного газа, а обратно - только самые медленные, может получиться интересный эффект.
- Мы бы увидели, - сказал Хаклют, - как горячий газ становится горячее, а холодный - холоднее. И ты думаешь, что-то такое получилось с Маевским? Это же абсурд.
- Ты видел дом? Пойди посмотри. Когда вернешься, поговорим насчет абсурда.
Хаклют посмотрел в глаза Гамбини. Очки съехали на нос, и во время разговора он смотрел поверх них.
- О'кей, - сказал он. - Может, пришла пора задать себе вопрос, с кем же мы имеем дело на том конце передачи. Не приходило никому в голову, что это могут оказаться злобные типы? Иначе зачем бы им посылать нам спецификации штуки, которая взорвется нам прямо в лицо?
- Не могу согласиться, - возразил Гамбини. - Мы просто были неосторожны. Никто не станет устраивать столько хлопот, чтобы подстроить пакость. Быть может, дело отчасти в том, что мы плохо поняли спецификации. Может, мы не такие умные, как они думают. Мы даже не смогли сообразить, какое нужно напряжение. И вот тут, наверное, все и пошло наперекосяк.
- Может быть, они не пользуются электричеством?
- Тогда магнетизм, бензин. Или кто-то должен вертеть маховик. Откуда мне знать, черт побери? Что бы это ни было, следовало дать какие-то указания по использованию.
- Если это не что-то, чего вы не измеряете.
- Можешь привести пример?
Хаклют подумал, потом покачал головой:
- Нет, просто сказал, не врубившись. - У него еще чуть кружилась голова от вчерашнего. - Хорошую новость хочешь?
- Вполне бы пригодилась.
Они пошли в кабинет Гамбини, и руководитель проекта устало опустился в кресло.
- Ни за что не хотел бы пройти через такое еще раз.
- Могу понять, - отозвался Хаклют.
- Так что за хорошая новость?
Хаклют снял очки и положил их на стол Гамбини. Толстые стекла в стальной оправе. Физически слабый Хаклют без них казался еще меньше.
- Всю жизнь их ношу, - сказал он. - Близорукость и астигматизм. У меня в семье все постоянно мучились глазами. - Он неловко улыбнулся, огляделся и увидел «Вебстера». - Миопия у всех. - Взяв словарь, он приподнял его над очками. - Первую свою пару я надел в восемь лет.
Он выпустил словарь, и тяжелый том раздавил стекла вдребезги.
Гамбини только смотрел, заинтригованный.
- Сай, какого черта ты творишь?
Хаклют небрежно смел стекла в корзину. Потом раскрыл словарь.
- Выбери какое-нибудь слово.
- «Ксенофобия». Сайрус… Хаклют перелистнул страницы.
- Страх перед чужими. Или чужим. Хочешь производные? Гамбини смотрел вытаращенными глазами.
Хаклют протянул руки.
- Больше они мне не нужны. - Он оглядел кабинет. Заглавия на корешках книг он видел отчетливо. Как и надписи на всех грамотах. Он мог разглядеть все пуговицы на рубашке Гамбини, пересчитать кнопки на телефоне у двери. Ясно различить текстуру ткани занавесок и надпись на кофейной чашке - «Калифорнийский университет». - А знаешь, почему у нас у всех было плохое зрение?
- Генетика, - ответил Гамбини.
- Разумеется, - нетерпеливо отмахнулся Хаклют. - А почему? А потому что механизмы ремонта не были правильно настроены, вот почему. Хотя аппаратура, которой полагалось поддерживать глаза в порядке, была на месте. Только программа испортилась. Исправь программу, Эд, и зрение в каждом глазу станет по единице.
- Чертов сукин сын! - просиял Гамбини. - И ты это сумел сделать?
- Частично. И для тебя могу сделать, Эд, если хочешь. Могу сделать тебе глаза двадцатилетнего юноши. - Он глубоко вздохнул. - Понимаешь, всю жизнь я не знал, что значит хорошо видеть. Я всегда смотрел на мир через молочное стекло.
- А теперь…
- Сегодня я из машины видел птицу на ветке над воротами. Пару недель назад мне было бы трудно рассмотреть само дерево.