Я живу в Драконьем дворе – это узкий проход, соединяющий улицу Ренн с улицей Дракона.
Драконий двор называют «тупиком», выйти из него могут только пешеходы. Над входом со стороны улицы Ренн есть балкон, опорой которому служит фигура железного дракона. Сам двор представляет собой два ряда высоких старых домов, они же закрывают и проемы, ведущие на обе улицы. Створки огромных ворот днем распахиваются внутрь глубоких арок, а в полночь их запирают. Чтобы войти после этого часа, нужно звонить в особые боковые дверцы с обоих концов. Проход вымощен брусчаткой; там, где она просела, застаиваются неаппетитные лужи. К дверям, выходящим во двор, ведут крутые ступеньки. Нижние этажи заняты лавочками подержанных вещей, железного лома и мастерскими: жестянщики, водопроводчики. День-деньской двор полнится перестуком молотков и лязгом металла.
Как ни прозаично все, что делается внизу, выше находится место веселью, уюту и усердной, честной работе.
На пятых этажах располагаются мастерские архитекторов и художников, берлоги немолодых студентов вроде меня, предпочитающих жить в одиночестве. Когда я впервые поселился здесь, я был молод. И жил не один.
Мне пришлось пройти пешком немалую часть пути, прежде чем появились хоть какие-то экипажи, но наконец, уже совсем рядом с Триумфальной аркой, мне попался свободный извозчик, и я нанял его.
От арки до улицы Ренн езды не менее получаса, а если вас везет лошадь, которая с утра обслуживала праздных гуляк, то и гораздо больше.
У меня было довольно времени, чтобы несколько раз встретиться с моим врагом, прежде чем я вступлю под защиту драконьих крыл, однако его нигде не было видно, а между тем убежище мое было уже близко.
Перед большими воротами играла кучка детей. Наш консьерж и его жена с черным пуделем прогуливались по площадке, присматривая за порядком; на тротуаре несколько пар танцевали вальс. Я ответил на их приветствия и поспешно вошел во двор.
Обитатели двора еще не возвратились с гулянья. Вокруг было пустынно; несколько газовых фонарей, подвешенных высоко вверху, светили тускло.
Моя квартира находилась в верхнем этаже дома, стоявшего в средней части двора, поднимался я к ней по лестнице, которая начиналась почти от края тротуара. Я ступил на порог открытой двери, уже видя перед собою старые, расшатанные, добрые ступеньки, которые вели к месту отдохновения, к убежищу. Но, оглянувшись через правое плечо, я увидел врага. Он стоял в десяти шагах от меня. Видимо, он проник во двор следом за мной.
Теперь он надвигался – не медленно, не быстро, но прямо на меня. И теперь он смотрел на меня в упор. В первый раз после того, как наши взгляды скрестились в пространстве церкви, мы смотрели друг на друга, и я знал, что мой час пробил.
Не спуская с него глаз, я стал пятиться по двору, надеясь ускользнуть через выход на улицу Дракона. Но его взгляд говорил, что он не даст мне уйти.
Казалось, будто это движение по двору длилось века: я отступал, он шел вперед, в мертвой тишине; наконец на меня упала тень арки, еще шаг – и я очутился под ней. Здесь я собирался развернуться и одним прыжком выскочить на улицу. Однако для арки тень была слишком густой, она скорее напоминала темноту склепа. Большие ворота, ведущие на улицу Дракона, были закрыты. Об этом свидетельствовала и окутавшая меня тьма, и мгновенно изменившееся лицо преследователя. Оно словно светилось в темноте, быстро приближаясь ко мне! Прочные своды, громадные запертые ворота, холодное железо их засовов – все, все было на его стороне. То, чем грозил он мне, сбывалось: опасность сосредоточилась и нацелилась на меня из бездонной глубины теней; ее острие таилось в инфернальном взгляде врага и готово было ударить. Потеряв всякую надежду, я оперся спиной о запертые ворота и принял его вызов.
Послышался скрежет стульев по каменному полу, шорох – прихожане встали. Я услышал удаляющееся постукивание посоха: служитель шествовал по южному приделу, предшествуя монсеньору К., который направлялся в ризницу.
Коленопреклоненные монашки, очнувшись от своего благочестивого созерцания, поднялись, поклонились и ушли. Модно одетая дама, моя соседка, тоже поднялась и направилась к выходу с грациозной сдержанностью, скользнув по мне мимолетным взглядом, выражающим неодобрение.
Полумертвый, как мне мнилось, я все же остро ощущал каждую мелочь жизни. Толпа медленно расходилась, а я все сидел; потом наконец поднялся и пошел к двери.
Я проспал проповедь. На самом ли деле я проспал проповедь? Я поднял голову и увидел органиста – он шел по галерее к своему инструменту. Мне был виден только его бок. Он отставил в сторону согнутую в локте тонкую руку; под черным рукавом она напоминала одно из тех дьявольских, безымянных орудий пыток, которые и поныне лежат в заброшенных подземельях средневековых замков.
И тем не менее я ускользнул от него, хотя его взгляды сулили иное. Но на самом ли деле я ускользнул от него? То событие, которое давало ему власть надо мной, всплыло из пучины забвения, где я надеялся оставить его навеки. Ибо я уже понял, кто меня преследует. Смерть и ужасная обитель погубленных душ, куда завлекла его моя слабость в давние времена, изменили его облик в глазах всех людей, но только не в моих. Я узнал его почти сразу; я твердо знал, с какой целью он явился; а теперь мне стало ясно, что, пока тело мое спокойно сидело в жизнерадостной маленькой церкви, он охотился за моей душой в Драконьем дворе.
Я украдкой пробрался к двери, но тут орган оглушительно грянул над моею головой. Ослепительный свет залил церковь, и я больше не видел алтаря. Фигуры людей растворились во вспышке, арки, своды – все исчезло. Запрокинув голову, я устремил опаленные светом глаза в бездонные глубины сияния и увидел черные звезды в небесах, и влажный ветер с озера Халли дохнул прохладой мне в лицо.
И тогда в неизмеримой дали, над безбрежным морем клубящихся туч, я увидел луну в ореоле мельчайших капель; а дальше, позади луны, вздымались башни Каркозы.
Смерть и ужасная обитель погубленных душ, куда завлекла его моя слабость в давние времена, изменили его облик в глазах всех людей, но только не в моих. А теперь я услышал его голос. Он разрастался, заполняя пространство, он гремел среди слепящего света, и я упал. Сияние становилось все ярче, ярче, оно заливало меня волнами пламени. И вот я погрузился в пучину и услышал, как король в желтом нашептывает моей душе: «Страшная это участь – попасть в руки живого бога!»
Роберт Уильям Чемберс начинал свою карьеру не как писатель, а как художник. С 1886 по 1893 год он учился живописи в Париже, в частности посещал Академию Жюлиана. Когда в 1895 году был издан сборник «Король в желтом», реальные впечатления от парижской жизни послужили фоном для ряда рассказов.
Однако эти впечатления были творчески переработаны. Например, в Париже нет церкви Сент-Барнабе, хотя по описанию легко узнается единственная церковь на улице Сент-Оноре, а именно Сент-Рош. И расположение неподалеку от улицы Риволи, и ступени у входа, и наличие двух органов, и возраст «немногим более ста лет» – все здесь есть. Только архитектурный стиль церкви Сент-Рош – не «веселенькое» рококо, а суровое барокко.
Такие же, явно сознательные изменения автор внес в описание Драконьего двора. Это место реально существовало в 6-м округе Парижа (двор снесли в 1935-м). Первоначально это был переулок, проложенный в 1730–1735 годы; он действительно соединял улицу Ренн (Rennes) с улицей Дракона (Dragon), которая получила свое название после того, как в 1732 году здесь выстроили особняк для богатого финансиста и украсили въездную арку изображением дракона в честь св. Маргариты, именем которой улица называлась прежде. (Дракон – традиционный атрибут этой святой.)
Эта арка и фигура дракона – единственное, что осталось и от особняка, и от Двора. Только дракон не железный, а вырезанный из камня. Оригинал скульптуры при сносе зданий сняли, он хранится в Лувре. Копия дракона красуется над все теми же воротами, которые сейчас ведут во двор нового жилого дома № 50 по улице Ренн.
От прежнего Двора сохранились зарисовки и фотографии 1-й четверти XX века. В нем действительно располагались мастерские жестянщиков и водопроводчиков, более того, дом № 31 принадлежал Академии Жюлиана, в нем находились мастерские художников, и автор либо жил, либо, как минимум, бывал там. Вот только фото отчетливо показывают, что дома во Дворе были трехэтажные и никаких наружных ступеней, ведущих к дверям, там не было.
Что касается «маршрута» бегства персонажа рассказа, он точно соответствует топографии города; но знание подлинных расстояний между разными точками маршрута подчеркивает фантастичность происходящего. От церкви Сент-Рош до улицы Риволи и дальше до набережной близ площади Согласия можно пройти минут за 20; от этой точки на краю площади Согласия до Триумфальной арки и сквера Рон-пуэн (Rond-point) рядом с ней – 2,2 км, прогулочная аллея Кур-ла-Рен (Cours-la-Reine) тянется от той же площади вдоль Сены на полтора километра, а Булонский лес, площадью 846 гектаров, начинается в километре с лишним от Триумфальной арки. Самая короткая дорога от точки входа через лес – не менее 1 км. Если бы персонаж, покинув церковь около 8 часов вечера (когда заканчивается месса), реально прошел этот маршрут, его «пробег» только в одну сторону составил бы минимум около 5 км, а если учесть, что он то и дело «еле тащился», раньше полуночи до упоминаемого в тексте маленького кафе он не добрался бы, а значит, домой в Драконий двор вернулся бы уже под утро.
Катулл Мендес
Катулл Мендес – универсальный автор, хотя по своей основной литературной специальности он все-таки поэт, основатель направления, названного «Парнасская школа». На протяжении тридцати лет оно во многом определяло стиль французской поэзии, считалось скандально-революционным, сеющим отчаяние и упадочнические настроения – и, наверное, было из-за чего, хотя другой вопрос, является ли это «грехом» для поэтов. Современный читатель при всем желании особого упадочничества в стихах «парнасцев» не заметит, но более близкие к ним по времени представители французского направления «Прóклятых поэтов» (Бодлер, Верлен, Рембо) ощущают с ними свое творческое родство, как несколько позже многие представители нашего «Серебряного века» (Брюсов, Волошин, Лившиц), регулярно удостаивавшиеся сходных обвинений.