Инспектор молча выслушал его и принялся в задумчивости расхаживать по комнате.
– Стало быть, – произнес он после длительной паузы, – на самом деле вся евангельская история произошла лет на пятнадцать позже?
– Не совсем так, – ответил Браун-Смит. – На пятнадцать лет позже произошли события, которые легли в основу евангельской легенды.
– Но кому и зачем понадобилось заменять реальную историю вымышленной? – спросил Ледоу. – У вас есть какое-то объяснение?
– У меня – нет, – внезапно погрустневшим голосом произнес Браун-Смит. – Но, если позволите, я прочту вам, что думает об этом наш приятель мсье Таксиль. Помните, я вам говорил, что последние страницы его книги заслуживают внимания? Но затем наш спор ушел в другую сторону, и вы так и не дочитали. И совершенно напрасно. Там автор пытается ответить именно на эти вопросы.
– Сделайте одолжение, – согласился инспектор, снова усаживаясь на стул. – И если можно – сразу по-английски. Иначе я могу не уловить нюансов, и вам же потом придется еще раз мне объяснять.
– Чего не сделаешь в память о колючках, которые вы когда-то вытаскивали из моей героической плоти, – вздохнул бывший скаут и снова раскрыл книгу, из-за которой и завязалась вся эта дискуссия. – Слушайте: «Однако секта Иуды Галилеянина продолжала существовать как тайное общество со своими религиозными наставниками. Под руководством Менахема, сына основоположника секты, а также его родича Елеазара иудаиты, или зелоты, ревнители веры, начиная с шестьдесят четвертого года развивают бешеную активность. Они захватывают Иерусалимский храм, крепость Антония, весь верхний город и укрепленный дворец Ирода, устраивают римлянам настоящую резню и заставляют отступить военачальника римской армии Цестия Галла. Разгромив его армию, они поднимают затем восстание по всей Палестине, убивая повсюду своих соотечественников, придерживавшихся более умеренных взглядов. Все это привело в конце концов к появлению в Палестине Веспасиана во главе шестидесятитысячной армии…»
Временами он останавливался и беззвучно шевелил губами, то ли переводя в уме трудные фрагменты текста, то ли решая, что из него можно упустить.
– «В течение всей осады города Давидова между осажденными шли яростные споры. Затем начался страшный голод, из-за которого многие сходили с ума.
Рассказывают о неком простолюдине по имени Иисус, который ходил по городу и громко осуждал раздоры между вождями восставших. «Горе вам! – кричал он. – Горе всем нам! Горе Иерусалиму! Горе мне!» Однажды, когда он выкрикивал свои мрачные пророчества с городской стены, его убило камнем, выброшенным римской катапультой. Иудео-христиане тут же провозгласили его мучеником и пророком…
После разрушения Иерусалима уцелевшие жители стали рабами, поэтому первые христиане появились именно среди рабов. Они вели тайную религиозную пропаганду, собирались тайком в катакомбах, привлекая на свою сторону рабов-язычников идеей грядущего освобождения. И вполне вероятно, что именно иудаиты для своей тайной пропаганды придумали те самые братские вечера, которые превратились позднее в таинство евхаристического причастия, и что именно тогда возникли в их среде противоречивые смутные легенды, в которых смешались и перепутались воспоминания об Иоанне и Симоне, об Иуде и Иисусе».
Поначалу инспектор слушал друга с напряженным вниманием, подавшись всем телам вперед. Но с каждым мгновением его поза становилась все более расслабленной, взгляд – рассеянным, а улыбка – снисходительной.
– Я вижу, мне не удалось вас впечатлить, Чарльз, – немного разочарованно заметил Браун-Смит.
– После всего услышанного ранее – да, не очень, – согласился Ледоу. – Хотя идея довольно красивая, по-французски изящная, но слишком легковесная для нас, островитян. Я даже готов поверить, что древние христиане назвали своего бога в честь городского сумасшедшего. Пусть так. Но чтобы они смирились с тем, что сочинители этой истории втоптали в грязь имя их настоящего учителя, превратив его в предателя, – нет, это совершенно неправдоподобно. Мой дорогой Грегори, у вас с мсье Таксилем богатая фантазия, но что-то вы здесь недодумали. Пожалуй, я загляну к вам на той недельке, – добавил он с ехидной усмешкой, пытаясь одним этим выпадом отыграться за все уколы, пропущенные за вечер. – И тогда вы расскажете мне что-нибудь более убедительное.
Инспектор поднялся со стула, явно собираясь попрощаться с другом.
– Не торопитесь, Чарльз, – остановил его библиотекарь. – Вы ведь так и не выполнили мою просьбу.
– Какую?
– Я просил вас помочь разобраться со свидетельством Флавия, – с мягкой улыбкой напомнил Браун-Смит.
– Да? – пожал плечами инспектор. – А мне показалось, что мы уже все решили: в первой своей книге Флавий не упоминает о Христе, потому что сам ничего о нем не слышал. Хотя после распятия якобы прошло больше сорока лет. А через двадцать лет ему кто-то уже рассказал эту историю. Приходится сделать вывод, что ее придумали как раз в период между датами написания этих двух книг.
– Не спорю, – согласился библиотекарь, подманивая к себе сычика банкой с мучными червями. – Но ведь Флавий не мог этого не понимать.
– Не мог.
– Зачем же тогда он лжесвидетельствовал?
– А зачем вообще свидетели меняют показания? – задал встречный вопрос инспектор и сам же на него ответил: – Под нажимом служителей закона или настоящих преступников. Как по-вашему, Грегори, мог на Флавия кто-то надавить?
Браун-Смит осторожно, чтобы снова не вспугнуть Сангуму, развел руками.
– Если только его покровители – император Веспасиан и его сыновья. Но никто из них не был христианином, а значит, и не был заинтересован в подтверждении легенды. Сомнительно также, чтобы Флавия могли запугать какие-то тайные приверженцы христианства.
– Хорошо, а подкупить? Или, допустим, попросить о дружеской услуге.
– Это не исключено, – кивнул Браун-Смит. – Но и не доказуемо. Не говоря уже о том, чтобы установить имя этого человека.
– А вы все-таки попробуйте, – не отступал инспектор. – Может быть, Флавий все-таки назвал какое-то имя или некие известные современникам обстоятельства. Когда человека вынуждают к нежелательным публичным действиям, он нередко оставляет такой намек.
– Право, даже не знаю, – задумчиво потер подбородок Браун-Смит. – В предисловии к «Иудейским древностям» Флавий благодарит за помощь некоего Эпафродита. Так звали раба и секретаря императора Нерона, который помог своему хозяину совершить самоубийство. Позже этот Эпафродит служил и у семейства Веспасиана, пока его самого не зарезали.
– А он мог быть тайным христианином?
– Трудно сказать наверняка, если он действительно был тайным. Хотя… – Браун-Смит осторожно снял Сангуму с локтя и снова подошел к стеллажам. – Кажется, я встречал это имя где-то в раннехристианских текстах.
Он довольно долго листал старые, пахнущие пылью тома, пока наконец не потряс с торжествующим видом одним из них.
– Вон он – наш Эпафродит! А может быть, это совсем другой человек. Но он упоминается в числе семидесяти апостолов. А Метафраст называет его епископом города Таррацина в Италии. Совсем недалеко от Рима. Так что он вполне мог видеться с Флавием, даже если не был тем самым рабом-советником. А тот, в свою очередь, действительно оставил в рукописи намек на то, что на него оказывали давление. И не один! – неожиданно добавил Браун-Смит.
– Кто не один? – удивленно спросил инспектор.
– Не кто, а что, – поправил библиотекарь. – Намек не один.
Ледоу продолжал смотреть на него с недоумением.
– Не понимаете? – усмехнулся библиотекарь. – Но ведь это же так просто, Чарльз! Смотрите, Флавий по настоянию Эпафродита вставляет в рукопись рассказ об Иисусе. Не вычеркивая при этом реальный исторический эпизод, положенный в основу легенды. Вероятно, он рассчитывает, что внимательный читатель наткнется на этого двойника, сопоставит факты и все поймет. А если не поймет, не наткнется? Нужно ему подсказать. И Флавий уже сам сочиняет третью историю – про того самого сумасшедшего по имени Иисус. Она же откровенно пародийная, неужели вы не видите? Впрочем, вам простительно, но как этого не увидел Таксиль? Мастер мистификации не распознал в другом такого же мастера. Вот где настоящая трагедия, друг мой!
– Вы думаете? – рассеянно произнес Ледоу.
– А как же! Если даже близкий вам по духу человек не понимает, где вы говорите серьезно, а где дурачитесь, – это очень грустно.
– А я близкий вам по духу человек? – спросил инспектор таким тоном, словно хотел задать совсем другой вопрос: «А я не понимаю?»
– Можете не сомневаться, дорогой Чарльз, – успокоил его Браун-Смит.
Впрочем, успокоил ли?
Инспектор заметно скис, а через минуту встал и немного натянуто проговорил:
– Что ж, я, пожалуй, все-таки пойду.
Он направился к выходу, но вдруг оглянулся на друга, снова принявшегося кормить сычика.
– Скажите, Грегори, – нерешительно проговорил Ледоу. – Этот ваш Сангума… Я давно хотел спросить: это тот самый сычик, которого вы привезли из Трансвааля, или он просто похож на прежнего?
– Сам не знаю, друг мой, – с серьезным видом ответил библиотекарь. – У птиц ведь нет документов. Но, возможно, это и к лучшему. По крайней мере, мне не приходится доказывать их подлинность.
Стефан Цвейг
Стефан Цвейг – один из многих авторов этого сборника, о котором можно смело сказать, что он «не нуждается в представлении». Однако новелла «Рахиль спорит с Богом» (1928) нашим читателям абсолютно не знакома: в советское время она не переводилась по одним причинам, в постсоветское – по другим… едва ли есть необходимость объяснять, по каким именно. Между тем для Цвейга это очень необычное произведение, написанное на стыке нескольких жанров: научно-популяризированного моделирования одного из библейских сюжетов, чисто литературной фантастики – и, конечно, «рассказа ужасов».
Рахиль спорит с Богом
…И снова этот упрямый и коварный народ нарушил клятву, данную в Иерусалиме. И снова он приносит кровавые жертвы своим медным истуканам – Тиру и Амону. Копоть от всесожжения языческих жертв густо покрыла каменные алтари в святилище Бога, что построил царь Соломон; но, словно этого оказалось мало, идоложертвенники еще и установили посреди Соломонова храма изваяние свирепого божества Баала. И кровь закланных для него животных обагрила храмовые стены останками жертвоприношений, так что тяжкий смрад окутал священные некогда приделы.