дом прежде первородной и та навсегда осталась бы в родительской семье, на посмеяние всем служанкам. Это против воли Божьей, это безумие, это порок, и это против наших обычаев. С начала времен, от сотворения мира, Всевышний постановил, чтобы мы заполняли этот мир людьми и чтобы всяк сущий на Земле прославлял его имя. Не хочет Он, чтобы этот обычай был прерван, чтобы кто-то на всю жизнь остался без зачатия и плода. Ни один овен и ни одна ярка из тех, что ночуют в моих хлевах, не остаются без того, чтобы увеличить себя, преумножить свой род, – как же я буду страдать, если мое собственное дитя пребудет в таком стыде и позоре. Поэтому приготовься, Лия, возьми свадебное покрывало, плотно закрой свое лицо, и я отведу тебя к Иакову вместо Рахили».
Так говорил отец Лие, а та содрогалась боязливо и молчала. Как только мое сердце услышало об этом вероломстве, вспыхнуло оно гневом против Лавана, моего отца, и против Лии, моей сестры, – прости меня за это, мой Господин! Подумать только, семь лет возлюбленный служил моему отцу ради меня, семь лет страдали мы ради нашей любви – и теперь моя сестра должна получить то, без чего не полна ни душа моя, ни плоть! Мой разум не мог вынести этого, и я восстала против своего отца. Да, я взбунтовалась против собственного отца! Вот так же это сделали сейчас мои дети против Тебя, наш вечный Отец: гнев легко пробуждается в нас, когда происходит несправедливость.
Я поспешила к Иакову, шепотом рассказала ему все услышанное, и мы договорились, что нам делать, если отец и вправду приведет завтра вместо меня мою сестру. Я подам моему возлюбленному знак, который сделает невозможным обман: войдя в шатер как невеста, трижды поцелую его в лоб; а сестре этот знак неведом. И Иаков признал, что мой замысел мудр.
Вечером велел Лаван укутаться в свадебное покрывало не мне, а сестре моей Лие. Двукратно он занавесил этим покрывалом ей лицо, чтобы Иаков не раскрыл обман прежде, чем познает ее тело. Меня же отец отвел в укромную каморку, чтобы никто из слуг не сообщил мне весть о задуманном. Как сова, сидела я там, под самой крышей нашего дома, в темноте и в одиночестве. С приближением вечера боль росла в моей груди, а сердце готово было остановиться от тревоги – столь не желала я венчания моей сестры с Иаковом! И когда снизу донеслись звуки праздничных кимвалов, я стиснула зубы в отчаянии: боль и ненависть разрывали мою душу подобно двум львам.
Пала я на пол своей каморки и лежала, запертая и забытая, снедаемая собственным гневом. Когда же тьма снаружи совсем сгустилась и сделалась подобной мраку, окутавшему мое естество, внизу тихо открылась дверь. То была Лия, моя сестра, – она тайком пробралась ко мне перед своей свадебной дорогой. Я узнала ее по шагам, но как только я их услышала, моя вражда к ней вдруг пропала, когда же шаги затихли, мое сердце замерло.
Лия приблизилась; ее руки коснулись моих волос, мягко и нежно. Вглядевшись, я поняла, что облако страха заволокло звезды ее глаз. Признаюсь тебе, мой Господин, возликовало тогда во мне злое торжество. Да, я ощущала радость при мысли, что возмездие неизбежно и что Лия тоже это предчувствует: недаром ведь страх и тревога овладели ею в этот горький день, так и не ставший для меня свадебным. Однако она, недогадливая, даже не подозревала, какие чувства кипят во мне. А ведь мы родные сестры, мы делили молоко одной матери и так любили друг друга с самого раннего детства!
Лия доверчиво обняла меня за плечи – и пролепетала дрожащими от страха губами:
– Как же нам быть, сестра? Мне так больно от того, что сделал наш отец. Он отобрал у тебя возлюбленного и дал его мне: это отвратительно, мне непереносим обман, но я не могу противиться отцовской воле. И все равно моя душа протестует при мысли о том, что придется сделать. А еще я боюсь, Рахиль, того мгновения, когда нам с Иаковом предстоит встретиться: может ли быть, что он при первом же взгляде не распознает меня? И позор – он семикратно падет на меня, если он меня раскроет и выгонит из шатра и из дома. До третьего поколения будут дети насмехаться: а-а, это та самая Лия-уродина, которая жадно устремилась к мужчине, не ей предназначенному, а он ее узнал и выгнал, как изможденную ослицу, посмевшую притвориться молодой кобылой. Что я должна сделать, Рахиль, чтобы этого не случилось и чтоб позор не пал на меня, невиновную? Помоги мне, моя сестра, помоги, умоляю тебя изо всех своих сил.
Мой Господин, гнев еще сидел в моей душе, и хотя я все-таки любила Лию, злость клокотала во мне, а ее страх казался мне справедливым наказанием. Но она взывала к твоему имени, о Всевышний, к Твоему святому имени, имени всемилостивейшего Бога, и тогда будто огненный луч пронзил мое измученное сердце и разбитое тело, я почувствовала, как в мою окутанную мглой душу проникает сила Твоей безграничной доброты, Твое всепроникающее сострадание. Это одно из Твоих вечных чудес: в какой-то миг исчезает ощущение собственных телесных мучений, а вместо них начинаешь чувствовать муки ближнего. Я ощутила, как страх моей сестры вливается в меня, я больше не думала о себе, а только о ее вопиющем несчастье. И, осознав глубину сестринского горя, я сжалилась над ней; я, Твоя недостойная служанка, сжалилась, послушай только, мой Господин, в тот час, когда сестра, вся в слезах, стояла передо мной, – так же, как я сейчас стою в слезах перед Тобой. Я сжалилась, ибо она воззвала к моему состраданию, так же как я с пылающими устами взываю сейчас к Твоему. Я сама научила ее, как обмануть Иакова, раскрыла ей оговоренный с ним знак – трижды, войдя в палатку, поцеловать его в лоб. Так я предала Иакова, предала свою собственную любовь ради любви Твоей.
Да, я сделала это. Лия была мне так благодарна, что не могла себя сдержать: она пала к моим ногам, целовала мне руки и край моей одежды, а все потому, что это Ты воздействуешь на людей – и они узнают знак Твоей святой доброты. Тот знак, который побуждает их проявлять благодарность и смирять свой гнев. Мы обнимали и целовали друг друга, а наши щеки были влажными от слез. Лия, утешенная, уже хотела сойти вниз и направиться в свадебный шатер; но вдруг вскочила, охваченная какой-то мыслью, глаза ее расширились от новой тревоги, а побледневшие губы опять задрожали.
– Благодарю тебя, сестра, ты так добра ко мне, – сказала она, – благодарю всем сердцем и хочу сделать все так, как ты сказала. Ну а вдруг его этот знак не обманет? Помоги мне еще раз, сестра, посоветуй, что мне тогда делать, чтобы он признал меня за тебя? Не может же молчать невеста, когда к ней обращается жених, но и не могу я ответить Иакову своим собственным голосом без того, чтобы он не раскрыл обман. Что делать, сестра, как мне ему ответить на его вопрос твоим голосом? Помоги мне, сестра, ведь ты такая умная, помоги мне, во имя Господа, умоляю тебя!
И вновь, мой Господин, она воззвала к Твоему святому имени, и вновь этот огненный луч прошел сквозь меня и растопил последний лед в моей душе, так что она просветлела и открылась для сострадания. Снова я усмиряла свое собственное кричащее от боли сердце и была готова жертвовать собой ради других. Вот что я ответила тогда Лие:
– Утешься, сестра моя, и больше ни о чем не беспокойся. Все эти заботы я возьму на себя и сделаю так, чтобы Иаков не узнал тебя прежде, чем он познает твое тело. Вот как мы поступим: перед тем как отец тебя, укутанную в покрывало, приведет к Иакову, я проскользну в шатер и сяду там в темноте на корточках рядом со свадебным ложем. И если он обратится к тебе, я отвечу ему своим голосом вместо твоего. Все сомнения рассеются, он обнимет тебя и благословит тебя своим семенем. И сделаю я это ради нашей любви, которую берегли мы с детства, и ради Всемилостивого, имя которого ты назвала. Я знаю, Он будет так же милосерден когда-нибудь к моим детям, когда они воззовут к Его святому имени.
Тогда обняла меня Лия, поцеловала в уста и встала с колен, умиротворенная и обновленная. Спокойно вышла она для того, чтобы в тени своего покрывала предложить себя Иакову. А я сделала свое горькое дело: пробралась тайком под полотнище брачного шатра и притаилась там в полумраке рядом с ложем. Вскоре звонче прежнего загремели свадебные кимвалы, и вот уже двое, жених и невеста, стоят в тени у входа. Иаков, однако, прежде чем откинуть полог и дать войти той, укрытой до глаз, немалое время медлил, ожидая моего тайного знака. Тогда Лия трижды поцеловала его в лоб, как я научила ее. И Иаков, ошибочно уверившись, что это его возлюбленная, поднял ее на руки и отнес на ложе любви, где я почувствовала его дыхание на своих вздрагивающих губах. Однако прежде, чем обнять мою сестру объятиями мужа, он спросил: «Ты ли это, Рахиль, моя любимая?» И я – о как же трудно мне было, мой Господин, как тяжело, Ты знаешь это, Всеведущий! – я прошептала: «Да, это я, Иаков, мой супруг…» Тогда, радостный, он в вошел в нее всей силой своей любви ко мне, я же, сидя во тьме вплотную к ним, как будто заживо сгорала в огне. Он же страстно обнимал Лию, думая, что берет меня, и отдавал ей весь жар своей крови. Вспомни, о мой Господин, вспомни, наш Вездесущий, ту ночь, когда я семь часов с онемевшими коленями и больной душой сидела на корточках рядом с ними и вынуждена была слышать то, что должно было происходить со мной, – только слышать, Господи, потому что в праве чувствовать это телом мне было отказано. Семь часов, семь вечностей провела я, скорчившись, затаив дыхание и борясь с собственным криком подобно тому, как некогда Иаков боролся с Твоим ангелом. Казалось, время той ночи тянулось для меня в семьдесят раз дольше, чем истекшие семь лет ожидания. Я бы не вынесла эту ночь моей муки, если бы не обращалась постоянно к Твоему святому имени и не укрепляла меня мысль о Твоем безграничном терпении.
Это, мой Господин, было главным моим делом, единственным, которым я по-настоящему глубоко горжусь, так как в нем я оказалась подобна Тебе – в терпении и сострадании. Мера моих мук превысила все вообразимые пределы, и не знаю, отыщется ли в Твоем мире другая женщина, способная вытерпеть то, что я перенесла в ту злосчастную ночь. Когда же закончилась она, эта ночь всех ночей, когда заголосили петухи, я собрала все силы своего истерзанного тела и спешно убежала в дом отца. А они, эти двое на брачном ложе, не пробудились, пребывая в большой усталости, но я знала, что скоро раздастся разъяренный крик – такой, что содрогнутся окрестные кедры, ибо страшен будет гнев обманутого Иакова. И тогда горе мне: ведь это я оказалась всему виной.