Послание из тьмы — страница 66 из 70

Старая женщина сидела у окна и смотрела на рыночную площадь. Там все было как в прошлые годы, когда ее дети были маленькими и даже когда она сама была маленькой: Ландсберг из числа тех довольно многочисленных в Германии городков, где время словно бы замирает. Именно сейчас на площади кипело веселье: добрые бюргеры готовились к грядущему Рождеству.

Фрау Марта вздохнула. Ей не с кем было отмечать Рождество – во всяком случае, в семейном кругу. Впрочем, она действительно оставалась образцовой прихожанкой и, значит, на завтрашней утренней службе ей надлежало оказаться раньше всех. И выглядеть там соответственно.

За окном ночной сторож торжественно прокричал: «Десять часов!» – и почти сразу вслед за этим шум уличного веселья дисциплинированно затих: горожане начали расходиться по домам. Старая Марта снова тяжело вздохнула, потихоньку, чтобы не услышал никто из ютившихся в соседних комнатах родственников, напела сама себе рождественскую песенку – и занялась подготовкой к завтрашнему дню.

Прежде всего она достала из сундука свою изящно сшитую шубку. Это была одна из немногих ее по-настоящему нарядных вещей – зато какая! Беличий подбой, а верх из дамаскета. Каждая женщина знает, что это за ткань, для сильного же пола поясним: плотный шелк, прошитый серебряными нитями. Впрочем, сильный пол все равно ничего не поймет. Зато понимали все остальные прихожанки, тоже образцовые и знающие, что зависть – это грех, но не в их власти было с этим грехом совладать. Теперь можно признаться: именно с учетом этих вот чувств фрау Марта и намеревалась прийти к заутрене самой первой. Для чего (она знала свои старые ноги, расстояние же тем более было за десятки лет выверено с точностью до шага) ей надлежало выйти из дома не позже пяти утра.

Старая женщина аккуратно разложила шубку на кровати, сама же опустилась в кресло. Ей еще многое предстояло сделать, но сначала, она это чувствовала, надо было слегка вздремнуть: немного, всего часок…

* * *

Возможно, примерно на столько она и вздремнула, но узнать об этом ей довелось гораздо позже. Потому что, открыв глаза, она с ужасом увидела, что улица залита ярким светом.

Рождество пришлось на полнолуние, однако об этом фрау Марта не подумала. В тот миг для нее стало очевидным одно: на дворе уже утро, причем, кажется, даже не очень раннее. Она самым непростительным образом проспала.

Не медля более ни мгновения, женщина накинула шубку, подхватила сборник псалмов, взяла из ящика стола толстую восковую свечу, специально припасенную для рождественской службы, и поспешила прочь из дома.

Уже спустившись ко входу, старая Марта заметила, конечно, что дверь не только заперта, но вдобавок закрыта изнутри на щеколду, как то делалось с вечера. Не укрылось от нее и то, насколько в доме тихо: так, словно обычная утренняя жизнь еще не началась. «Вот лентяи! – с неодобрением подумала она о дальних родственниках. – Разве можно так долго спать, даже в праздник? Особенно в праздник!» Впрочем, настоящего удивления это не вызвало: ее домашние никогда не числились по-настоящему образцовыми прихожанами.

Фрау Марта открыла входную дверь и оказалась в переулке, тоже безлюдном и беззвучном. Если бы она не так спешила, то, конечно, даже ее ослабевшее зрение смогло бы отличить лунный свет от солнечного. Но спешка была нешуточная: женщина всерьез опасалась, успеет ли попасть в церковь хотя бы к окончанию утренней службы! Поэтому она почти бежала по безлюдным улицам, хотя этого, разумеется, в ее возрасте делать не подобает, да и вообще опасно.

Фрау Марта пересекла площадь и тут ей наконец стало казаться странным, насколько пусто и тихо кругом. Но именно в этот момент она заметила впереди человеческую фигуру. Некто стоял на мостовой перед входом в ратушу.

Проходя мимо, женщина, как ни спешила, сочла своим долгом учтиво поздороваться. Человек кивнул – и тут сердце Марты замерло: голову он держал под мышкой.

Но почти сразу же она устыдилась своего страха. Безусловно, так во всем Ландсберге мог выглядеть только один человек: член городского магистрата советник Филиппсборн. За что именно он лишился головы, все горожане, разумеется, знали, но к нашему повествованию эта история не имеет ровным счетом никакого отношения, да и вообще она весьма давняя, с тех пор уже более двухсот лет миновало. Было известно, что призрак обезглавленного советника довольно часто появляется в окрестностях ратуши. Женщина встречала его первый раз, но это, конечно же, потому, что не в ее привычках было разгуливать по улицам после захода солнца, а в дневное время Филиппсборн никогда не показывался. Так или иначе, вреда от этого призрака никому еще не было, и это тоже хорошо знали все.

– Доброе утро, господин советник. – Фрау Марта на всякий случай поздоровалась с ним снова. – Право же, странно, что сегодня вы задержались так допоздна.

Призрак ничего не ответил. Несколько секунд они постояли друг против друга.

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь, герр Филиппсборн?

Покойный советник по-прежнему молчал. Фрау Марта, прежде чем поспешить дальше, из чистой вежливости повторила вопрос еще раз – и вдруг губы головы, которую Филиппсборн по-прежнему держал под мышкой, зашевелились.

– Можешь или нет – зависит от того, куда ты идешь, – чуть слышно произнесла голова.

– Разумеется, в церковь, – ответила женщина, удивленная самим вопросом и слегка задетая обращением на «ты». Впрочем, на последнее, подумав, решила не обижаться: она, бесспорно, стара, но герр Филиппсборн, с учетом его посмертного существования, еще старше.

– Тогда прочитай там за меня «Отче наш», – прошептал призрак.

Фрау Марта сочла эту просьбу вполне уместной: действительно, ведь не может же господин советник в своем нынешнем виде явиться в церковь сам. И, исполненная сочувствия к несчастному призраку, а отчасти и страха (ибо мало ли что он может натворить, если не выполнишь его просьбу, – пускай даже ранее вел себя прилично!), она продолжила свой путь. Страха в ней, к ее чести, было гораздо меньше, чем сочувствия. Вообще же сейчас преобладал совсем другой страх: опоздать к завершению утренней службы.

Почти бегом старая женщина одолела Кирхенштрассе, экономя драгоценные минуты, свернула на тропинку, ведущую через кладбище, – и вот она уже стоит перед церковью, белой в лунном свете и подсвеченной струящимся изнутри, сквозь стекла высоких витражных окон, пламенем множества свечей.

Впрочем, даже сейчас фрау Марта еще не осознала, что свет, заливающий церковь снаружи, – лунный. Поэтому, уже войдя в притвор, удивилась: там все еще мерцал масляный фонарь. Да, ночью так и положено, но уж во время заутрени-то его давно полагалось потушить! Как видно, старый звонарь (следить за ночным фонарем входило в его обязанности) совсем уже одряхлел и сделался забывчивым.

Все-таки, не вполне осознавая, зачем это делает, женщина заглянула в замочную скважину внутренних дверей. Ничего толком не рассмотрела, в глубине нефа царил полумрак – но свечное пламя теплилось у алтаря и в высоких канделябрах: несомненно, служба давно идет. Так что фрау Марта хотя и опоздала, но не окончательно.

Она осторожно приоткрыла окованную железом старинную дверь и вошла.

* * *

В церкви было полно народа, и женщина как-то растерялась: ее не зря считали образцовой прихожанкой – всю свою жизнь она являлась на службы одной из первых и в такие ситуации прежде не попадала. Свободно ли ее место, на котором она привыкла сидеть уже многие десятилетия, – вон там, прямо напротив кафедры? К счастью, да: именно эта часть церковной скамьи до сих пор не занята, хотя справа и слева сидят люди.

Потупив взор, фрау Марта осторожно пробралась на привычное место и лишь тогда с облегчением перевела дух. Вслед за чем немедленно выполнила обещание, данное покойному (вернее, получается, неупокоенному) советнику Филиппсборну: прочла «Отче наш», мысленно отметив, что делает это за него. И только после этого раскрыла сборник псалмов, поставила рядом с ним свечу и огляделась по сторонам.

В церкви все было, как положено. Священник стоял у алтаря, органист тоже располагался на своем месте, за «шпильтишем», вот как раз сейчас он положил руки на клавиатуру – и воздух наполнился звуками торжественного гимна. Стройные ряды мальчиков-певчих на хорах звонкими голосами подхватили мелодию. Но…

В чем именно заключалось это «но», женщина поняла, лишь когда отвела взгляд от хорошо освещенной алтарной части. На церковных скамьях, едва различимые в полумраке, сидели мертвецы. Там, на свету, тоже: мертвец за органным пультом, мертвец перед алтарем, обтянутые высохшей кожей детские скелетики на хорах… Но страшнее было смотреть на тех, кто вблизи. Потому что некоторых из них, несмотря на полутьму, она узнавала.

Вот ее родная сестра – скелет, обтянутый кожей, но еще можно различить черты лица – сидит вплотную справа, на своем месте, том же самом, которое занимала десятки лет, она тоже была примерной прихожанкой. Чуть дальше сидит брат – и даже сейчас видно, что он молод: умер совсем давно, еще в юности. На соседней скамье расположились матушка с отцом. Дальше – какие-то смутные фигуры, о которых воспоминаний осталось не больше, чем плоти на их костях: кажется, этих людей старая Марта видела еще в своем детстве. И еще, еще – хорошо знакомые, едва знакомые, не знакомые вовсе… неузнаваемые… в старинных, обветшавших одеждах…

Несколько секунд она сидела, замерев, вне себя от ужаса. Затем беззвучно поднялась с места и начала пробираться к выходу. Сборник псалмов она держала перед собой и даже заглядывала в него, будто ища подобающую случаю молитву, но на это ей сил уже не хватало. Остатки самообладания подсказывали, что броситься к дверям бегом сейчас никак нельзя, а вот если идти медленно, не привлекая к себе внимания, какой-то шанс еще остается. Но прежде чем добраться до выхода, надлежало пройти мимо доброй сотни человек – доброй ли? человек ли? – и фрау Марта почти не питала надежды, что ей это удастся.