Взгляд Кадзу скользнул по толпе, заполнившей пространство под залом. Ее привлекла фигура в экстравагантной одежде. С гортанным стоном Кадзу влажной ладонью сжала руку Ногути и выдохнула охрипшим голосом:
– Нет, ну ты подумай! Каково! Ради такого стоило приехать в Нару!
В это время большой факел завершил свой путь и остановился в левом конце прохода, окружавшего сцену в зале Нигацудо. Снова затрещал огонь – снизу начал подъем следующий факел.
В тот же миг огненным львом метавшееся у стены пламя обрушило на головы людей мириады искр. Огонь второго факела двигался к правому концу прохода, пространство под широким навесом озарилось красным. И когда факел с уже терявшим силу пламенем поворачивали, летящие искры заставляли сверкать темную зелень кипарисов.
Толпа, окутанная мраком, теперь выплывала из тьмы, громкие призывы к Будде мешались с общими криками. На головы, словно золотой песок, продолжали сыпаться искры, и надо всем нависал величаво черный храм Нигацудо.
– Как чудесно! Чудесно! – повторяла Кадзу.
Когда Ногути обратил на нее внимание, она плакала.
В гостиницу они вернулись почти на рассвете. После церемонии Омидзутори оба были не в силах ждать чтения сутр. Гостиница встретила их криком петуха. Но небо еще не посветлело.
– Примем ванну и будем отдыхать, – сказал Ногути.
Глаза Кадзу возбужденно блестели; она ответила, что устала, но спать не собирается. Когда она сняла накидку и принялась ее складывать, внимание Ногути привлекла подкладка. Он подошел к раскинутой на кровати одежде. Темно-лилового цвета ткань в ярком свете лампы была спокойно прекрасна. На ней умелая рука белым контуром начертала хокку[24].
– Что это? – спросил Ногути, распуская галстук.
– Стихотворение Соги[25]. Я попросила каллиграфа написать его для нашей поездки. Ведь уже весна.
Кадзу начала было читать, но образования ей явно не хватало.
– Знай, как я ждал, не осыпались бы весенние цветы, – прочел Ногути.
Руки, теребившие галстук, застыли: Ногути молча долго вглядывался в строчки. А Кадзу думала, как они красивы, эти сухие, в старчески набухших венах, мужские руки.
– Да, действительно… – наконец вымолвил Ногути. И это была вся его реакция.
На рассвете мужчина за шестьдесят и пятидесятилетняя женщина уснули в одной постели.
Глава восьмаяСвадебные хлопоты
Через неделю после возвращения из Нары, не в силах больше ждать, Кадзу в благодарность пригласила компанию, с которой была в поездке, к себе в ресторан.
Этим вечером меню было следующим:
Закуски
Хвощ с кунжутной пастой, копченый лосось в обертке из кальмара, стебли фуки и морепродукты в обертке из пенок соевого молока, отварной морской угорь, суси из морского окуня, обернутые в листья бамбука.
Суп
Мякоть маринованной сливы, морской гребешок, зеленый лук асацуки, побеги японского перца.
Сасими
из морского окуня, ставриды.
Гриль
Крупные креветки, запеченные с солью, грибы сиитакэ, салат, заправленный пастой из соевых бобов.
Отварные кушанья
Морская капуста из района Наруто, молодые побеги бамбука, побеги японского перца.
Хотя гостей ожидалось не много, для них специально приготовили большой зал. С тем чтобы потом этот вечер долго вспоминался, чтобы сразу стало понятно: его невозможно забыть.
В Наре, после отъезда их очень занятых спутников, Ногути и Кадзу провели два дня. Они обходили храмы и ясным утром снова посетили зал Нигацудо, где не осталось ни следа церемонии, поднялись по каменной лестнице к сцене. На лица учеников, выполнявших во время ритуала такую впечатляющую работу, вернулось повседневное глуповатое выражение деревенских парней: усевшись на ступени, они грелись на солнышке. Склон увядшего газона сверху, со сцены, выглядел будто после пожара: рядом с пробивавшимися молодыми побегами солнце там и сям заливало светом обугленную траву, обнажая остатки пепелища.
Во время спокойных прогулок Ногути говорил очень разумно, разговор естественным образом вращался вокруг темы их брака. Внимательно выслушав Ногути, Кадзу тоже, не давая воли эмоциям, прямо высказала свое мнение. Как бы там ни было, она не собиралась расставаться с рестораном. «Вот как?» – но такой мужчина, как Ногути Юкэн, не может переехать жить в «Сэцугоан». Поэтому жизнь в браке вынужденно пойдет не по правилам. Каждую неделю на выходные Кадзу станет приезжать в дом Ногути, чтобы они провели эти дни вместе. А утром в понедельник она будет возвращаться на работу. Такой выход оба сочли наиболее удачным.
Благодаря безмятежности ранней весны, покою, разлитому над древней столицей, им казалось, что планы, обсуждаемые во время неспешных прогулок, и принятые тогда же решения вполне разумны. Кадзу с удивлением замечала, что нежданное счастье доставляет ей лишь спокойную радость и не приносит бурного возбуждения.
Теперь она станет супругой высокопоставленного лица. Подумать только: в долгой жизни это была вершина, которую Кадзу давно рисовала в своих мечтах. Родилась в Ниигате, потеряла родителей, стала приемной дочерью родственников, державших ресторанчик, с первым своим мужчиной рванула в Токио. После всех мытарств и лишений, ценой огромных усилий достигнув нынешнего положения, Кадзу пребывала в уверенности, что ее мечты однажды непременно сбудутся. Уверенность была ничем не обоснована, но до нынешних пор ее жизнь, пусть и не по прямой, текла согласно этой уверенности.
До осени прошлого года она получила вроде бы все, чего желала, ей даже показалось, что эта уверенность больше не нужна. Но после встречи с Ногути, потрясенная тем, как внезапно воспылало ее сердце, она поняла, насколько ей необходима все еще тлевшая убежденность.
Много позже, даже когда дело доходило до того, что общество неправильно понимало ее, пылкость чувств и уверенность странным образом уживались. Нельзя сказать, что страсть Кадзу к Ногути была прагматична. Нельзя сказать, что Кадзу гналась исключительно за репутацией. Их роман с Ногути развивался так естественно, что Кадзу, поступая сообразно своему характеру, не прилагала особых усилий для осуществления мечты. А потом обнаружила, что мечта осуществилась сама собой. Всего-то и нужно было, не думая ни о чем, подождать, пока вино созреет, попробовать его и убедиться, что оно пришлось по вкусу.
Недоразумение возникло из-за искренней и чрезмерно наивной радости, которую Кадзу выказывала в ожидании брака с Ногути. Пожалуй, ей следовало проявить сдержанность.
К вечеру двадцать второго марта уже потеплело. Ногути пришел рано и теперь обсуждал с Кадзу тонкости приема гостей. Он спокойно сидел в зале и безо всякого интереса выслушивал предложения сидевшей рядом Кадзу.
Она показала Ногути меню:
– Сегодня подадут блюдо, которого нет в этом меню. Оно связано с церемонией Омидзутори, но это тяжелая пища. Боюсь, если подавать блюдо к завершению банкета, гости уже не смогут его есть. Так, наверное, лучше подать после того, как ты объявишь всем о нас с тобой?
– А какая связь между тем, что я объявлю, и этим блюдом? – с легким сомнением в голосе спросил Ногути, машинально проделывая щипцами для углей дырочки в пепле, красивыми складками покоившемся в жаровне.
– Ну… – запнувшись, начала Кадзу, опасаясь обычной реакции Ногути. – Вид блюда порадует всех, и твое сообщение, думаю, будет выглядеть очень остроумно и к месту.
– Так ты предлагаешь мне устроить представление?
– Вовсе нет. Это просто идея. Даже приглашение на чай несет какой-то смысл.
– Разве мы преследуем какие-то важные цели? Я собираюсь сказать о нас с тобой самым надежным друзьям, они очень приятные люди. Я никогда не стремился к помпезности.
Кадзу ощутила, что подвернулся удобный случай.
– В таком случае сделаем, как ты говоришь. Станем думать только о желудке и подадим вслед за закусками.
Тут прислуга сообщила, что прибыли директор газетного издательства и восьмидесятилетний старец.
Кадзу с самой радостной улыбкой поднялась, чтобы встретить важных гостей. В свежести ее лица, которая словно стерла прежнее напряжение, не было ничего, что могло бы обеспокоить потрясенного до глубины души Ногути.
Восьмидесятилетний старец, как всегда, держал в руке традиционную сумку-мешок. Его красивые седые волосы прикрывали уши, и, в парадном кимоно, с идеально прямой спиной входя в зал, он выглядел величественно. Директор издательства вел себя так, словно единственное оправдание его жизни – роль преданного слуги из свиты такого человека.
– А-а, Ногути, прекрасная была поездка!
Старец сразу опустился на почетное место. Кроме него, претендовать на это было некому. Тема беседы сразу же ушла от поездки в Нару: старец принялся рассказывать, что вчера читал по желанию его величества лекцию «История газетного дела в Японии».
– Времени было не много, так что я не мог останавливаться на подробностях. И тем не менее… – говорил старец. – Естественно, интереснее всего оказался разговор о периоде Мэйдзи. Для нас, стариков, это понятно, но вот беда, и для его величества Мэйдзи – это «добрые старые времена».
– Наверное, потому, что вы, учитель, вели разговор в духе «добрых старых времен».
– Во всяком случае, император не рассматривает настоящее время в ряду лучших и надежных времен.
Гости собрались, подали сакэ и закуски. Кадзу через некоторое время покинула зал, но вскоре вернулась в сопровождении двух служанок, которые несли большой поднос, где полыхало синее пламя. Гости были поражены.
– Факел Нигацудо! – провозгласила Кадзу.
На искусном блюде, помещенном на низкий столик, горели факелы по числу гостей, бамбуковое ограждение было сделано из мяса курицы. Вздымалось пламя большого факела – облитое ромом жареное мясо птицы, горные травы, разложенные вокруг него, символизировали горы близ Нары. Изобразили даже таблички, запрещавшие вводить лошадей на территорию Нигацудо.