— Точка на карте… Такая злость иногда берет. Такая злость. Что ж вы, бляди, людей губите? Ведь можно воевать думаючи. Точка на карте…
Гвардии майор посмотрел по сторонам и тихо сказал:
— Вы уж лучше ледышки футбольте. Хорошо у вас получается. Не то дойдет до смерша… знаете…
Капитан безнадежно махнул рукой.
— Такое чувство у меня сегодня, что смерть убережет меня от смерша. Надраться бы. Так ведь обстановка не позволяет. Точка на карте… их мать в три эталона мелких, как пшено, боженят мать!
Огромный сапер с ведром в руке подошел к соседней машине.
— Братцы, бензинчику у вас нельзя разжиться?
— У нас газойль, дизельное топливо.
— А мне все одно. Лишь бы горело.
Через минуту он выплеснул газойль на дощатую стенку большого сарая. Ленивое пламя лизнуло заплесневелую доску Мгновение — и яростный огонь охватил сарай. Со всех сторон гигантский костер окружили вымокшие в реке саперы. Некоторые прямо здесь, на снегу, раздевались до гола и сушили обмундирование. Сюда же приносили раненых.
Стоны и плач. Дикие тени, пляшущие на почерневшем снегу. Матерщина невероятная, не понятно даже, как такое можно придумать. Саперы в ледяной воде. Всплески минных разрывов. "Раз-два, взяли! Еще взяли!" Стук "бабы", заколачивающей сваи.
Все спуталось в моем засыпающем мозгу. Иногда мне просто казалось, что я вижу во сне преисподню.
Мы отдали саперам водку до последней капли. Комбат приказал принести из имения все, что может согреть.
Сарай догорал. На берегу зажигались новые костры. Саперы у моста менялись. Одни приходили. Другие возвращались на мост. Постоянными были только трупы. Их складывали на берегу и укрывали плащ-палатками. Некоторых унесла вода. Мост уходил все дальше к левому берегу. Мы уже не сомневались, что к утру его построят. Если только к утру всех не перебьют.
Снова пришел капитан. С полы его шинели свисали сосульки. Он потащил меня к костру. Мы сели на снарядный ящик. Капитан отцепил флягу и протянул ее мне. Я отказался. Капитан жадно отхлебнул несколько глотков и громко выдохнул воздух.
— Эх, брат, сейчас бы на печь. Да бабу под бок. Жаркую такую. А кругом тепло. И тихо. Вот так бы в последний раз. На прощание перед отбытием. Ох бы и вжарил!
Я молчал. Я не любил, когда говорили об этом. Что-то тревожное переворачивало мое нутро. Я еще не знал, что оно такое — любовь. В школе, правда, я как-то влюбился. Но это было другое. А потом война. Так ни разу не довелось. Ребята подтрунивали надо мной, заводили охальные разговоры. Я вскакивал и убегал. А в догонку раздавался жирный смех моих нечутких друзей. Черт возьми! Некому сейчас надо мной подтрунивать. Пошли девятые сутки наступления.
Минные разрывы внезапно перенеслись к переднему краю. На холмах, захлебываясь, заговорили пулеметы. Выстрелило танковое орудие. Заработал мотор тридцатьчетверки.
Саперы на мосту перестали стучать топорами и смотрели туда, где разрывы гранат слились в сплошной гул.
Над танком старшего лейтенанта взметнулось пламя. Взрыв. Над передовой повисла осветительная ракета. На холмах схватились в рукопашную. Низко над нашими головами прошлась пулеметная трасса.
К берегу прибежал командир роты мотострелков. Задыхаясь, он закричал:
— Счастливчик! Гвардии лейтенант! Давай! Бей из орудий! Нас жмут к воде! Не выдержу! Моих почти не осталось! Кучка всего!
Давай! Не думай!
Мы с капитаном молча переглянулись. Я не мог ответить на его молчаливый вопрос. Не мог. Даже для того, чтобы показаться решительнее и старше. Я неуверенно качнул головой из стороны в сторону.
Капитан тихо сказал:
— Правильно, Утюг. Нельзя бить по своим. — Он помолчал и добавил: — Правду говоря, я еще с вечера боялся, что этим кончится.
Капитан посмотрел на саперов, застывших на мосту. Зычная команда вонзилась в грохочущую ночь:
— Батальон! В ружье!
Мне захотелось обнять этого замечательного человека. Но я всегда боялся казаться сентиментальным. Да и вообще мне следовало всегда выглядеть более мужественным, чем другим.
Саперы мгновенно расхватали автоматы и огнеметы. Тяжелый топот сапог и ботинок по бревнам настила. Рывок на понтон. На берег. И уже нарастающее "ура!" понеслрось к холмам. Тугие бичи пламени из огнеметов исхлестали темноту.
Я подумал, что огнеметы — не лучшее оружие для рукопашного боя. Но молодцы саперы. Не только отбили атаку, даже расширили плацдарм.
Мост, как позвоночник ископаемого ящера, низко пригнулся нал водой, мертвый и покинутый. Не сдержал капитан обещания.
Через полчаса из тыла пришли другие саперы. И снова стук топоров. И снова разноголосый визг пил. И когда слипаются веки, мне чудится доброе солнце, теплая полянка в лесу, скользкий прутик с ободранной корой, облепленный муравьями. Я стряхиваю их, облизываю прутик и снова сую его в муравейник. Но, когда я с трудом раздирал глаза, была морозная ночь, горящие холмы и мост, облепленный саперами.
Небо становилось синим и фиолетовым. Седые кудри инея неподвижно повисли на черных ветвях. Побледнели огни пожаров. Экипажи не спали.
Может быть, в эту ночь мы по-настоящему осознали, что на войне тяжело не только танкистам.
Мост прикоснулся к левому берегу. Последние балки настила туго ложились одна к другой., как патроны в обойме.
Уже по мосту выносили раненых. Я ждал. Я надеялся увидеть старшего лейтенанта или кого-нибудь из его экипажа. Тот, с подбитым глазом, дрыхнет, небось, где-то в тылу. Ненавижу!
Вестовой передал приказ комбата — явиться в имение.
Гвардии майор был все в той же спальне. Пахло копотью и спиртом. Голубое утро пробивалось сквозь вычурные кружева широкого занавеса. На голом цветном матраце спал адъютант старший. Штрипки брюк выбились из-под шинели. Комбат обеими руками облокотился о столик трельяжа. Большая русая голова навалилась на ладони.
Коптилка из гильзы восьмидесятипятимиллиметрового снаряда. Алюминиевый бидончик. В таких мы храним воду. Эмалированная кружка.
Неземная тоска сжала меня сейчас сильнее, чем ночью на берегу.
— Товарищ гвардии майор! Явился по вашему приказанию!
Вымученно посмотрел он на меня красными глазами. Поднялся, как старец, и усадил меня вместо себя на пуфик.
— Пей, Счастливчик.
— Спасибо, не хочу,
— Пей!.. твою мать!
Комбат всегда такой выдержанный, ироничный, покровительствованный.
Что-то случилось. Я посмотрел на бидончик со спасительной жидкостью. Я плеснул ее в кружку. Спирт опалил меня. Стало теплее.
Свет угасавшей коптилки и возникавшего дня укутывал предметы в фантастические покрывала. Полированная поверхность трельяжа тускнела, расплывалась. В зеркалах в фас и в профиль я все еще различал лейтенанта с измученными ввалившимися глазами. Повзрослел я. Сколько тысячелетий прибавила уползавшая ночь?
— Еще немного? Я кивнул.
Комбат ходил по спальне. Из угла в угол. Из угла в угол.
— Вернулся кто-нибудь из экипажа старшего лейтенанта?
— Нет.
— А… как там… а отдохнули экипажи?
— Нет, товарищ гвардии майор.
— Так. В общем, давай карту. Выведешь роту на шоссе. Речку перейдешь по каменному мосту и сразу разворачивайся в линию. Передний край здесь, возле Вильгельмсдорфа.
— По каменному мосту?
— Сиди, сиди. Ты что думаешь, мне легче? Стоп! Больше не пей, охмелеешь. — Он подсел на край пуфика и обнял меня за плечи.
— Да, брат, такие бывают дела. Вечером разведка тихо взяла каменный мост. Сейчас на широком плацдарме уже вся дивизия. Нас ждут.
— Еще вечером? И вы знали?
— Откуда? Я узнал только ночью, когда саперы пошли в атаку.
— Мы обязаны пройти по низководному мосту!
— Товарищ гвардии лейтенант, вам ясен приказ? Не дури, Счастливчик. Здесь нет пехоты. У противника сильная оборона. А там вся стрелковая дивизия.
— Но ведь и вчера там не было пехоты, кроме мотострелков. И вчера у противника была сильная оборона. Зачем же нужна была эта ночь?
— Ты что, первый день на войне?
Я шел пошатываясь. Нет, не спирт. Что-то болело во мне и ныло. Что-то раздирало на части. Я боялся, что разревусь, как девчонка.
Не помню, как я очутился на мосту.
Льдинки с тихим шелестом обходили сосновые сваи. Спокойная вода. Свежие балки звенели под сапогами, как деревяшки детского ксилофона. Будто и не было ночи.
К чертовой матери! Вот возьму и проведу роту по мосту. А убьют — тем лучше. Придумали прозвище — Счастливчик. Ну и пусть убивают.
Я быстро пошел к берегу по звенящим балкам.
Саперы рыли братскую могилу. Я постарался незаметно проскользнуть мимо них. Хорошо, что здесь нет капитана. Только сейчас я вспомнил о нем. Хорошо? А может быть его вообще уже нет?
Командиры машин собрались возле моего танка. Экипажи ждут команды. Хорошие ребята, дотянувшие почти до конца войны. Они не знают обстановки. Ничего они не знают. Моя команда для них закон. А для меня — команда комбата. А для него… Как сказал капитан? Нельзя переставить точки на карте.
Действительно, я не первый день на войне.
Я проглотил душившие меня слезы и спокойно повторил приказ комбата.