[43]. Перед лицом угрозы наплыва мигрантов и экономической незащищенности многие жители Восточной Европы чувствуют, как тает их вера в то, что вступление в Европейский союз принесет им процветание и положит конец постоянными кризисам. Находясь в худшем положении, чем жители Западной Европы, они удивлены, что мир ждет от них внезапной гуманитарной солидарности. Будем откровенны – реакция восточноевропейцев на глобализацию немногим отличается от реакции белых сторонников Трампа из рабочего класса. И те, и другие считают себя всеми забытыми неудачниками.
Враждебное отношение Восточной Европы к беженцам и мигрантам объясняется также тем, что многие ее жители чувствуют себя обманутыми, когда европейские лидеры объявляют массовую миграцию выгодной для всех. В своей книге «Исход» оксфордский экономист Пол Коллиер показывает, что хотя миграция из бедных государств на Запад выгодна мигрантам и в целом способствует процветанию принимающих стран, в проигрыше могут оказаться их беднейшие слои, лишенные шансов на лучшее будущее для детей[44]. Отказ либералов обсуждать негативные следствия миграции вызвал шквал критики истеблишмента (особенно со стороны антимейнстримных медиа) во многих демократических режимах Европы.
Как ни странно, из всех факторов, определяющих реакцию восточноевропейцев на беженцев, обеспокоенность демографической ситуацией обсуждается меньше всего. Однако это принципиальный вопрос. Народы и страны Центральной и Восточной Европы еще не так давно демонстрировали досадную привычку исчезать. За последние 25 лет около 10 % болгар уехали из страны, чтобы работать и жить за рубежом. По подсчетам ООН, к 2050 году население Болгарии сократится на 27 %. Обеспокоенность «этническим вымиранием» свойственна всем небольшим нациям Восточной Европы. Для них наплыв мигрантов означает конец их истории, и расхожий аргумент о том, что стареющей Европе необходимы мигранты, лишь усугубляет чувство экзистенциальной меланхолии. Когда видишь по телевизору стариков, протестующих против размещения беженцев в их опустевших деревнях, где уже десятки лет не рождались дети, становится больно за всех: и за беженцев, и за этих старых одиноких людей, чей мир однажды был разрушен. Будет ли кому читать болгарскую поэзию через сто лет?
В политическом воображаемом испуганного большинства демократическое стало демографическим. Нация, подобно богу, защищает человечество от идеи смертности. После смерти мы надеемся жить в памяти нашей семьи и народа. Одинокий человек смертен иначе, чем принадлежащий к группе. Неудивительно поэтому, что демографическое воображение формирует враждебность не только к беженцам, но и к таким социальным новшествам, как однополые браки. Посткоммунистические общества, в большинстве своем секулярные, довольно толерантны в вопросах сексуальной жизни. Но для многих консерваторов однополые браки означают сокращение числа детей и дальнейший демографический спад. Для восточноевропейского народа в условиях низкой рождаемости и миграции поддержка гей-культуры равнозначна поддержке своего собственного исчезновения.
Требование стран Центральной Европы закрыть границы – это еще и запоздалая реакция на волну эмиграции начала 1990-х годов. В известном анекдоте трое болгар, одетых в японскую одежду и вооруженные мечами, идут по улицам Софии: «Кто вы и чего вы хотите?» – спрашивает удивленная толпа. «Мы – семеро самураев, и мы хотим сделать эту страну лучше». «Но почему вас только трое?» «Мы те, кто остались, все остальные уехали». По данным официальной статистики, в 2011 году 2,1 миллиона болгар жили в эмиграции. Это невероятно много для страны с населением немногим свыше 7 миллионов.
Открытие границ было лучшим и худшим из того, что могло случиться с болгарским обществом после падения Берлинской стены. «Я могу любить лишь то, что могу покинуть», – писал восточногерманский диссидент Вольф Бирман в 1970-х[45]. На протяжении полувека болгар заставляли любить страну, из которой они не могли уехать, и открытие границ было встречено с предсказуемым восторгом. Опрос общественного мнения, проведенный четверть века спустя после падения Берлинской стены, показал, что главным достижением посткоммунистической эпохи болгары считают открытие границ.
Массовая эмиграция людей в возрасте от 25 до 50 нанесла непоправимый вред экономике и политике страны. То, что началось в 1989 году как демократическая революция, обернулось демографической контрреволюцией. Международный валютный фонд подсчитал, что, если отток людей продолжится в сегодняшнем темпе, страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в период с 2015 по 2030 год потеряют около 9 % ожидаемого ВВП. Компании и предприниматели постоянно жалуются на недостаток квалифицированных работников. Системы здравоохранения Восточной Европы испытывают дефицит квалифицированных медсестер, предпочитающих получать на порядок больше, ухаживая за одной семьей в Лондоне, чем работать по специальности в местной больнице за низкую зарплату. Большинство лучших болгарских студентов даже не думают поступать в национальные университеты, лишая их талантов и амбиций. Болгары составляют второе по численности сообщество иностранных студентов в Германии, уступая лишь китайцам. И хотя большинство уезжающих планируют вернуться, действительно возвращаются немногие. Тем, кто уехал в юности, не хватает социальных связей и понимания местных реалий. Они с огорчением обнаруживают, что дома их ждут гораздо меньше, чем они рассчитывали. С глаз долой – из сердца вон. Популярность самой идеи «свалить» лишает возвращение привлекательности. Распространено искаженное представление, что возвращаются домой лишь неудачники.
Понять, почему в последние годы в правительстве Болгарии заседали не те люди, помогает проблема массовой эмиграции. Человек, решивший покинуть страну, вряд ли планирует добиваться в ней изменений. Он хочет изменить собственную жизнь, а не жизнь других. Массовые антиправительственные протесты, прокатившиеся по стране в 2013 году, прекрасно иллюстрируют парадокс открытых границ. Протестующие на улицах кричали: «Мы не хотим уезжать!» – хотя некоторые из них предпочли бы эмиграцию, поскольку переехать в Германию намного проще, чем приблизить к ней Болгарию. Есть лишь два способа эффективной борьбы с политическим и экономическим застоем, гласит известная болгарская шутка, – Терминал 1 и Терминал 2 (международного аэропорта Софии).
Главными бенефициарами открытия границ оказались отдельные талантливые эмигранты, плохие восточноевропейские политики и ксенофобские западноевропейские партии. Четверть века спустя многие жители Восточной Европы начали сомневаться в том, была ли политика открытых границ таким уж благом для их стран.
Неудавшаяся интеграция цыган также сказалась на отношении Восточной Европы к мигрантам. Восточноевропейцы боятся приезжих отчасти потому, что не верят в способность своих обществ и государств интегрировать тех «других», которые уже живут среди них. История цыган – одна из самых безнадежных в современной Европе.
Во многих восточноевропейских странах цыгане не просто не имеют работы, но лишены всяких шансов ее получить. Они рано бросают школу и не приобретают элементарных навыков, необходимых для конкуренции на рынке труда в XXI веке. В конце 2016 года Агентство ЕС по основным правам выпустило отчет о положении европейских цыган, основанный на тысячах личных интервью, проведенных в девяти странах со значительным цыганским населением[46]. В их число вошли страны Восточной и Юго-Восточной Европы, в том числе 6 стран из бывшего коммунистического блока. Здесь проживает бо́льшая часть шестимиллионного цыганского населения Европы. Исследование показало, что 80 % цыган живут за чертой бедности, треть – без водоснабжения и каждый десятый – без электричества. Уровень занятости составляет 34 % для мужчин и 16 % для женщин, две трети цыган в возрасте от 16 до 24 лет не работают и не учатся. Цыганские дети рано бросают школу, а если и учатся, то намного хуже остальных. Предыдущие исследования положения цыган в Европе показывали сходный уровень бедности, безработицы и низкого образования. Опросы общественного мнения, в том числе последний отчет Pew Global об отношении к меньшинствам в Европе, показывают, что к цыганам относятся хуже, чем к мусульманам, и гораздо хуже, чем к евреям[47]. Люди, живущие по соседству с цыганами (что, как правило, означает, что у них нет средств для переезда), с еще большей охотой обвиняют цыган в нежелании и неспособности интегрироваться.
Истории неудачной ассимиляции меньшинств складываются в общий нарратив. По данным Gallup, 60 % болгар не верят в возможность интегрировать цыган, большинство полагают, что любые стратегии интеграции обречены на провал. Цыгане живут среди нас, но не становятся такими, как мы. Именно неудавшаяся интеграция цыган внушает жителям Восточной Европы мысль, что их страны просто не способны интегрировать «других». Повсеместная конкуренция за рабочие места на Западе, которую болгарам составляют беженцы из Азии и с Ближнего Востока, также не располагает восточноевропейцев к открытости в вопросе интеграции. Напротив, антицыганские настроения в Центральной Европе отвращают большинство местного населения от риторики прав человека. Если в Западной Европе дебаты о правах человека воспринимаются как дебаты о «наших правах», то в Центральной Европе к ним относятся в первую очередь как к дебатам об «их правах». Правозащитников обвиняют в игнорировании проблем большинства и нездоровом соперничестве за статус жертвы.
Однако главной отличительной чертой Востока служит глубокое недоверие Центральной Европы к космополитическому взгляду на мир. У Восточной Европы нет колониального прошлого и чувства вины, как нет и общей судьбы, которая часто сопутствует колониальным отношениям. Сегодняшнее неприятие космополитизма, во многом напоминающее успехи кампаний по борьбе с ним в советской зоне влияния в Европе при Сталине, проявляется в росте электоральной поддержки нативистских политических лидеров. Их основное достоинство состоит в том, что им не интересен мир, они не говорят на иностранных языках, безразличны к другим культурам и избегают поездок в Брюссель. Польский министр иностранных дел Витольд Ващиковский выражает распространенную позицию, когда отрицает западноевропейский либерализм как «новую смесь рас и культур, мир, населенный велосипедистами и вегетарианцами, которые используют только возобновляемую энергию и борются против любых признаков религиозности». По его мнению, «для поляков важны традиции, историческое сознание, любовь к своей стране, вера в Бога и нормальные семейные отношения между мужчиной и женщиной»