До начала артподготовки оставалось тринадцать минут.
— Эх, — вздохнул Артюшенко, — снарядов маловато!.. Ведь немцы этот рубеж полгода укрепляли.
Командир корпуса посмотрел на часы. Его беспокойство передалось и мне. Почему-то вспомнилось, как много лет назад я, тогда еще парнишка, лежал на дне окопа под Гуляйполем, ждал, когда из-за пригорка ударит по траншеям врангелевцев наша батарея и мне со своим взводом нужно будет покинуть окоп и броситься вперед...
...За темной полоской леса заполыхали зарницы. Земля вздрогнула, и тотчас озарилась кочковатая равнина перед нами. Яркие вспышки и черные фонтаны покрыли ее. Земля под ногами дрожала, сквозь щели дощатой обшивки тоненькими струйками сыпался песок. Артюшенко пошел по траншее. Он не пригибался, и голова его маячила над бруствером. Казалось, он совсем не обращал внимания на зловещее повизгивание пуль.
За орудийным грохотом я не услышал гула нашей авиации. Увидел самолеты, когда они уже прошли над окопами. От их фюзеляжей темными каплями стали отделяться бомбы... Грохот усилился. С наблюдательного пункта видно было, как рушатся оборонительные сооружения противника: взлетают в воздух бревна, доски, колья... Вот-вот должна была начаться атака, и я вместе с сопровождающими меня офицерами отправился на НП армии. Еще при подходе к нему до меня донесся сердитый бас генерал-лейтенанта П. Ф. Малышева. Он за что-то отчитывал светловолосого старшего лейтенанта. Увидев меня, командарм замолчал.
— В чем дело? — спросил я.
Выяснилось, что старший лейтенант, находясь со своей ротой во втором эшелоне, не соблюдал маскировку. Вражеская артиллерия накрыла и подразделение и НП командарма. Правда, серьезно никто не пострадал, но случай этот вывел командующего из себя.
— Тут и мы с вами виноваты, — сказал я Малышеву, когда старший лейтенант ушел, — плохо подавили огневые точки.
— С нас тоже спросят, — постепенно отходя, буркнул Петр Федорович.
Началась атака. Мы перешли на передовой наблюдательный пункт.
Вскоре стали поступать донесения. Они были не очень радостными — продвижение соединений армии шло медленно. К середине дня противник был отброшен всего на 2–3 километра и лишь местами на 4–5 километров. Сказалось то, что нехватка боеприпасов не позволила нашей артиллерии надежно подавить огневые средства противника на необходимую глубину. Участок прорыва вражеской обороны был недостаточно широким и глубоким для ввода в него танкового корпуса, но без решительного удара танкистов наступление армии на главном направлении могло захлебнуться. Поэтому после краткого обсуждения сложившейся обстановки с командармом П. Ф. Малышевым я решил незамедлительно вводить танковый корпус М. Г. Сахно в бой.
Вздымая облака рыжей пыли, танки устремились вперед. Я с волнением наблюдал в стереотрубу, как густая масса танков втягивалась в четырехкилометровый прорыв. Гитлеровцы открыли по ним довольно сильный огонь уцелевших артиллерийских батарей. Несколько тридцатьчетверок были подбиты, загорелись, окутываясь черным дымом. Видя это, генерал Сахно предложил вывести две бригады своего корпуса из боя.
— Нет, — ответил я. — Надо не выводить бригады из боя, а усилить удар, и прежде всего — помочь вашим танкистам огнем всей армии!
— Правильно, — сказал генерал Малышев и тут же отдал распоряжение. Последовал сильный артиллерийский удар по уцелевшим огневым точкам врага, и танкисты пошли вперед быстрее. Бой переместился в глубину вражеской обороны, и видеть что-либо через стереотрубу было уже нельзя.
В этот момент зазвонил полевой телефон. Из штаба фронта сообщили, что войска нашего левого соседа, наступавшие южнее Даугавы, уже вышли на указанный им рубеж. Это известие всех нас обрадовало.
Примерно через час сопротивление гитлеровцев было сломлено, и танкисты вырвались на оперативный простор. Вслед за ними хлынула пехота. Противник пятился по всему фронту. 4-я ударная армия повела наступление в направлении Даугавпилса.
Вот когда мы все вздохнули с облегчением. Я направил командующему фронтом донесение о прорыве 4-й ударной армией обороны противника и вводе в прорыв танкового корпуса Сахно. Легче стало и потому, что в течение дня я и П. Ф. Малышев получили от Андрея Ивановича Еременко несколько колких телеграмм. Он упрекал нас в том, что даже с помощью танкового корпуса мы не можем прорвать вражескую оборону.
Очевидно, гитлеровцы никак не ожидали, что их так скоро собьют с этого рубежа, поэтому и не приняли мер к своевременной эвакуации тылов. На станции Свольна, куда мы с М. Г. Сахно въехали вслед за нашими частями, они бросили артиллерийский, продовольственный и инженерный склады, базу горючего, несколько железнодорожных транспортов с имуществом. Все было целехонько. Фашисты не только не успели увезти это добро, но даже и ее взорвали. Вокзал, подсобные сооружения и пути оказались исправными.
В кабинете дежурного по станции на лавке валялся немецкий мундир.
— Это кто же забыл? — поинтересовался я.
— Эсэсовский майор, — ответил пожилой железнодорожник с морщинистым лицом и прокуренными усами. — Командовал тут нами.
Он рассказал, что минут за пятнадцать до нашего прихода в дежурку вбежал ефрейтор, испуганно крикнул: «Руссише панцерн!» — и тотчас же исчез. Майор сорвал с себя мундир, надел рабочую куртку и тоже скрылся.
— Он пытался уехать с подготовленным к отправке эшелоном, — пояснил железнодорожник, — но наши ребята испортили паровоз. Так что его где-нибудь здесь надо искать.
Уже позже я узнал, что эсэсовского майора поймали-таки. Помогла собака. И не овчарка, а самая обыкновенная дворняга. Фашист спрятался в дровяном сарае, видимо рассчитывая пересидеть в нем до наступления темноты. Почуяв чужого, собака подняла лай, который и привлек внимание наших солдат.
К вечеру первого дня операции оборону противника прорвали и войска соседней 22-й армии, усиленные 118-й отдельной танковой бригадой. Гитлеровцы отступали к Освее.
Командующий фронтом приказал корпусу генерала М. Г. Сахно стремительным броском на северо-запад, в направлении на Себеж, отрезать путь отходившему врагу. С наступлением темноты Михаил Гордеевич сам повел головную танковую бригаду. Но слишком большое расстояние отделяло соединение от цели. Оно успело ударить лишь по арьергардам. Вместе с подоспевшей 22-й армией танкисты стали преследовать врага.
Утром 11 июля я переехал от М. Г. Сахно к командарму-22 генерал-лейтенанту Геннадию Петровичу Короткову. Он, как всегда во время боя, находился в одном из корпусов на главном направлении. Нужно сказать, что Коротков иногда увлекался: занимаясь войсками на решающем участке, он упускал из виду действия других соединений армии. К счастью, его опытный начальник штаба генерал-майор Николай Сергеевич Дронов восполнял этот недостаток командующего. У Короткова я нашел заместителя командующего фронтом генерал-лейтенанта Михаила Никаноровича Герасимова. До войны оба генерала работали в центральном аппарате. Это были люди хорошо образованные, знающие военную науку, но совершенно различные по своим характерам. Жизнерадостный, живой, очень общительный, Коротков являл собой полную противоположность Герасимову, суховатому педантичному человеку, казалось, не знающему иного языка, кроме официального. От М. Н. Герасимова я и узнал, что А. И. Еременко приказал корпусу генерала М. Г. Сахно помогать 22-й армии.
— А мне поручено наладить их взаимодействие, — сказал он.
— Ну что ж, поедемте к Сахно вместе и положим начало увязки наступления танкового корпуса с 22-й армией, — предложил я Михаилу Никаноровичу. — А потом я поеду в штаб фронта доложить командующему о наступлении войск левого крыла фронта.
С группой штабных офицеров мы на трех «виллисах» направились в Юховичи, в район, куда двинулся танковый корпус.
Ехать по дороге на большой скорости было невозможно. Ее забили крытые машины разных типов, колонны различный артиллерийских частей и моторизованной пехоты. При обгоне штаба танкового корпуса я спросил начальника штаба полковника Ф. В. Бабицкого, где находится Сахно.
— В танковой бригаде полковника Корчагина, — ответил он и показал нам направление, в котором она наступает.
Оказалось, что проехать в район, где находилась эта бригада, было исключительно трудно — дорогу до предела заполнили вереницы автомашин и боевой техники. Попытка проехать проселочными дорогами едва не окончилась для нас неприятностью — мы наткнулись на крупное подразделение немцев, пытавшихся уйти на запад под прикрытием лесов. Это подразделение противника на наших глазах атаковал и разгромил танковый батальон майора С. А. Мкртчяна из 118-й отдельной танковой бригады.
* * *
По пути на фронтовой КП я заехал в 130-й латышский стрелковый корпус. Он после включения в его состав еще одной (308-й) стрелковой дивизии стал сильным соединением. Его роль с приближением к границам Латвии становилась очень большой. Начальник штаба латышского корпуса полковник Петр Оскарович Бауман доложил мне, как латышские части успешно прорвали накануне вражескую оборону и устремились вперед.
— За сутки корпус добился крупных успехов, — говорил он, показывая положение войск по карте. — Недавно наши передовые части овладели крупным населенным пунктом Ница, в 25 километрах юго-восточнее Себежа, и перерезали дорогу Идрица — Полоцк...
Вскоре на КП приехали из наступающих частей командир корпуса генерал-майор Д. К. Бранткалн и начальник политотдела полковник В. Н. Калашников.
Детлав Карлович Бранткалн подробно рассказал мне, как готовился корпус к наступлению, как латышские части прорвали вражескую оборону и развивают наступление к границам Латвии. Он передал мне список солдат и офицеров, отличившихся при прорыве, для представления к награждению орденами.
— Латыши с воодушевлением гонят на запад фашистских захватчиков, — говорил комкор, — спешат быстрее начать освобождение своего родного края. Мы вместе с руководителями Коммунистической партии и правительства Латвии готовимся торжественно ознаменовать вступление латышских войск на родную землю и встречу их с земляками.