Значит, снова в путь. К счастью, здесь нет такого ветра, который буквально прочесывает всю степь вдоль и поперек, как это было пару недель назад. Когда ночь снова опустилась на землю, никто из идущих и не думал о том, чтобы бросить взгляд на яркие россыпи звезд, которыми было усыпано небо. Каждый шел, уставившись прямо перед собой, сосредоточившись лишь на том, чтобы продолжать идти вперед и не оставить без помощи товарищей позади. Перспектива многих из них стала выглядеть очень безрадостной. Некоторые из тех, кто до этого помогал идти своим товарищам, теперь были вынуждены спасать самих себя. Когда же наконец все это кончится!
Вот мы бредем вдоль железнодорожной ветки на Гумрак. Пустые товарные составы громыхали мимо нас всю ночь. Что им стоило захватить нас? Я вовсе не отказывался от мысли о побеге, прикидывал про себя различные варианты. Может быть, мне стоило захватить грузовой состав, забравшись внутрь и уничтожив персонал? Безумная мысль! Спрятавшись за снежной стеной, я лег там, где дорога делает плавный поворот, и старался понять, смогу ли я, когда представится возможность, незамеченным покинуть колонну. Вот мимо прошли последние пленные, затем конвой. Никто ничего не заметил и ничего не предпринял. Пронизывающий холод вернул меня к реальности. Я поднялся и поспешил в темноте за остальными. Бежать здесь было бы безумием! Я не смогу и шагу ступить с дороги, не утонув по пояс в снегу.
Эта ночь, как и предыдущая, тоже казалась бесконечной. Прошлой ночью нам пришлось сгрудиться вместе при невыносимом морозе, а теперь бредем вперед без отдыха. Кто-то говорит, что пунктом назначения для нас будет Гумрак, где мы наконец сможем нормально отдохнуть. Я больше не верю в это. Русские, конечно, лгут, но мы все равно идем вперед. Если бы только не было этих проклятых саней, на которых везут вещмешки солдат конвоя и какие-то другие вещи, которые я не могу различить. Идущий с нами доктор в звании полковника везет с собой большой чемодан с инструментами и лекарствами, который он, разумеется, не может нести самостоятельно, поэтому чемодан лежит на одних из двух саней. Те, кто тянет за собой сани, регулярно сменяют друг друга. Франц ведет себя мужественно. Но достаточно посмотреть на него, чтобы понять, как тяжело ему дается этот марш. Но он держится. Иногда ему помогаю идти я, иногда кто-то другой. Как могло случиться так, что мне приходится тянуть сани? До сих пор мне удавалось избегать этого. Достаточно того, что я тащу на себе своих товарищей, но вот теперь тянуть сани стало моей обязанностью. За нами, мной и еще одним из нас, назначенных на эту работу, шагает конвоир, желтое узкоглазое лицо которого испещрено отметинами оспы. Я не понимаю, что он говорит. Ни слова. Что-то похожее на «вперед». Думаю, для того, чтобы его слова «вперед» и «дальше» звучали более убедительно, он подкрепляет их ударами приклада по нашим спинам. Как мне избавиться от этой работы? Примерно полчаса или даже почти час мы все так же тянем сани. Еще немного, и эти сани отняли бы у меня последние силы. Почему этот пес предпочитает погонять нас не словами, а ударами приклада? Ну вот, наконец-то! Он, кажется, понял, что мы больше не в силах идти, и выбрал себе новые две жертвы. Черт возьми! Теперь-то я уж точно нахожусь вне досягаемости взгляда этого азиата. Сейчас я не в состоянии, по крайней мере в течение ближайшего часа, помогать кому-то, поскольку сам бреду вперед, шатаясь как пьяный. Когда же покажется этот проклятый Гумрак? Темнеет, и ничего не видно. Сколько людей в ту ночь расстались со своими жизнями? Когда силы кого-то на исходе, вряд ли он обращает внимание на что-то еще. Для каждого из нас сейчас важно только одно: ты должен продолжать идти вперед, держась как можно ближе к тем, у кого осталось больше сил, иначе пропадешь! Вот впереди меня падает еще кто-то. Говорят, что это полковник фон дер Гребен. Несколько молодых офицеров из его дивизии подняли его и потащили на себе.
Наконец, впереди показался Гумрак. Все вздыхают с облегчением. Правда, осталось пройти еще три или четыре километра, но хорошо уже то, что мы уже видим пункт назначения. Каждый старается взять себя в руки и собрать остаток сил, чтобы достичь цели.
Лощина смерти
Наконец мы в Гумраке. Нас отвели к какому-то оврагу, где мы будем размещаться. Несколько недель назад здесь располагался перевязочный пункт. Сейчас он настолько заметен снегом, что мы едва можем различить его. Из каких-то укрытий показались еще несколько красноармейцев. Вот они выстроились на краю оврага. Это наша новая охрана. Я не знаю, куда идти. Повсюду лежит глубокий снег. Бросив взгляд наверх, можно увидеть сероголубое небо и темные силуэты солдат на его фоне. Кто-то сказал, что здесь нам предстоит шестичасовой отдых. Но как здесь отдыхать? Самые крепкие и стойкие с помощью найденных обломков досок начали чистить снег. Другие использовали для этого свои котелки. Потом, устроившись, как барсуки в норах, и натянув на себя все свои пожитки, они попытались заснуть. Если бы только я мог поспать. Для многих из нас после ужасов жуткого марша, лишившего нас остатка телесных сил, самым тяжелым стало чувство всепоглощающего голода. С ангельским терпением такие люди старались разжечь костры.
Франц очень утомлен. Нам тоже нужно раздобыть что-нибудь из еды. Пока Франц утаптывает снег в нашей части склона оврага, я отправился на поиски чего-нибудь, что может послужить топливом, хотя это и очень трудно. Что можно найти здесь, в степи? Наконец, мы тоже можем начать готовить пищу. Мы разожгли огонь, воспользовавшись сухой степной травой, которую мне удалось набрать. И вот я кладу сверху деревянные щепки, которые нашел в дальней части оврага, там, где совсем не ожидал. Приходится постоянно раздувать костер, так как здесь, в овраге, совершенно нет ветра. Ведь если огонь погаснет, то все мои усилия окажутся напрасными и, чтобы поесть, нам придется все начинать сначала. Разве стоит вести счет затраченному времени, если твой желудок требует, чтобы его снова наполнили чем-то теплым, пусть это и будет всего лишь жалкая пригоршня каши, приготовленной на талом снегу? Я бросаю в котелок снег, пока не заполняю его до краев. Вокруг костра снег начинает таять, но земля все равно остается мерзлой. Я стою на твердой земле. Но что это? Из-под снега выглядывает рука, а потом и целое тело. Может ли человек быть настолько бесчувственным? Но мы устраиваемся рядом с трупом и готовим еду, потому что хотим выжить. Мы не обращаем внимания на мертвеца. И нас совершенно не заботит, что он совершенно голый. Я смотрю вокруг. Повсюду та же картина. Нас привели в овраг, полный трупов солдат. Они лежали полностью раздетые. Никто не пытался как-то распознать, чьи это тела, а перед Всевышним они все одинаковы. Это была лощина смерти.
Снова в Сталинград
Наверное, прошло уже довольно много времени, но разве кто-то из нас, находившихся на пределе физических возможностей человека, обратил на это внимание? Нас спросили, есть ли среди нас те, кто не может идти дальше. Нам сказали, что тех, кто не может идти, отправят в госпиталь, однако после всего того, что произошло с нами за последние несколько дней, я отнесся к этому заявлению скептически, в особенности после того, как побывал в овраге мертвецов!
– Построиться! Мы отправляемся в Сталинград, – прозвучала команда. – Осталось всего восемнадцать километров. И этой ночью у нас будет крыша над головой.
Эти слова звучали то тут, то там. Некоторые пленные забрались в самые укромные уголки ущелья смерти, чтобы поспать там, имея хоть какую-то защиту от холода. И хорошо, что снег укрыл большую часть мертвых тел в овраге. Снова пришли приводящие в ужас каждого из нас, смертельно измученных несчастных военнопленных, мысли. Каждый думал: «Вперед, любой ценой вперед, пусть даже на четвереньках. Только не отстать!» Идущие позади конвоиры не станут ждать, они не любят сильно задерживаться и надолго отставать от остальных. Если ты держишься из последних сил, то восемнадцать это километров или все восемьдесят, не имеет для тебя значения. Мы снова бредем по дороге в Сталинград мимо нескольких сбитых самолетов. Потом покажутся первые развалины зданий, означающие, что мы вошли в город, но сколько нам идти до них?
Из Гумрака нас повел другой конвой. Но и эти новые такие же грубые и безжалостные, как и прежние, а может быть, даже хуже, если такое вообще возможно. Нам трудно идти плотным строем, как того требует старший над охранниками сержант Красной армии. Я неожиданно получаю удар по спине. Это сержант бьет меня толстой дубинкой. Мною овладевает вспышка отчаянной ярости. Мне хочется схватить за горло этого грубияна, посмевшего ударить меня. Мне и так досталось довольно ударов палкой по спине прошлой ночью. Но чувство благоразумия удерживает меня. Сейчас я всего лишь пленный, к тому же истощенный. По моим щекам нескончаемым потоком текут слезы. Хорошо, что никто не видит их в темноте. У каждого из нас достаточно своих проблем.
Вот мы вышли к окраине города. Давно уже стемнело. Охрана не знает, куда нас вести. Мы мечемся по разрушенному городу то туда, то сюда. Наконец, как нам показалось, для нас нашлось место. Нас остановили у развалин здания, которое когда-то выглядело довольно внушительно. Оказывается, в нем есть подвал, и вот уже туда отправили первых из нас. Процедура заселения проходит довольно медленно. Вдруг я слышу знакомый выговор и вижу перед собой молодого лейтенанта. Как выяснилось, мы жили недалеко друг от друга, этот лейтенант Хаферкамп из города Мюльхайм-ан-дер-Рур и я.
Почему эти там, внизу, не продвигаются дальше? Оказалось, что подвал полон. Русский охранник перегородил дорогу в подвал тем, кто остался стоять у двери, и отгонял ближайших к нему пленных ударами приклада. Нас уже занесла в подвал волна пленных, часть из которых сначала всеми силами стремились попасть туда, но потом шарахнулись от него, опасаясь винтовочного приклада.
Нам с Францем повезло, мы внутри. Мы не знали, что будет дальше. Нас просто несло вперед и вперед. Стоял гул голосов людей, нервы которых на пределе и которые явно нуждаются в направляющей руке.