Империей Россия стала двумя веками ранее, в результате грандиозных преобразований Петра Великого. Обрела статус великой державы, разрослась в западном, восточном и южном направлениях. На пике своего военного могущества почти в одиночку выдержала французское (на самом деле всеевропейское) нашествие и после взятия Парижа на сорок лет даже превратилась, как выразились бы теперь, в сверхдержаву, диктовавшую свою волю половине континента.
Однако имперский формат имеет не только преимущества, но и серьезные дефекты. В сущности, он сам по себе – болезнь, только уже не специфически российская. Главное отличие империи заключается в том, что она, подобно газу, стремится занять всё доступное пространство. Империя должна все время расти и расширяться, а затем защищать добытое пространство и завоеванное влияние.
К началу XX века в мире сложилось несколько таких образований. Британская, французская, австро-венгерская и российская империи считались ветеранами, самая старая, турецкая, уже совсем одряхлела. Кроме этих уже традиционных конкурентов появился молодой хищник – германская империя, а далеко на востоке набирала силу Япония, к которой, впрочем, европейцы пока всерьез не относились. Соединенные Штаты тоже вели себя по-имперски, занимая новые территории военной силой.
В двадцатом столетии империи распадутся – одни раньше, другие позже. Наступит эпоха нового глобального экспансионизма, культурно-экономического, и сохранит свои позиции только Америка, которая раньше всех переориентируется с «жесткой» силы на «мягкую».
Самым слабым членом «имперского клуба» окажется Россия, которая развалится первой – и единственной из лагеря стран-победительниц в Первой мировой войне. Не понадобится даже военного поражения, как в случае Германии, Австро-Венгрии и Турции. Окажется достаточно внутренних болезней.
В какой же момент и в связи с чем имперский статус для России перестал быть преимуществом и превратился в обузу?
Главная причина заключалась в том, что на протяжении восемнадцатого и девятнадцатого веков страна делала ставку почти исключительно на военную мощь. У России почти всегда был самый большой в мире военный бюджет и самая большая армия. Другие империи увеличивали свое влияние и за счет торгово-промышленного развития, захватывали колонии для выколачивания прибыли, богатели. Российский же способ приращивания земель был скорее затратным: новые территории часто не пополняли бюджет, а, наоборот, требовали дополнительных расходов (пример тому – дорогостоящее во всех смыслах завоевание Кавказа). Можно сказать, что имперскость обходилась стране слишком дорого – просто в финансовом смысле. Экономический рост начался только после реформ 1860-х годов, то есть с большим опозданием, и частная инициатива постоянно сталкивалась с обычными для несвободного государства трудностями: коррупцией, всесилием бюрократии, гражданским бесправием.
Положение «сверхдержавы» было утрачено еще в середине XIX столетия, после неудачной Крымской войны. Но империей из-за этого Россия быть не перестала, а лишь перенаправила вектор экспансии туда, где встречала меньше сопротивления: на восток. На западе она и так проглотила больше, чем могла переварить, – Польша никак не желала интегрироваться и представляла собой вечную проблему.
В шестидесятые – восьмидесятые годы русские войска активно колонизировали среднеазиатские просторы, но затем столкнулись со встречным движением британцев, подбиравшихся к Персии, Ирану и Афганистану с юга. Некоторое время две державы были на грани войны, но в конце концов договорись о разделе сфер влияния.
После этого «свободным» вектором экспансии остался только Дальний Восток, где находились соблазнительно слабые Китай с Кореей. Империя просто не могла не попытаться освоить этот огромный, богатый регион, иначе она не осталась бы империей.
Другой функцией всякой империи является защита уже имеющихся зон влияния (на языке той эпохи это называлось «зонами интереса»). Такой зоной, в частности, были Балканы, где России приходилось соперничать с Австро-Венгрией, тоже претендовавшей на первенство.
Обе имперские проблемы, дальневосточная и балканская, внесли свой вклад в крах самодержавной монархии.
Дальневосточная проблема
Россия всегда стремилась к расширению в восточном направлении. Это движение, начавшееся еще во времена Московского царства и поначалу имевшее форму «первопроходчества», то есть освоения ненаселенных или малонаселенных земель Сибири, к концу XVII века привело русских к столкновению с китайцами и установлению границы, за которой находились владения империи Цин. Затем в течение еще полутора веков государственные и частные экспедиции исследовали северотихоокеанское побережье, основывая там далеко разбросанные опорные пункты. Интерес к огромному региону в то время был сугубо коммерческий – там добывали пушнину и «рыбий зуб», сама территория особенной ценности не представляла. В середине XIX века российские владения «на том берегу» – Калифорнию, а потом и Аляску – вообще уступили американцам за весьма скромную плату.
Но в тот же период Петербург изменил отношение к подконтрольным землям, расположенным поблизости от Китая. Это произошло после опиумных войн, обозначивших колониальный интерес европейских держав, прежде всего главной геополитической соперницы – Британии, к ветхой Срединной империи. С точки зрения России, как непосредственная соседка Китая она тоже могла претендовать на эту добычу.
Соседство, однако, было номинальное. Восточная окраина выглядела российской только на карте. На самом деле это был совершенно пустынный край, куда из обжитых областей страны приходилось добираться минимум полгода, с огромными трудностями и затратами. Из Англии по морю попасть в Гонконг выходило и быстрее, и проще, и дешевле. Вплоть до самого конца девятнадцатого века из метрополии на Дальний Восток грузы следовали не коротким сухопутным путем через Сибирь, а кружным, через Индийский океан.
После основания морского порта с говорящим названием Владивосток в 1859 году усилия правительства по освоению и заселению этих дальних краев активизировались. При Александре III был разработан колоссальный проект строительства Транссибирской железнодорожной магистрали, которая должна была многократно облегчить этот процесс. Трассу строили с невероятной скоростью, не жалея средств.
В девяностые годы Китай становится главным объектом вожделений для всех империй. К нему тянут руки и новые, очень энергичные игроки: Япония, Германия, Америка. Первая в 1895 году отобрала у Пекина остров Тайвань и стала претендовать на первенство в Корее. Вторая заняла в 1897 году стратегический порт Циндао. Третья готовилась к аннексии Филиппин, откуда было рукой подать и до материка.
С империалистической точки зрения, медлить было нельзя. Главенствующее значение для господства в Тихом океане имел флот, а России негде было его разместить – акватория Владивостока зимой замерзала. Нужна была новая база, южнее, а стало быть, на чужой территории.
К вышеперечисленным «объективным» причинам экспансии прибавлялась субъективная, не менее существенная: личная заинтересованность государя императора. Она возникла с тех времен, когда он, еще наследником престола, сначала совершил путешествие морем до Владивостока, а затем председательствовал (пусть номинально) в комитете по строительству Транссиба.
Вероятно, увлеченность Николая дальневосточным вопросом психологически объяснялась тем, что в этой сфере молодой царь чувствовал себя более компетентным, чем министры, – в отличие от всех остальных государственных вопросов. Ведь он там был и видел всё собственными глазами.
Витте рассказывает: «Государь Император … увлекался этой идеей именно потому, что в первый раз он вышел, так сказать, на свободу поездкою на Дальний Восток. Но, конечно, в то время у него никакой определенной программы не сложилось; было лишь только стихийное желание двинуться на Дальний Восток и завладеть тамошними странами». После восшествия на престол программа (ее называли «большой азиатской») сформировалась. Если во времена первого Николая много говорили и писали о том, что историческая миссия России – водрузить крест над Цареградом, то при втором Николае миссией стали считать пробуждение второй, восточной головы имперского орла. «Император Николай II на рубеже XX в. был главным носителем идеи имперского величия России», – пишет Ольденбург.
Особенное раздражение, опять-таки личное, у царя вызывала «нахальная» и «дерзкая» (цитирую по дневнику военного министра Куропаткина) китайско-корейская политика Японии. Японцев Николай не любил с тех пор, как в 1891 году, во время визита в Страну Восходящего солнца, его чуть не убил бывший самурай, которого за это даже не повесили. Екатерина Святополк-Мирская, жена министра внутренних дел, заносившая в дневник содержание бесед мужа с государем, пишет: «Японская рана, я думаю, не бесследно прошла, и я думаю, что она больше вреда России принесет, чем японская война. Есть нечто роковое в отношениях государя с Японией».
Помимо неприязни к Японии император еще и относился пренебрежительно к ее военному потенциалу – опять-таки руководствуясь личными воспоминаниями о давней поездке. «Государь был, конечно, глубочайше уверен, что Япония, хотя может быть с некоторыми усилиями, будет разбита вдребезги… В первое время обыкновенное выражение его в резолюциях было “эти макаки”». (О том, насколько выросла мощь Японии между 1891 и 1904 годами, я расскажу чуть ниже.)
Справедливости ради нужно сказать, что антияпонские и антикитайские настроения тогда были распространены не только при дворе, но и в широких слоях русского общества. Многие рассуждали о «желтой угрозе», которая захлестнет западную цивилизацию, если вовремя не дать ей укорот. Даже возвышенный Владимир Соловьев в 1894 году пугал соотечественников:
О Русь! Забудь былую славу:
Орел двуглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.
Все эти факторы делали конфликт с Японией неизбежным. Тут сталкивались две имперские «миссии»: одну сконструировали в Петербурге, другую в Токио, где считалось естественным, что «Азия для азиатов» (под последними, разумеется, имелись в виду сами японцы).
Эскалация российско-японской напряженности прошла через несколько этапов.
В 1895 году, когда маленькая Япония неожиданно для всех разгромила в войне китайского колосса и слишком алчно воспользовалась плодами победы, три европейские державы – Россия, Франция и Германия – вмешались в раздор между «азиатами» с позиции «белого человека». Японию заставили смягчить условия мира, в частности отказаться от Ляодунского полуострова, удобного плацдарма для проникновения в глубь Китая.
Это вмешательство (в Японии его назвали «интервенцией трех стран») настроило островную державу прежде всего против России, поскольку было известно, что инициатива вмешательства исходила от Петербурга.
Два года спустя русские усугубили ситуацию, взяв отобранный у японцев полуостров в многолетнюю аренду. Там находился незамерзающий Порт-Артур, пригодный для базирования флота. Кроме того, Китай позволил России строить на маньчжурской территории железную дорогу, которая соединила бы Читу с Владивостоком, а затем и с Ляодуном. Вся зона дороги отдавалась под юрисдикцию России, которая таким образом фактически получала контроль над Маньчжурией. «…Если оставить в стороне коварство подобной меры как по отношению Японии, так и по отношению Китая и руководствоваться исключительно эгоистическими соображениями, – писал Витте, – то и в таком случае, по моему мнению, мера эта является опасною… Все это вовлечет нас в такие осложнения, которые могут кончиться самыми плачевными результатами».
Российская зона влияния в Китае. М. Романова
В 1900 году объединенная армия великих держав, в число которых впервые вошла Япония, совместными усилиями разгромила китайское восстание против иностранного засилия. И опять Япония почувствовала себя оскорбленной. Из репараций, наложенных на Китай, ей досталось всего 7 %, а России – 30 %, притом что японский контингент был самым большим.
В правительстве обеих стран имелись как сторонники войны, так и сторонники компромисса, но каждое новое унижение усиливало позиции японских «ястребов».
В России, кроме Витте, в ту пору министра финансов, вооруженного столкновения не желал и военный министр А. Куропаткин. Он даже отправил государю специальный доклад. «Написал, что война с Японией будет крайне непопулярна в России, что противоправительственная партия воспользуется этой войною, чтобы увеличить смуту», – записывает в дневнике министр.
Но были у «жесткой» линии и влиятельные сторонники, прежде всего министр внутренних дел Плеве, доказывавший обратное: война-де, наоборот, отвлечет общество от смуты. Кроме того, у царя появились активные помощники, не занимавшие больших постов, но целиком и полностью разделявшие идею Николая о «большой азиатской программе». В обществе эту лоббистскую группу прозвали «безобразовской кликой» по имени А. Безобразова. Этот отставной чиновник невысокого ранга еще в 1896 году подал на высочайшее имя докладную записку с обоснованием неизбежности и даже полезности конфронтации с Японией. В дальнейшем идея приобрела вид развернутой программы действий. Предлагалось учредить на Дальнем Востоке особое наместничество; наращивать военно-морское и армейское присутствие, а также форсировать проникновение в Корею. Для достижения последней цели Безобразов и его единомышленники предлагали учредить товарищество якобы для лесопромышленных работ на территории Кореи, а при товариществе будет нечто вроде частной армии, «лесной охранной стражи», которая и станет инструментом экспансии. (Ту же тактику в свое время использовали англичане при завоевании Индии.) При этом лесная концессия кроме политических целей преследовала и коммерческие, но это не афишировалось. Будущий премьер-министр В. Коковцов, в то время государственный секретарь, пишет с некоторым недоумением: «От Вонлярлярского [золотопромышленник, партнер Безобразова] я узнал также, но тоже как-то вскользь, что государь дал некоторую сумму денег из своих личных средств на концессию на [реке] Ялу, что дал их и великий князь Александр Михайлович».
Постепенно наверху укрепляется мнение, что богатую и сравнительно (по китайским меркам) малолюдную Маньчжурию неплохо было бы вообще присоединить к России. Со временем этот проект получил название «Желтороссия». Приамурский генерал-губернатор Н. Гродеков докладывал: «Отказаться от господства над Маньчжурией и допустить не только постороннее, но даже китайское влияние в этой стране мы не можем, не рискуя нашими интересами первостепенной важности» (в виду имелись, естественно, интересы имперские).
Базой колонизации должна была стать Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД), вдоль которой планировалось построить десятки городов и поселков, где жили бы русские переселенцы. Была создана еще одна частная армия, «Корпус пограничной стражи». Формально она должна была защищать железную дорогу, но на деле обеспечивала российское владычество в будущей «Желтороссии». Служили в «Корпусе» казаки, платило им министерство финансов. Предполагалось, что в дальнейшем этот контингент преобразуется в Сунгарийское казачье войско.
В 1903 году сторонники российской «жесткой линии» взяли окончательный верх. Упрямого Витте убрали из министров. Куропаткин ограничивался увещеваниями, которых царь уже не слушал. На Дальнем Востоке учредили наместничество во главе с адмиралом Е. Алексеевым, наделенным чрезвычайными полномочиями (это был член «безобразовской клики»). Сам Безобразов получил должность статс-секретаря.
Из Токио зорко наблюдали за этими демаршами. Там полным ходом шла подготовка к неизбежной войне. Японское правительство, в отличие от Плеве, не рассчитывало, что она будет «маленькой», но надеялось, что победоносной.
Я много писал об имперских аппетитах России, но Япония в этом смысле вела себя и активнее, и агрессивнее. Островную страну, вышедшую из спячки после двухсотпятидесятилетней самоизоляции, переполняла энергия – точно так же, как другую молодую империю, германскую. Дальневосточное государство, сильное монолитностью и высоким уровнем дисциплины, руководимое честолюбивыми, амбициозными людьми, стремительно усиливалось, используя «эффект задержанного развития».
Империей Японию делали два обстоятельства. Во-первых, перенаселенность и нехватка ресурсов. Во-вторых, традиционное культивирование воинского духа. В прежние, феодальные времена его придерживалось только самурайское сословие, но идеологи «реставрации Мэйдзи» (так назывался новый политический режим, вернувший верховную власть императору) поставили перед собой задачу превратить всё население в воинов. Очень небогатая страна тратила огромную часть скромного бюджета на создание современной армии и сильного флота.
И если Россия могла выбирать, в каком направлении вести экспансию – на запад, на юг или на восток, – то у Японии подобной альтернативы не было. Расти она могла только за счет соседних Кореи и Китая.
В обоих регионах пришлось соперничать с Россией.
Поначалу самим японцам казалось, что со столь могущественным конкурентом можно только договариваться, о военном столкновении нечего и думать. Однако настроение правящих кругов менялось под воздействием, с одной стороны, всё новых и новых российских афронтов, больно ранивших национальное самолюбие, и с другой – под влиянием крепнущей уверенности в собственных силах.
В 1894–1895 годах компактная, маневренная японская армия без труда разгромила шестисоттысячную китайскую. В 1900 году, сражаясь бок о бок с европейцами против китайских повстанцев, японцы увидели, что ничем не уступают вооруженным силам великих держав.
Воевать с Россией в Токио всё еще опасались, но стали вести себя уверенней. В 1901 году самый влиятельный и авторитетный член правительства маркиз Хиробуми Ито прибыл в Петербург с намерением договориться о разделе сфер влияния. «Забирайте себе Маньчжурию, а нам отдайте Корею», – такова была суть предложения, совершенно имперского, поскольку делили чужое, но, с японской точки зрения, очень честного. (Ито считался политическим деятелем умеренного толка и к тому же русофилом.)
К этому времени российско-японская борьба за Корейский полуостров находилась в подвешенном состоянии.
В 1884 году Россия заключила с Кореей договор о дружбе и торговле, взяла курс на превращение этой дальневосточной страны в протекторат. Зажатое между Китаем и Японией королевство понемногу склонялось в пользу такого решения, представлявшегося меньшим из зол. Но пока русские готовились, японцы перешли к действию. Корея была для них трамплином в Азию, залогом имперского будущего.
В 1895 году японские агенты устроили кровавый переворот, убили правительницу королеву Мин и захватили в плен короля. Опешив от такого напора, русские тоже задвигались. Высадили небольшой десант, помогли королю бежать и дали ему пристанище в своем посольстве.
Однако к более решительным шагам Петербург тогда был не готов. Транссибирская магистраль еще только строилась, на Дальнем Востоке не было ни флота, ни войск.
Поэтому договорились, что русские и японцы будут держать в Корее одинаковое число солдат «для охраны своих миссий».
Предложение маркиза Ито царя не устроило. В это время уже был запущен безобразовский проект ползучего завоевания Кореи – только что учредили «Русское лесопромышленное товарищество». Маньчжурию же и так считали по факту уже российской.
На случай отказа у японцев был альтернативный план. Два месяца спустя они заключили союзный договор с Англией. Речь шла о взаимном «признании интересов» в Китае, а Корея отныне считалась японской зоной «особого интереса», то есть отдавалась ей на съедение. Это был настоящий оборонительный альянс с пунктом о гарантии военной помощи, если некая третья держава попробует составить коалицию против одной из сторон. В переводе с дипломатического языка это гарантировало, что ни Франция, ни Германия помочь России в конфликте не смогут. Не менее важное значение имели договоренности о закупке в Англии современных боевых кораблей для японского флота.
Потом Петербургу было сделано еще одно предложение о «размене» Кореи на Маньчжурию, но и оно осталось без последствий. Войны с «макаками» Николай II не боялся.
При тогдашнем европейском комплексе расового превосходства сама идея о том, что «желтая» страна нападет на «белую», да еще такую великую, казалась абсурдом.
Силы выглядели слишком неравными.
Российский ВВП был втрое больше японского, население – тоже. Царская армия мирного времени насчитывала 900 тысяч штыков и сабель, а японцы могли позволить себе содержать только 150 тысяч солдат. К тому же в Петербурге были уверены, что воины микадо способны побеждать только китайцев, а перед настоящей армией не устоят.
Завышенное представление о собственных силах и заниженное представление о возможностях противника создавали у петербургских стратегов ощущение, что времени на подготовку вполне достаточно. Военное присутствие на Дальнем Востоке наращивалось, но без особенной спешки. Думали, что грядущий конфликт будет чем-то вроде недавнего китайского похода, в худшем случае – бурской войны.
Так японско-русское противостояние изображали карикатуристы
А между тем военное превосходство России было мнимым.
На одной из карикатур Россию и Японию очень верно изобразили как сонного медведя, повернутого спиной к тигру, изготовившемуся к прыжку. Дальний Восток действительно был «спиной» российской империи. Там у России имелось не более 100 тысяч солдат, разбросанных на обширном пространстве от Владивостока до Ляодуна: 20 тысяч защищали Порт-Артур, еще столько же стояли гарнизонами в Маньчжурии; остальные находились далеко, в Уссурийском крае. Транспортировка подкреплений с запада по одноколейной, еще не вполне готовой Сибирской магистрали представляла собой огромную логистическую проблему.
Японцы же могли при мобилизации увеличить армию до полумиллионного состава и быстро переправить ее через Корейский пролив. В боевых качествах этих войск русским генералам скоро предстояло убедиться.
Еще хуже для России была ситуация на море. В целом российский флот был в несколько раз больше японского, но опять-таки в основном находился за тысячи километров от театра будущей войны. На Тихом океане соотношение было в пользу японцев, особенно по количеству быстроходных крейсеров и миноносцев.
Однако в Токио знали, что русские перебрасывают на Дальний Восток новые части, что готовятся к отправке корабли. Время работало на Россию и против Японии.
И тигр прыгнул.
В отечественной исторической литературе часто писали, что японцы напали неожиданно и коварно. Это не так. В те времена – в отличие от времен Пёрл-Харбора – империя Восходящего Солнца еще слишком заботилась о своем международном престиже и стремилась вести себя «по-европейски».
Двадцать четвертого января (6 февраля) 1904 года посол Курино известил российское министерство иностранных дел о разрыве отношений – в дипломатической практике это было прямым предупреждением о переходе конфликта в военную стадию, так что о неожиданности говорить не приходится. Международная конвенция о том, что началу военных действий должно предшествовать «предварительное и недвусмысленное предупреждение», будет принята только в 1907 году, на Гаагской конференции.
Япония нанесла удар через два дня после ноты своего посла.
Ход военных действий будет подробнее описан во второй, «хронологической» части книги. Пока ограничусь общей фабулой.
Иначе чем избиением этот полуторагодовой позор назвать трудно. В российской истории прежде еще не случалось войн, состоявших из сплошных неудач. Даже в злосчастной Крымской эпопее все же было две победы – Синопское сражение и взятие крепости Карс. Кроме того, Россия противостояла коалиции ведущих держав, теперь же она не могла справиться с небольшой азиатской страной, которая европейцам казалась каким-то кукольным домиком.
Молодая империя оказалась крепче пожилой. Русская армия, считавшаяся самой мощной в мире, терпела поражение за поражением.
Главная борьба велась за Порт-Артур, где базировалась русская Тихоокеанская эскадра. Это был ключ ко всему Китаю. Расстояние от Японии и от российской дальневосточной границы до Порт-Артура было примерно одинаковым, но японская армия преодолела его по морю намного быстрее и осадила крепость. Гарнизон был сильным, артиллерия мощной, в гавани стояли боевые корабли. Это позволило портартурцам продержаться несколько месяцев.
Всё это время основная русская армия пыталась прорваться на полуостров и деблокировать город, а японцы успешно мешали этому.
После трех неудачных сражений – на реке Ялу, под Ляояном и на реке Шахэ – стало ясно, что русские войска прорваться к Порт-Артуру не смогут, и в декабре 1904 года крепость капитулировала.
После этого продолжать войну смысла уже не было, и Россия вела ее в расчете добиться хотя бы неунизительных условий мира – ради «спасения лица». К тому же на Дальний Восток с противоположного конца земного шара, с Балтики, спешили две эскадры, основные силы флота. Выручить Порт-Артур они не успели, но была надежда, что на море российский флаг покажет себя лучше, чем на суше.
С армией-то было совсем плохо. В феврале 1905 года она еле спаслась после Мукденского разгрома, потеряв больше трети своего состава (притом значительную часть пленными).
Надежды на флот рухнули в мае, когда адмирал Того с обидной легкостью уничтожил в Цусимском проливе эскадру адмирала Рожественского. Стоило ради этого преодолевать тридцать тысяч километров! Само слово «Цусима» стало нарицательным как символ позорной неудачи.
Японцы потешаются над русской армией. К. Утагава
В это время в России, народ которой был потрясен чередой поражений, происходили масштабные беспорядки, грозившие развалить империю изнутри.
Кроме того надвигался финансовый кризис. Военные расходы составили колоссальную сумму – два с половиной миллиарда рублей. «Дальнейшее ведение войны было возможно, только прибегнув к печатанию бумажных денег (а министр финансов в течение войны и без того увеличил количество их в обращении вдвое, с 600 миллионов на 1200 миллионов рублей), т. е. ценою полного финансового, а затем и экономического краха», – пишет Витте.
В не менее тяжелом положении находилась и Япония, располагавшая куда меньшими ресурсами. Она смогла так долго воевать лишь потому, что получила существенную денежную помощь извне – прежде всего от американских финансистов еврейского происхождения, враждебно настроенных к юдофобскому российскому правительству. (Об этом – в разделе, посвященном «национальным болезням» империи.) Однако к лету 1905 года и японская финансовая система находилась на грани банкротства.
Поэтому предложение о посредничестве, сделанное американским президентом Теодором Рузвельтом, было охотно принято обеими сторонами.
На переговорах в Портсмуте российскую делегацию возглавил Сергей Витте, в свое время тщетно отговаривавший царя от дальневосточной авантюры. Витте сумел выторговать условия, которые в Петербурге были восприняты с огромным облегчением. Россия уступала половину острова Сахалин и Ляодунский полуостров, а также признавала Корею японской «зоной интереса», зато не выплачивала контрибуции.
Очень довольный результатом, царь вскоре сделает кудесника Витте главой правительства и наградит графским титулом (недоброжелатели потом звали Сергея Юльевича «графом Полусахалинским»). В Японии же результат кровопролитной войны, обошедшейся стране в четверть миллиона убитых и раненых, наоборот, вызвал народные волнения – после стольких побед все ждали большего.
Но мир получился взаимовыгодным. Конфликт между двумя империями закончился компромиссом. Одна несколько потеснилась, умерив аппетиты, другая расправила крылья пошире.
Пять лет спустя, в 1910 году, Россия и Япония, уже добрые друзья, подписали соглашение по Китаю, поделив и его: Монголия и Северная Маньчжурия попали в русскую сферу влияния, Южная Маньчжурия – в японскую. Корею Токио, с согласия Петербурга, просто аннексировал. Россия активно колонизовала периферию КВЖД – проект «Желтороссия», хоть и несколько усохший, продолжал развиваться.
На уровне мировой расстановки сил проигранная война привела к некоторой корректировке в иерархии империй. Позиция Японии поднялась, позиция России опустилась. «Российская империя, в сущности, была военная империя; ничем иным она особенно не выдавалась в глазах иностранцев, – пишет Витте. – Ей отвели большое место и почет ни за что иное, как за силу. Вот именно потому, когда безумно затеянная и мальчишески веденная японская война показала, что однако же сила-то совсем не велика, Россия неизбежно должна была скатиться».
Провал «большой азиатской программы» Николая II имел и еще одно последствие, роковое.
Столкнувшись с преградой на Востоке, Россия вернулась к более традиционному вектору имперского интереса – балканскому.
Там как раз назревали серьезные события.
Балканская проблема
Причина напряженности здесь была та же самая: Российская империя видела потенциал для расширения и не могла им не воспользоваться.
В результате упадка Османской державы, в свое время захватившей большой кусок европейского континента, развернулась активная борьба за дележ турецкого наследства. В России на уровне риторики и пропаганды это подавалось как помощь освободительному движению порабощенных народов, но фактически соперничающие империи, прежде всего австрийская и российская, конкурировали между собой за сферы влияния. Франция и Англия тоже постоянно вмешивались в балканские дела – главным образом чтобы не допустить чрезмерного усиления России.
Начиная с греческого восстания 1820-х годов, в регионе неоднократно завязывались войны, в которых участвовали отнюдь не только обитающие здесь народы. Последним большим вооруженным конфликтом было столкновение Турции с Россией, Румынией, Сербией и Черногорией во второй половине семидесятых годов, опять закончившееся вмешательством западных держав. Они заставили Петербург отказаться от вытребованных у побежденной Турции условий мира и навязали другие, менее выгодные.
В последней четверти девятнадцатого века на европейской карте появилось несколько новых стран, которые постоянно испытывали на себе давление империй, а иногда и извлекали для себя выгоду, лавируя между Веной, Петербургом, Берлином, Лондоном и Парижем. При этом отношения между балканскими странами тоже были непростыми.
Положение усугублялось тем, что «европейский больной» Турция всё больше хирел.
Начало царствования Николая II совпало с очередным кризисом. В 1896 году на Крите вспыхнуло антитурецкое восстание, вскоре поддержанное Грецией. Турецкая армия так вяло сопротивлялась греческим войскам и даже плохо вооруженным повстанцам, что в Петербурге возникла идея окончательно решить старинный «турецкий вопрос»: ввести флот в Босфор и взять проливы под свой контроль. В военном отношении сделать это было нетрудно, но наверняка возникли бы осложнения с державами. Поколебавшись, молодой император решил не рисковать. «Государь не пожелал нанести удар, который рикошетом мог привести к большому европейскому столкновению», – пишет Ольденбург.
Вместо этого, развязывая себе руки для дальневосточной экспансии, российское правительство предпочло наладить отношения с Австро-Венгрией. Две империи договорились поддерживать на Балканах статус-кво, и там ненадолго возникло затишье.
Это равновесие было очень хрупким. Расклад сил выглядел следующим образом.
Самой большой территорией по-прежнему владела Османская империя, в политическом отношении постепенно сближавшаяся с Германией, которая делала активные инвестиции в турецкую экономику, прежде всего в железнодорожное строительство. Кайзер Вильгельм II поддерживал тесные отношения с султаном Абдул-Хамидом II и даже лично посещал его, что было беспрецедентно для западно-восточных монархических отношений. В докладной записке российского МИДа в 1898 году говорилось: «Интимная дружба, соединяющая германского императора и турецкого султана, уже привела к весьма осязательным политическим результатам и обещает в ближайшем будущем много сюрпризов».
Все остальные балканские государства относились к Турции с большей или меньшей степенью враждебности, но это единственное, что их объединяло. Политическая ориентация у этих стран была пестрая.
Балканы в начале XX века. М. Романова
В Румынии царствовал Карл I из династии Гогенцоллернов, по-родственному тяготевший к кайзеру. В 1886 году румынский король чуть было не стал и монархом Болгарии, но этому воспротивился Петербург, потому что тремя годами ранее король заключил оборонительный союз с «центральными державами». Это еще больше настроило Карла против Петербурга, однако в целом румынское образованное общество симпатизировало Франции, а простой народ – православной России.
Примерно такая же ситуация сложилась в Болгарии, формально – автономном княжестве под эгидой Константинополя, на деле же независимом государстве. Болгарский народ был благодарен русским за 1878 год, но на государственном уровне отношения были холодными. Первоначальная дружба разрушилась из-за слишком бесцеремонной политики Петербурга, который вел себя в молодой стране как в собственной вотчине. В 1886 году Александр III даже прервал дипломатические отношения. При новом царе они восстановились, но сердечными не стали. Правитель Фердинанд I Саксен-Кобургский, в прошлом австрийский офицер, твердо держался Берлина и Вены. Кроме того, обладая самой сильной на Балканах армией (в свое время созданной русскими инструкторами), София вынашивала планы экспансии – в первую очередь за счет Турции, где жило много этнических болгар. Были у Болгарии и территориальные претензии к Румынии.
В Греции правил король Георг I, родственник и свойственник Романовых сразу по нескольким линиям. Правительство страны было русофильским, что в значительной степени объяснялось надеждой на поддержку России в будущей войне с Турцией. Афины, как и София, мечтали о гегемонии на Балканах. Там много писали и говорили о «Великой идее» – восстановлении греческой Византийской империи со столицей в Константинополе.
Но самым проблемным элементом балканского «карточного домика» являлась Сербия. Из-за географической близости к австро-венгерским владениям это королевство находилось под постоянным давлением со стороны Вены. Вследствие этого правительство и королевское семейство Обреновичей придерживались очень осторожного, скорее проавстрийского курса. Однако в стране преобладали противоположные настроения, а в армии и обществе крепло движение за создание единого южно-славянского государства. Поскольку значительная часть южных славян жили под управлением Австро-Венгрии, последняя считалась у сербских националистов заклятым врагом.
В мировой истории встречаются поразительные сюжеты, когда какое-то вроде бы малозначительное событие впоследствии имеет колоссальные последствия.
Именно это произошло, когда молодой сербский король Александр из династии Обреновичей вступил в мезальянс с дамой, которая очень не нравилась подданным. Королева Драга имела несчастное свойство плодить врагов, к тому же она была на 15 лет старше супруга и не могла произвести на свет наследника. Несколько горячих голов, офицеров сербской армии во главе с 26-летним капитаном Драгутином Димитри́евичем, пламенные сторонники идеи «Югославии», единого государства сербов, хорватов и словенцев, составили заговор и в 1903 году умертвили королевскую чету.
В ту эпоху монархов убивали довольно часто, и переворот в третьестепенной стране произвел на Европу впечатление только своей экзотической «балканской» свирепостью: заговорщики не только застрелили Александра и Драгу, но еще и зверски искромсали их трупы.
В Сербии решительного Димитриевича провозгласили «спасителем отечества». Поверив в свою миссию, он создал тайную организацию «Черная рука», которая намеревалась добиваться великой цели славянского объединения любыми, в том числе террористическими методами. В 1914 году боснийские заговорщики, связанные с сербской разведкой, убьют наследника австрийской короны – а заодно подпишут смертный приговор всем империям, боровшимся за Балканы: и российской, и австрийской, и германской, и турецкой.
В результате переворота сербский престол занял Петр I из рода Карагеоргиевичей. Эта семья поддерживала давние, прочные связи с царским двором, и новая власть заняла отчетливо пророссийскую и антиавстрийскую позицию.
«Статус-кво» был нарушен. В Вене забеспокоились, видя, что баланс сил склоняется в пользу России.
Тревогу австрийцев вызывала и Черногория – не столько сама эта страна, очень маленькая (300 тысяч жителей), сколько активность дочерей черногорского короля Николы. Анастасия и Милица были замужем за русскими великими князьями и, будучи дамами весьма влиятельными, занимались в Петербурге антиавстрийским политическим лоббированием.
Ослабление России после японской войны, а затем изменение ситуации в Турции подтолкнули Австрию к акту, который запустил цепную реакцию, закончившуюся мировой войной.
Петр Карагеоргиевич и убийство сербской королевской семьи. «Ле пти журналь»
Летом 1908 года деспотический режим Абдул-Хамида II зашатался. В Турции сформировалась политическая сила, желавшая реформ и обновления угасающей империи. Движение называлось «младотурецким», и его костяк действительно составляла офицерская молодежь. Победа мятежников была половинчатой. Султан поступился частью власти, согласившись на парламентские выборы, но готовил реванш. В стране установилось двоевластие.
Этим кризисом воспользовался сначала Фердинанд Болгарский, объявивший о том, что его страна отныне полностью суверенна, и принявший титул царя. Австро-Венгрия отреагировала на турецкие события тем, что присоединила Боснию и Герцеговину, которыми в течение предыдущих тридцати лет управляла, но не владела. Мотивировка была своеобразной: неприлично держать тамошнее население в условиях, невыгодных по сравнению с соседней Турцией, где теперь конституция и парламент. Пусть-де славяне Боснии и Герцеговины тоже получат свое представительство в австрийском рейхсрате.
Если декларация Болгарии особенного резонанса в мире не вызвала, то австрийский демарш чуть было не привел к большой войне. В Петербурге он был воспринят как акт агрессии. С одной стороны, в австро-германо-русском соглашении 1881 года содержалась статья, по которой Вена имела право аннексировать эти две провинции «в то время, когда найдет это нужным». С другой стороны, более позднее соглашение 1897 года вроде бы вносило в это условие коррекцию. Как обычно в таких случаях, каждая сторона приводила аргументы, которые подтверждали ее позицию.
Сербия и Черногория объявили мобилизацию и, естественно, ожидали помощи от России. Германия подтвердила, что в случае войны придет на помощь австрийскому союзнику.
Шесть лет спустя очень похожий конфликт приведет к мировой войне, но в 1908 году еще не оправившаяся после дальневосточных потерь Россия была вынуждена уступить. Это, однако, не означало, что она бросает Сербию на произвол судьбы, то есть выводит ее из своей сферы влияния. Совсем наоборот.
С этого момента активность русского правительства на Балканах и особенно в Сербии усиливается. Российская армия приступает к форсированной модернизации. Всем понятно, что две империи столкнутся вновь, и не где-нибудь, а именно в этом проблемном регионе.
Но ситуация на Балканах была воспаленной и без австрийско-российского противостояния.
Турция продолжала слабеть. Осенью 1911 года итальянские войска высадились в Ливии, которая принадлежала Османской империи. Началась война, в которой расшатанная внутренними раздорами Турция терпела неудачу за неудачей.
В следующем году вспыхнули восстания в Македонии и Албании. Турецкие власти, как обычно, ответили репрессиями. Это дало повод четырем соседним странам – Черногории, Болгарии, Сербии и Греции – заступиться за угнетенные народы.
Турок громили на всех фронтах, и успешнее всего болгары. Бои продолжались всего месяц, потом Стамбул запросил мира.
Но тут младотурки, уязвленные национальным позором, устроили очередной переворот. Захватив власть, они продолжили боевые действия.
Воевали еще полгода, после чего и новому турецкому правительству пришлось признать поражение. Однако, отдавая коалиции почти все свои европейские владения, турецкие дипломаты поступили очень хитро: победители сами должны были распределить, кому что достанется.
«Великая идея» Афин, «Великая Болгария» Софии и югославская мечта Белграда плохо сочетались между собой. Австрийские агенты подливали масла в огонь, ссоря союзников – Балканский союз в Вене считали потенциально пророссийским, а стало быть, опасным.
Балканы накануне Первой мировой войны. М. Романова
Уверенная в своем военном превосходстве Болгария напала на Сербию и на Грецию, но тем на помощь пришли Турция и Румыния, имевшая к Болгарии территориальные претензии. Сразу на четырех фронтах болгарская армия сражаться не могла. Царь Фердинанд признал поражение.
По условиям Бухарестского мира Болгария должна была уступить Румынии южную часть Добруджи, отказаться от Македонии и вернуть Турции захваченную ранее Адрианопольскую область.
В ходе двух этих войн погибло около четверти миллиона человек, а балканский узел затянулся еще туже. Принцип «разделять и властвовать» сработал в пользу Габсбургской империи. «Балканский союз» рассыпался.
Сербия и Черногория остались в российской сфере влияния, Болгария и Турция окончательно связали свою политическую судьбу с «центральными державами», Румыния колебалась.
Империи готовились к следующему раунду борьбы.