Стоило мне снова завладеть вазочкой с орешками, как Ренцо подхватил меня под руку, вынудив бросить добычу и проследовать за ним между креслами.
– Ну и куда теперь приглашают? – спросил он, имея в виду левые газеты, где он работал, прежде чем перейти на телевидение.
– Не знаю, я в приглашениях не разбираюсь, – ответил я многозначительно, но он был слишком поглощен собой, чтобы уловить намек.
– Нынче приглашают на телевидение, а не на баррикады. Что ж, я просто понял это раньше других.
Ренцо подождал, пока я согласно кивну. Я кивнул.
– Захочешь попасть на телевидение – дай знать, ты даже не представляешь, какие там работают дураки. Чтобы прослыть гением, достаточно не быть идиотом, – сказал он.
– Ну конечно! – внезапно выпалила свернувшаяся в бездонном кресле дама. С тех пор как я вошел, она слушала одну и ту же пластинку. – Этот твой приятель, – продолжила она, глядя на меня, – совсем не похож на пирата. Скорее уж, на загадочного пассажира Конрада. Из тех, кто запятнал себя страшным грехом и искупает его, странствуя из порта в порт. Боже, я его обожаю!
– Кого? Его? – Ренцо показал на меня.
– Конрада, – ответила она.
Пластинка доиграла, она завела ее с начала. Интересно, подумал я, кто из них доконает другую. Дама снова переключилась на нас. В ней не чувствовалось ни ранимости, ни особой страстности. Держалась она настолько независимо, будто появилась на свет не как остальные, в потугах и крови, а вышла из самой себя, словно бабочка.
– Послушай, Эва! Если будешь все время сидеть, у тебя случится приступ аппендицита! – сказала Виола, присоединившаяся к нам прежде, чем мое молчание стало красноречивым.
Ренцо воспользовался ее появлением, чтобы утащить меня, опять подхватив под руку, словно гостиная была размерами с площадь. Она была просторная, но все-таки не настолько. Сделав несколько шагов, мы почти налетели на спутника девушки. Он слонялся с таким видом, будто внезапно попытался взлететь, но наткнулся на шкаф. Теперь девушка сидела на белом бархатном диване в одиночестве. Пальцы, которые она то и дело запускала в длинные черные волосы, нервно раскладывали пасьянс, словно их обладательница надеялась получить спасительный ответ. Ренцо подкатил к ней столик с напитками. Он поймал мой взгляд и со свойственной ему деликатностью взялся за дело:
– Что будешь пить, Арианна?
Она оторвала взгляд от своей судьбы.
– Все что угодно не слабее сорока градусов.
Потом улыбнулась мне так, будто весь вечер только меня и ждала. Ее улыбка выделяла из общего ряда человека, к которому была обращена, поднимала на высоту, которую тот и не мечтал завоевать. Такая улыбка ошарашивает, сразу становится ясно: этой девушке нет до тебя ни малейшего дела.
– Ну что, мы играем? – спросила она, будто я определял ход вечера.
Я жестом дал понять, что ни при чем.
– Вот он где! – воскликнула Виола, приближаясь с бумагой и карандашом. – Ну-ка, пошли. – Она взяла меня за руку. – Ты же не собираешься изменить мне с какой-то нимфеткой!
Пришлось вернуться в кресло, усевшись в которое я обнаружил пропажу вазочки с орехами. Спустя десять минут воцарилась тишина, слышно было только шуршание карандашей по бумаге, смешки и, как я и боялся, бурчание в моем животе. Вдруг по гостиной разнесся еще один негромкий шум. Та девушка, Арианна, поднялась с дивана и теперь чудом пробиралась между креслами. Она выглядела настолько хрупкой, что всякое ее действие казалось подвигом, даже если она просто пересекала комнату, где было полно друзей. При каждом шаге блестящие резиновые сапоги негромко чмокали у коленок. Она приземлилась на подлокотник кресла Виолы, склонилась и что-то зашептала. Эва не выдержала:
– Ну хватит, Арианна, прекрати! Разве можно быть такой дурочкой? – обратилась она к Виоле. – Утром, надевая блузку, она поцарапала темное пятнышко на коже и из-за этого весь день пытается дозвониться в Венецию своему врачу.
Девушка едва взглянула на нее и объяснила, что слышала о людях, которые умерли из-за того, что поцарапали родинку.
– Да ты что, Арианна… – сказала Виола. – У тебя есть знакомый опытный врач?
Девушка отправилась звонить, а я придумывал отговорку, чтобы удалиться и наконец-то поесть, когда Виола, заметив, что я никак не решусь написать на листочке анонимное послание, задумчиво взглянула на меня и сказала:
– Слушай, не сходишь на кухню за льдом? Прости, сегодня у Эрнесто выходной.
Ага, теперь у них была прислуга. Виола объяснила, как пройти на кухню, предупредила, что там все новое, только холодильник старый. Во мне вспыхнула надежда: два года назад у них в холодильнике еды было больше, чем во всем Риме.
– Старый товарищ! – воскликнул я. – Как поживает?
– Ой, знаешь, – ответила Виола, – он у нас парень холодный, вечно всем недоволен. Эстет.
Но я уже вскочил. В коридоре девушка сидела прямо на полу, поджав ноги, и в темноте разговаривала по телефону. Я перелез через нее и прошел дальше, ощупывая стену в поисках выключателя, чувствуя на себе ее взгляд. Вспыхнул свет, залив ослепительно белую, словно операционная, кухню. Холодильник стоял в углу и выглядел рядом с остальной мебелью слегка пожелтевшим. Дверца в одном месте облупилась, но это походило на узор, в остальном он держался строго, как и подобает важному господину. Впрочем, я не стушевался и, порывшись в буфете в поисках хлеба, решительно направился к нему. Дверца открылась с тихим скрипом.
Внутри было много холодного воздуха и много французских сыров. Придерживая дверцу коленом, я без зазрения совести проглотил половинку камамбера, потом, поддев ножом, принялся выковыривать форму со льдом – холодное алюминиевое сердце поддалось с таким трагическим воплем, что я испугался было, что угробил не только холодильник, но и всю кухню. Не прекращая жевать, сунул форму под горячую воду, потряс, высыпал кубики в ведерко и вернулся к холодильнику. С распахнутой дверцей он выглядел как жертва надругательства. Я покопался в ящике с овощами и обнаружил нежный зеленый цукини. Прикрыл им оставшуюся после изъятия льда рану и захлопнул дверцу с подобающей обстоятельствам физиономией. Наверняка я был не первым любителем прекрасного, заменившим сердце на цукини, и в любом случае из того, что имелось под рукой, цукини вполне заменял морковь, если рассматривать сердце как синоним слова «любовь».
Девушка по-прежнему сидела на полу в темном коридоре, и я уже собрался опять перелезть через нее, когда меня схватили за пиджак. Да так решительно, что внезапно я обнаружил, что стою на коленях рядом с ней, держа ведерко в руке. С изумлением увидел, что она плачет. Надо было что-то сказать, но в голову ничего не лезло, так что я просто оставался рядом, пока чуть насмешливый, пытающийся утешить мужской голос в трубке повторял, что она не умрет. Девушка ничего не говорила. Только плакала и слушала, а когда голос умолк, поднялась, вытерла нос тыльной стороной ладони и исчезла в направлении ванной Виолы, вручив трубку мне. Я не обиделся. Я встречал похожих людей – тех, что просят помощи с таким видом, будто делают одолжение. Повесил трубку и вернулся в гостиную с ведерком льда. Меня сразу пробрал озноб. Я знал, в чем дело: нарушение терморегуляции – одно из неприятных последствий потребления алкоголя. Вернувшись к погасшему камину, я закурил, вскоре вернулась и девушка. Перемена была разительной: никто бы не догадался, что еще минуту назад по гордому лицу ручьями текли слезы. Она взглянула на меня так, что я почувствовал себя чем-то вроде носового платка.
Ближе к трем посиделки закончились. Гости встали из кресел и ушли, словно повинуясь далекому зову. Все произошло настолько быстро, будто мне показали фильм, последние метры которого прогнали на удвоенной скорости. Хотя это тоже могло быть следствием возлияний – не знаю, знаю только, что за четверть часа в гостиной стало тихо-тихо, перед раскрытым окном подрагивала занавеска, среди груды пустых стаканов и полных пепельниц впустую жужжал проигрыватель.
Виола с девушкой шушукались на диване, занятый своими мыслями Ренцо посасывал погасшую трубку, я изучал корешки книжек в шкафу. Потом переключился на развешанные на стенах картины – одна из них, на которой был нарисован стоящий на заброшенных путях товарный вагон, напомнила мне о старушке–«альфе», которую я бросил на другом конце города, о чем и сообщил.
– Сиди, – сказала Виола Ренцо, который уже поднимался, – Арианна его проводит. Весь вечер толкаю их в объятия друг друга, а ты решил все испортить?
Не сказав ни слова, девушка собрала со стола карты и направилась в прихожую. Воспользовавшись этим, Виола выразительно взглянула на меня. Спустя мгновение девушка появилась снова. На ней был красный синтетический плащ, который громко шуршал. Колоду она засунула в карман.
– Я готова, – объявила она, будто шла на казнь.
Наше прощание с Виолой в дверях, как обычно, сопровождалось обещаниями звонить друг другу, а также официальным приглашением на ужин. Главное – прийти вовремя, можно и без предупреждения.
– Придется спуститься пешком, – сказала Виола, – Арианна ненавидит лифты.
Та не проронила ни слова. Мы молча спустились по лестнице, у выхода она остановилась и подождала меня.
На улице то пронизывал холод, то долетали порывы теплого воздуха. Зима и весна обменивались последними ударами. Время года менялось ночью, пока никто не видел, мы стали свидетелями зрелища, которое по масштабу было сравнимо лишь с тишиной, в которой оно разворачивалось. В такую ночь могло произойти что угодно. Стоявшая рядом со мной девушка казалась совсем далекой – стиснутые руки прижаты к плащу, глаза прикрыты, – она жадно вдыхала аромат платанов с довольным видом человека, который находится в своем саду, рядом – случайный гость. Чтобы не выглядеть дураком, я взглянул на небо.
Небо было черное, высокое-превысокое, по нему плыли гигантские облака.
3
Когда мы сели в машину, часы на углах улиц показывали три часа ночи. Город постепенно просыхал на ночном ветру, хотя кое-где еще встречались огромные, словно озера, лужи – маленький английский автомобиль шелестел по их краям. Девушка вела молча, явно гордясь своим профилем, и я уже подумал, что скоро исчезну из ее жизни, как исчезаешь из жизни водителя автобуса – хлопну дверцей, она бросит взгляд в зеркало заднего вида, – как вдруг она тряхнула волосами и спросила: