– Ну и как там тебя зовут?
– Не знаю, как там, а здесь – Лео Гадзарра[7].
– Тоскливое имя, – сказала она немного спустя, – будит воспоминания о проигранных битвах.
Прожитый день не оставил мне сил на то, чтобы парировать подобные выпады, поэтому я молча рылся в карманах в поисках сигарет. Как всегда в этот час ночи, бензиновая зажигалка подвела. Я без толку щелкал ею, пока девушка не велела поискать спички на заднем сиденье, где валялись початая пачка сигарет, «По направлению к Свану» и флакончик французских духов.
– Coeur joiyeux[8], – прочел я на этикетке. – Значит, у тебя есть сердце и оно способно радоваться?
Девушка как будто с облегчением рассмеялась.
– Это мое противоядие, – объяснила она. – Ты живешь один или как?
– Или как.
– Ты всегда так разговариваешь? – поинтересовалась она.
Я не ответил – мы как раз добрались до аллеи, где я бросил старушку–«альфу». Ее не украли, она мирно паслась в одиночестве.
– Вот эта, – сказал я. – Спасибо, что подвезла.
– Не за что. Прости за сцену в коридоре. У меня сегодня истеричное настроение.
Все-таки призналась.
– А почему?
– Так, ерунда, – сказала она и заглушила мотор.
На аллее воцарилась прозрачная тишина. Здания рядом с нами словно пытались раствориться в тротуаре, и хотя небо было по-прежнему черным, без всяких оттенков, чувствовалось, что приближался рассвет: после трех ночь возвращается в свои бездонные глубины и с нее каплями стекают сны. Вам расскажет об этом всякий ночной сторож.
– Будешь? – спросила она, протягивая свои крепкие французские сигареты. – Эти свалят быка.
– Нет, – сказал я, – денек и так выдался не ахти.
– Тогда выкинь его из головы, – сказала она. – Спать хочешь?
Я был уже на пределе, если что, но ответил:
– Не очень.
– А я совсем не хочу. – Она помолчала, потом неуверенно взглянула на меня. – Ты никогда не боишься, что забудешь дышать во сне? – Так и сказала, а когда я рассмеялся, заметно смутилась.
– Ладно, для страхов есть отличное место – бар. Я знаю бар, который открыт всю ночь, хотя туда почти никто не ходит.
– Ой, знаешь, – сказала она так, будто и не ожидала другого ответа, – ночью с определенного часа мои требования становятся очень и очень скромными!
– Это ты про меня?
– Нет, – ответила она, улыбнувшись, – ты милый. Откуда ты? Здесь, в Риме, все откуда-то приехали, ты не замечал?
Удивительно, как быстро у нее менялось настроение. Теперь Арианна вела себя почти несдержанно.
– Жуткий город! – отозвалась она, когда я назвал Милан. Потом, испугавшись, что задела меня, прибавила, что зато в Милане красивые трамваи и, приезжая в Милан, она всякий раз на них катается. Как я уже знал, сама она была из Венеции, точнее с Кампо Сан-Рокко, – я тут же подумал о «Распятии» Тинторетто и о том, чего стоило художнику с уменьшительным именем добиться права написать такую большую картину[9]. Поинтересовался, почему она уехала.
– Почему? Ты что, не читаешь газеты?
– Ты хочешь сказать, что в них написали о твоем отъезде?
– О, только в местных! – засмеялась она. – Все первые страницы в траурной рамке! Из-за моря, – прибавила она чуть погодя, – страшно осознавать, что ты постепенно тонешь в море.
Я взглянул на нее. Мне нравилось ее рассматривать. Глаза были даже чересчур большими, рот – резко очерченным, но вместе они, глаза и рот, как будто говорили: храбрость – последнее, что остается у человека.
– Да она желтая! – воскликнула Арианна, увидев проехавшую мимо машину.
Она знала одну игру, что-то вроде пасьянса без карт, которая начиналась, если мимо проедет желтый автомобиль. Надо загадать желание, сжать кулак и не разжимать его, пока не увидишь белье на веревке, бородатого молодого мужчину, собаку с коротким хвостом и старика с палочкой. В общем, дело небыстрое.
– Слушай, – сказал я. – Это дело небыстрое. Может, лучше выпьем и по домам?
– Ясно, – сказала она, – ты такой же, как все. О господи! Ну почему люди живут так, будто все можно начать сначала?
Если я не хотел выглядеть конторской крысой, ничего не оставалось, как заткнуться. Поэтому, пока мы направлялись к заправке на виа Фламиния, я держал рот на замке. Мимо нас на север неспешно проезжали мощные грузовики, сотрясая землю, прежде чем исчезнуть во тьме.
Не разжимая кулак, Арианна нажала на клаксон. Через несколько минут из павильона появился человек в желтом и направился к нам, потирая рукой лицо.
– Вы отдыхали? – спросила Арианна с наигранным сочувствием.
– Нет, мы пахали, – ответил тот, но Арианна ничуть не смутилась и обратила к нему сияющую улыбку, словно говоря: «Я вне себя от счастья, что именно вы нас обслуживаете». Его это настолько взбодрило, что он по собственной инициативе протер нам стекла.
– Отлично, – сказала она, трогаясь, – но сперва надо поесть. Хочешь горячую бриошь?
– Одну? Да я съем десяток.
Ночной город она знала как свои пять пальцев. Спустя четверть часа мы толкнули дверь пекарни, спрятавшейся во дворе неподалеку от Дворца правосудия, и оказались в белоснежном мучном аду, где трудилась куча народу. Одни брали в руки мягкое тесто и лупили им по столу, словно наказывая за покорность, другие разрезали его на порции, прежде чем отправить в печь. Еще там были женщины в белых платках, мешавшие в больших посудинах крем.
– А вот и наша принцесса, – сказала одна из них. – Чего желаешь сегодня?
Под добродушным взглядом женщины Арианна показала пальцем на разные булочки и печенье, в итоге набрался целый пакет. Арианна взяла его обеими руками – пакет был теплый, держать его было приятно, – но умудрилась вытащить оттуда мадленку и пихнуть меня локтем, когда я пожелал пекарям спокойной ночи.
– Какой еще спокойной ночи! – возмутилась она, когда мы вышли во двор. – Они давно за работой! – И прибавила со вздохом: – Когда я сюда прихожу, мне всегда очень стыдно, но в такой час я за горячую булочку душу отдам. А ты нет?
Булочки были теплые, душистые, совсем не похожие на печальную выпечку, которую через несколько часов остальной город будет макать в положенный служащим капучино.
– Отсутствие социального страхования имеет свои преимущества, – заявил я, но Арианна меня не слушала, она жевала мадленку, водя в такт туфелькой по брусчатке двора. – Что, неровная? – поинтересовался я.
Она не ожидала, что я окажусь глубоким знатоком Пруста[10].
– Не поможет, – ответила она, глядя на меня с любопытством, – нынче мадленки уже не те.
– Нынче все не то.
– Отличное начало, – сказала она, – продолжай.
– Ну да, так и есть. Мы живем в печальное время, но что поделать? У нас не было выбора.
– Точно, не было, – согласилась, она, стараясь не улыбаться. – Ты когда-нибудь задумывался о том, скольких удовольствий лишил нас прогресс?
– А как же. Например, пить молоко из стеклянных бутылок.
– Что ж, – согласилась она, – неплохо. А еще?
Я упомянул об удовольствии перелистывать книжку, с которой перед этим не пришлось сдирать целлофан. Арианна отбила подачу, напомнив, до чего весело взрывать бумажные пакеты, я – о том, до чего здорово нарезать ветчину вручную, она – о том, как прекрасно ходить на резиновой подошве и разбивать елочные украшения. Когда я загнал ее в угол, воспев аромат старых кожаных кресел, она сменила тему.
– Ты бы когда хотел родиться?
– В Вене до заката империи?
– Неплохо, – ответила она, садясь в машину, – а я в Комбре. Давай ты поведешь? Хочу полюбоваться Римом с Капитолия.
Мы доехали за пять минут, прошли и встали у парапета, прямо над Форумом. Перед нами расстилались пустынные площади, отлитые в мраморе базилики грезили об оттепели.
– Как глупо, – тихо проговорила она.
– Что?
– Скучать по тому, чего у тебя никогда не было.
Она обернулась взглянуть на спавших на лавочках бомжей, найти молодого и бородатого, как требовалось по правилам игры, оказалось совсем не трудно.
– На самом деле я им завидую, – призналась она, – они – часть природы. А кем ты работаешь?
Объяснять было долго, поэтому я сказал, что никем.
– Как так – никем? – удивилась она. – Все чем-то занимаются. Даже я, хотя по моему виду не скажешь. Учусь на архитектора, правда, отстала от своего курса. Что же ты делаешь целыми днями?
– Читаю.
– А что читаешь?
– Все.
– Как это – все… Трамвайные билетики, этикетки на минералке и приказы мэра организовать уборку снега? – засмеялась она.
– Да, но чаще книжки про любовь, – сказал я.
Она восприняла мой ответ всерьез и ответила, что сама их терпеть не может: чтобы понравиться ей, у истории должен быть грустный конец, а если конец грустный, книжка ей не нравится. Читал ли я «В поисках утраченного времени»?
– Мне не хватает дыхания, – признался я и заявил, что Пруст из тех писателей, которых читают вслух.
Мысль ей понравилась, она поинтересовалась, кого еще лучше читать вслух. Я назвал первые попавшиеся книжки: Библия, «Моби Дик», «Тысяча и одна ночь». Вполне политически ясный выбор, по-моему.
– Ну у тебя и вкусы.
– А то, – согласился я. – Генри Джеймс Джойс, Боб Дилан Томас, Скотч Фитцджеральд и прочая букинистика.
– Почему букинистика? – удивилась она, не поняв мой тонкий юмор.
– Потому что подержанные книги дешевле, а еще потому, что по ним проще догадаться, стоит их читать или нет.
– Это точно, – согласилась она, усаживаясь на парапет.
Тогда я признался, что ищу между страниц крошки хлеба – мякоти или корки, ведь, если книгу читали и одновременно жевали, она точно стоящая, или ищу жирные пятна, отпечатки пальцев, заломленные страницы.
– Прежде всего проверяю корешок и обложку: если книжку складывали, значит, она хорошая. А если обложка твердая, высматриваю пятнышки, повреждения, царапины – это всё надежные признаки, – объяснил я.