Она села за руль, и через десять минут мы мчались по прямой в сторону побережья, среди покрытых росой лугов и пиний, черневших на фоне бледного неба, на котором постепенно проступали краски. Арианна, словно охваченная легким безумием, рассуждала о том, как мы вместе будем проводить целые дни, а я, щурясь на свету, слушал ее голос и представлял, как он будет звучать в глядящей на долину пустой квартире. Боже мой, в этом мире еще было что спасать!
Внезапно в конце прямой дороги возникло море. Мы покатили вдоль него, а оно то показывалось, то пряталось за оборудованными пляжами. С левой стороны пансионы и гостиницы, для которых сезон еще не начался, подставляли блеклые вывески свежему, бодрому ветерку, раскачивавшему пальмы в садах. Царило молчание, даже Арианна притихла. Проехав населенный пункт, мы остановились на обочине. Небо розовело, но море оставалось серым, враждебным.
– У него вечно такой вид, будто оно о чем-то просит, – сказала она, помолчав. – С водой всегда так, дождь тоже как будто о чем-то просит.
Когда мы спустились на пляж, ветер проник под одежду и выдул накопленное в машине тепло. Арианна поежилась.
– Черт возьми, – буркнула она, – холодно.
И побежала по линии прибоя, засунув руки в карманы красного плаща. Мгновение – и она была уже далеко, я же брел по плотному песку, покрытому унылым ковром сухих водорослей и пустых ракушек. Волны дотягивались до моих ног, постепенно под их напором пал последний бастион, мои глаза стали искать красную марионетку в плаще, которым хлопал ветер. Я решил пойти по ее следам. Когда я приблизился, ветер сыграл странную шутку, заставив ее повернуть ко мне прекрасное, опаленное утренним светом лицо; ветер затих, но потом задул с новой силой. Красный плащ опять захлопал и застонал, пока ее руки обвивали мою шею. Я почувствовал холод ее рукавов, и меня тоже пробрала дрожь.
– Замерз? – спросила она, прижимаясь ко мне крепким, маленьким, теплым телом. Негромко смеясь, дохнула мне за шиворот, легко скользнула губами по щеке. – Бедненький… бедненький… бедненький… – тихо повторяла она, поддразнивая меня, – что же тебе приходится из-за меня терпеть, бедному…
Арианна улыбнулась, ее губы помягчели, прижались к моим, язык с нежной настойчивостью пробежал по моим зубам, пробуя их разжать. Затем она медленно-медленно оторвалась и так же неспешно, задумчиво вытерла губы об отворот моего плаща.
– Слушай! – сказала она со смехом. – Ты же не собираешься заняться любовью? Мне эта твоя затея вовсе не нравится.
И ушла, бросив меня в полной растерянности. Подошла к рыбакам, которые вытаскивали на берег сеть. Еще в воде было видно, что улов скудный, рыбаки негромко переругивались, пока небо из розового становилось голубым.
– Глянь! – крикнула мне Арианна. – Ну пожалуйста!
Тут я убедился, что утро и правда волшебное. По пляжу брел старик, чуть не падавший всякий раз, когда он поднимал палку и грозил ею брехливой чумазой собаке с обрубленным хвостом. Арианна раскрыла кулак. Она сжимала его четыре часа.
– Забавно, – сказал я и неуклюже, так, что мне до сих пор стыдно, попытался поймать ее руку, но она быстро сунула ее в карман плаща.
Небоскребы квартала Всемирной выставки уже сияли на солнце. Арианна нетерпеливо тряхнула волосами и опустила солнцезащитный козырек.
– Фу-ух, надо было загадать солнечные очки. Почему я вечно выбираю не то? Мне так хотелось поехать к тебе, а придется вернуться к Эве!
Так и сказала, удивив меня напоследок. Значит, Эва и была сестрой, от которой она сбежала. Но разве можно от кого-то сбежать, проведя вечер вместе? Арианна возразила, что они не провели его вместе. Они за весь вечер ни слова друг другу не сказали, неужели я не заметил? Я не отозвался. Я страшно устал, меня по-прежнему познабливало. Я уже был на пределе и мечтал об одном – оказаться в своей постели, в глядящей на долину комнате. Впрочем, если день – это время с мгновения, когда встаешь с постели, до мгновения, когда ложишься обратно, достаточно было лечь спать, чтобы он закончился. А денек выдался такой, будто я побывал в лапах инквизиции.
– Подбросить тебя до машины? – спросила Арианна, когда мы добрались до центра.
Низкое обжигающее солнце выглядывало из-за крыш, его лучи разбивались на тысячи осколков, отражаясь в окнах домов, фонтанах, металле автомобилей. Улицы уже высохли, то там, то здесь на месте исчезнувших луж виднелись огромные пыльные пятна.
– Да нет, спасибо, – ответил я.
Мы добрались до подножья Монте-Марио и остановились, пропуская идущих гуськом мужчин. Они выходили с рынка, с глупым видом неся огромные букеты цветов.
– Обязательно позвони, – сказала Арианна, когда мы подъехали к моему дому.
Я посмотрел на нее. На такую красоту было больно глядеть.
– А как же, – ответил я.
Потом вышел из машины и пересек двор, чувствуя, как в коридоре у Диаконо, что она смотрит мне в спину. Застыл у двери подъезда, чтобы услышать шум удаляющейся машины. Когда она исчезла, повисла невыносимая тишина.
– Добрый день, синьор Гадзарра! – поприветствовала меня консьержка.
Я что-то ответил и стал подниматься по лестнице на подгибающихся ногах. Ступеньки казались выше обычного, пару раз я споткнулся. Вспомнил, как поутру, ничего не соображая после попойки, карабкался по унылым лестницам гостиниц, где жил. Как и тогда, попав домой, первым делом попытался согреться. Прошел через провонявшую табаком душную квартиру, в сочившемся через жалюзи мутном свете направился на кухню за великолепной, украшенной грифоном и флажками бутылкой Ballantine's, которую хранил на случай, когда сильно мерз. Наполнил ее горячей водой, проглотил пару таблеток аспирина и, прижимая бутылку к животу, рухнул на постель.
Но озноб не проходил. И тогда я сделал страшную глупость: расплакался.
4
С постели я поднялся через четыре дня, жутко чихая, потом сел в автобус и отправился за старушкой–«альфой» с таким чувством, будто машина – часть меня, которую оторвало взрывом. На обратном пути остановился купить еще аспирина, еды и заперся дома, решив не выходить, пока мир не попросит прощения.
Мир старался как мог, если что. Деньки были теплые, небо – обезоруживающе голубое, но почему-то прекрасная погода только усугубляла грусть. Я слонялся по квартире, мучаясь от собственной бесполезности, и побороть это чувство не получалось. Даже когда я усаживался на балконе почитать или покурить, невольно задавался вопросом, зачем все это. По лестнице спускался только за почтой, сам не зная, что надеялся обнаружить в почтовом ящике, помимо обычной рекламы моющих средств, которую засовывал в ящик соседа. Однажды получил открытку от Грациано Кастельвеккьо. Он писал с Крита: «Здесь одни камни, не езди сюда». В другой раз обнаружил письмо от родителей, которое предпочел бы не получать: мама жаловалась, что не видела меня целый год, но главное, отец прислал денег, чтобы я купил ему серию ватиканских марок, а это означало, что придется вскочить ни свет ни заря и выстоять очередь перед тамошней почтой.
Но теперь я мог сделать для него так мало, что уже на следующее утро, зевая до дурноты, стоял среди немногочисленной толпы тихих маньяков-филателистов. Часов в десять, отправив марки заказным письмом, я поддался очарованию утра и решил посидеть у реки, почитать. На причале никого не было, я сел в шезлонг с книжкой на коленях, но сосредоточиться не получалось, в конце концов закрыл книжку и стал слушать негромкий шум сновавших по мостам машин, смотрел на гребцов, большими стрекозами скользивших по поверхности воды. Часам к двум я проголодался и отправился к синьору Сандро. Первой, кого я увидел, была Аннамария.
– Ну надо же! – воскликнула она, заметив меня.
Я не встречал ее с тех пор, как ее выгнали из газеты: в заметке о похоронах важной шишки в перечне скорбящих родственников и друзей, которые шли за гробом, она упомянула имя покойника.
– Как тебя занесло так далеко от дома? – удивился я.
– Да я теперь живу тут рядом, – объяснила она, – на виа… виа…
Порой казалось, что она и собственное имя вспоминает с трудом, впрочем, мы провели вместе не один приятный вечер.
– Планы на сегодня?
– Откуда мне знать. С тех пор как я села на диету, я пользуюсь у мужчин огромным успехом.
– Только у мужчин? – уточнил я, вспомнив, что у нее был роман со знаменитой театральной актрисой.
Она захихикала и спросила:
– Ну а как у тебя с девушками?
У меня и раньше ныло в груди, теперь боль стала острой. Тогда я решился, попросил жетон и пошел к телефону. Ответил учтивый мужчина; когда я попросил позвать синьору, он, как и положено, сколько-то секунд помешкал. Вскоре раздался голос Виолы.
– Это Лео, – сказал я; Виола, как обычно, рассмеялась. – Хватить смеяться всякий раз, когда я тебе звоню.
– Хочу – и смеюсь, – ответила она, – а ты куда запропастился? Всю неделю разыскиваю тебя в твоей проклятой редакции. Ты вообще на работу не ходишь?
– Болел, – объяснил я. – Я болел.
– И знать ничего не хочу. Хочу, чтобы ты приехал сегодня и составил мне компанию. Выпьем чаю. Я тут укорачиваю старые юбки.
Я, собственно, о другом и не мечтал, поэтому в пять часов, как раз когда маркизы приказывают подать карету для выезда, явился к Виоле.
Она сидела у окна и слушала радиоприемник, на ковре валялись горы юбок. Половина белого бархатного дивана походила на спасательный плот. Там-то я и сел выпить чаю.
– Арианна спрашивала про тебя сегодня, – сказала Виола, стягивая юбку, чтобы примерить следующую.
Было такое чувство, что стучавший целую неделю барабан внезапно затих.
– Как она поживает? – поинтересовался я.
– Страшно зла на тебя. Говорит, ты ее грубо бросил и не подаешь признаков жизни.
Что ж, мило с ее стороны представить все в подобном свете.
– А как у нее с сестрой? Все в порядке?
– Разумеется. Они вечно ссорятся, а потом мирятся.
– Она девушка непредсказуемая.