Я почувствовал, как самолет задел верхушки деревьев на западном конце поляны. Потом понял, что это спасло меня, потому что существенно снизило скорость. Машина просто плюхнулась брюхом на поляну, протащилась вперед сквозь траву шестифутовой высоты, оставив на своем пути оба крыла, и остановилась всего в двадцати футах от берега реки.
Отстегнув пояс безопасности, которым был пристегнут к сиденью, толчком ноги я распахнул дверцу, выкинул наружу мешки с почтой и быстро выскочил вслед за ними. Но спешка не имела смысла, самолет не мог вспыхнуть как факел от удара при приземлении по той простой причине, что баки оказались абсолютно пусты.
Очень осторожно я сел на один из почтовых мешков. Руки тряслись, немного, но все же заметно, и сердце стучало, как отбойный молоток. Самолет "Хейли" теперь кружился надо мной. Я помахал ему рукой, не поднимая головы, расстегнул "молнию" летной куртки и достал пачку сигарет "Балкан собрани", последнюю из того блока, который купил в прошлом месяце на черном рынке в Лиме. Ничего в мире более вкусного, чем эта сигарета, я не знал.
Немного погодя я встал и повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как "Хейли" сделал вираж и начал спускаться над деревьями на дальнем конце поляны. Ему предстояла трудная посадка. Валявшиеся повсюду обломки "Веги" и ее оторвавшиеся крылья оставляли ему очень мало места для маневра и исключали всякую возможность ошибки. Он сел так, что от конца его левого крыла до деревьев не осталось и дюжины ярдов.
Я снова опустился на мешок, почувствовав внезапную слабость в ногах, и закурил еще одну "Собрани". До меня донеслось, как он пробирается ко мне сквозь высокую траву, и один раз даже окликнул меня по имени. Бог знает почему, но я не ответил. Наверное, я находился в шоке. Так полагаю. Просто сидел, смотрел на обломки "Веги", на реку, впитывая каждый малейший звук и образ, как бы удостоверяясь, что я жив.
— Клянусь Господом Богом, ты умеешь летать, парень, скажу тебе!
Он появился из высокой травы, здоровенный мужчина в кожаной куртке, бриджах, высоких сапогах и кожаном шлеме, с авиационными очками, сдвинутыми на лоб. На правом бедре в кобуре висел автоматический пистолет "кольт". Уставившись на меня, он встал подбоченясь, что, как я узнал потом, было его любимой и неповторимой позой.
Я протянул руку, и когда заговорил, то мне показалось, что это не мой голос:
— Мэллори, Нейл Мэллори.
— А ты уже называл мне свое имя, помнишь? — Он усмехнулся. — Меня зовут Сэм Хэннах. Там есть что-нибудь ценное, кроме почты?
В то время ему исполнилось сорок пять, но ему давали и больше, и меньше, поскольку его загорелое лицо, по цвету не отличавшееся от его кожаной летной куртки, не позволяло точно судить о возрасте.
Он выглядел твердым, самоуверенным человеком, таким, который сам управляет событиями, противостоит всем трудностям и случайностям. И это определялось с первого взгляда. Стоя здесь с пистолетом на боку, больше похожий на военного пилота, готовящегося к вылету на задание, чем на человека, принимавшего участие в небольшом инциденте, он являл собой великолепное зрелище. Его словно выцветшие светло-голубые глаза говорили о твердости духа.
Я сказал ему о горном оборудовании, которое вез, и он забрался в кабину, чтобы самому его посмотреть. Немного погодя появился с парусиновой сумкой в руках:
— Твоя?
Я кивнул, и он бросил ее мне.
— Об этих железных штуках нечего и говорить — слишком тяжело для моего "Хейли". Что-нибудь еще забрать?
Покачав было головой, я вдруг вспомнил:
— Ах да, там ведь револьвер в ящике для карт.
Он без труда нашел его вместе с коробкой патронов и перекинул мне. Свой "уэбли" я сунул в карман летной куртки.
— Ну, если ты готов, нам надо убираться отсюда.
Без видимого усилия он поднял все три мешка с почтой.
— Здесь живут индейцы племени хикарос. До последнего года их насчитывалось тысяч пять, а потом появился врач одной из земельных компаний и вместо прививки от оспы привил им саму оспу. Оставшиеся в живых заимели дурную привычку сдирать живьем кожу со всякого белого, который попадает к ним в руки.
Но такие истории давно перестали на меня действовать, Их всюду рассказывали на Амазонке в те времена, когда индейцев вообще не считали за людей, а скорее за вредных тварей, от которых следует избавляться любыми средствами.
Я ковылял вслед за Хэннахом, на ходу изрыгавшим проклятия. Вокруг нас тучами поднимались потревоженные кузнечики и другие насекомые.
— Что за проклятая страна! Воистину, последнее место, которое создал Бог. Вот и пусть себе живут тут эти хикарос.
— Почему же вы торчите здесь? — спросил я.
Мы как раз дошли до самолета, он положил туда мешки с почтой и повернулся ко мне со странным блеском в глазах:
— Не по своему выбору, парень, скажу я тебе.
Он подтолкнул меня в кабину. Она оказалась не такая большая, как на "Веге": кресла для четырех пассажиров и грузовое отделение позади — все в безупречном порядке. И вовсе не потому, что машина не была старой. Просто за ней постоянно и любовно ухаживали. Это меня немного удивило, потому что, на мой взгляд, как-то не вязалось с образом Хэннаха.
Я пристегнулся к креслу рядом с ним, и он закрыл дверь.
— Эта детка делает сто восемьдесят на полном ходу. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как окажешься в горячей ванне! — Он усмехнулся. — Или в чуть теплой, потому что я хорошо знаю водопроводную систему в Манаусе.
Как-то сразу я почувствовал себя очень усталым и испытывал удовольствие оттого, что сидел вот тут, пристегнутым к удобному креслу, а кто-то другой выполнял работу, и хорошо. На самом деле хорошо. С противоположной стороны поляны стеной стояли деревья, но я не ощутил ровно никакого беспокойства, когда он развернул "Хейли" против ветра и дал газ.
Сэм направил машину прямо на зеленую стену, не тратя мощность на набор высоты до самого последнего момента, а потом взял ручку управления на себя так, что она уперлась ему в живот, и поднял "Хейли" над самыми верхушками деревьев с запасом всего в десяток футов.
Громко рассмеявшись, он похлопал рукой по стенке кабины.
— А ты знаешь, что главное в жизни, Мэллори? Удача, и у меня она есть. Я собираюсь прожить до сто одного года.
— Желаю успеха, — отозвался я.
Странно, но он напоминал выпившего человека. Не пьяного, но такого, который не мог заставить себя замолчать. Я ни за что в жизни не смог бы вспомнить, что он говорил, потому что глаза мои постепенно закрывались, и его голос все затихал, пока наконец не слился с гудением мотора, а потом все для меня замерло и я погрузился в полную темноту.
Глава 2Мария Анджелос
Я рассчитывал продолжить свой путь через несколько часов и уж во всяком случае не позже чем на следующий день, хотя знал, что Манаус переживал не лучшие времена. Но потребовалась масса времени на всякие формальности.
Все пошло плохо с самого начала. Полиция в лице самого комманданте настояла на детальном расследовании катастрофы. Комманданте устроил мне личный допрос, собственноручно записывая каждое мое слово, что заняло у него много времени.
После того как я подписал свои показания, меня выставили за дверь, и мне пришлось ждать, пока Хэннах изложит свою версию происшедшего. Судя по раскатам смеха, которые доносились сквозь закрытую дверь, я решил, что они близкие друзья, и не удивился, когда Хэннах появился, обнимая комманданте за плечи.
— А, сеньор Мэллори, — любезно кивнул комманданте, — я говорил с капитаном Хэннахом по вашему делу и счастлив доложить вам, что он все подтвердил до мельчайших деталей. Вы можете идти.
Это было очень любезно с его стороны.Он вернулся в свой кабинет.
— Мне надо кое-что сделать, а ты выглядишь смертельно усталым. — Хэннах положил руку мне на плечо. — Спускайся вниз, хватай такси и поезжай в "Палас-отель". Спроси там сеньора Хука. Скажи ему, что это я тебя послал. Пять или шесть часов сна — и ты будешь в порядке. Я заберу тебя вечером. Мы перекусим и развлечемся. Я знаю отличные места.
— Это в Манаусе? — спросил я.
— У них тут все еще есть где отвести грешную душу, только надо знать, где искать. — Он криво ухмыльнулся. — Ну, увидимся позже.
Он вернулся в кабинет комманданте, открыв дверь без стука, а я спустился вниз и вышел через подъезд, украшенный потрескавшимися мраморными колоннами.
Я не поехал сразу в отель. Вместо того я взял извозчика, из тех, что ожидали в низу лестницы и дал ему адрес местного агента той горной компании, с которой я подписал контракт на доставку "Веги" в Белем.
Во время великого каучукового бума в конце девятнадцатого века Манаус бурно расцвел, по нарядным улицам прогуливались скороспелые миллионеры, выросли дворцы в стиле барокко, а оперный театр мог поспорить даже с парижским. Там не знали меры, не ведали, что такое большой грех, что такое адское злодеяние. Словно Содом и Гоморра спустились на берега Рио-Негро в тысяче миль вверх по Амазонке.
Мне никогда не нравился этот город. Он олицетворял для меня моральное разложение и всеобщее загнивание. Никто смел там жить, и джунгли не зря начали свое наступление на него.
Я ощущал какое-то беспокойство и неудобство. Скорее всего, это была реакция на стресс. И мне ничего так не хотелось, как поскорее убраться отсюда и в последний раз взглянуть на город через поручни на корме какого-нибудь речного парохода.
В солидном складе на набережной я нашел агента, высокого, изможденного, с затравленными глазами человека, который знает, что ему недолго осталось жить. Он непрерывно кашлял в большой, грязный носовой платок с пятнами крови.
Он так горячо благодарил Святую Деву за мое спасение, что даже перекрестился, но тут же указал мне на пункт контракта, где говорилось, что я получаю плату только при условии доставки "Веги" в Белем в целости и сохранности. Этого я как раз и ожидал и покинул его в состоянии почти коллапса, когда он тщетно старался справиться с тем, что осталось от его легких.