— Ну как? Никого не поймали?
— Нет.
Только одна тройка вернулась необычайно возбужденной. Ребята не легли спать, как другие, сели в углу, закурили и, перебивая друг друга, начали тихо разговаривать. Их папироски светились в темноте…
— Помните? — спрашивал ломкий тенорок. — Пригнулись они и идут вдоль стены, а я говорю: «Глядите, ребята, тащут чтой-то?» Помните?
— Это я первый на них показал! — возмутился почти детский голос. — Ты уж потом разглядел. Ты всегда плохо видишь, тебе очки папаша хотел купить.
— Везет же людям, — позавидовал вслух Кузя.
Примерно то же думал и Артемка. Он с нетерпением ждал, когда придет их час заступить на смену.
Наконец они вышли на улицу. Чуркин шел впереди и держал в руках винтовку. Он очень гордился, что на его долю выпала роль старшего. В его голосе звучали жесткие командирские нотки, можно было подумать, что под его началом не два сверстника, а колонна бывалых солдат. Плотная тьма ночи скрывала и решительное лицо Чуркина, и плетущуюся рядом с Артемкой жалкую фигурку Кузи в большом, не по росту ватнике.
Как только ребята отошли от штаба, Кузя стал просить у Чуркина винтовку.
— Дай я понесу, Артамоша, а потом опять ты, — с мольбой в голосе клянчил он.
Чуркин, возможно, и дал бы винтовку, но его оскорбляло это панибратское отношение подчиненного. Идет на боевое задание — и «Артамоша»! Ну, что это такое?!
— Винтовка будет у меня, потому как главный я, — не оборачиваясь, строго сказал он.
Кузя замолчал. Но тут ему на подмогу пришел Артемка. И вдвоем они все-таки уговорили своего начальника согласиться носить винтовку по очереди.
Дежурство в первую ночь прошло спокойно. Город спал в утренние часы мертвым сном. И только кошки на крышах домов орали во всю мочь…
Возвращались усталые, недовольные, что все прошло тихо. Кузя запахнул полы своего ватника, уткнулся в воротник носом и не просил уже подержать винтовку. Вдруг он поднял голову, осмотрелся.
— Играет, ребята.
Артемка и Чуркин остановились. Сначала они услышали тихие, неясные переборы гармошки, потом чей-то разудалый голос:
Эх, барыня, барыня,
Сударыня, барыня!
И песня, и звуки гармошки были настолько неожиданны на пустых улицах города, что ребята переглянулись. Чуркин снял с плеча винтовку…
Пел эту песню, наверное, лихой парень в расстегнутой рубашке, в сбитой на затылок шапчонке. Артемке показалось даже, что и песню, и голос поющего он слышал где-то раньше. Где же?
— Вот это да! — одобрительно проговорил Кузя.
— Да, а может не да… — озабоченно сказал Чуркин. — Проверить надо, что за жаворонка такая. Пошли.
Он закинул винтовку за плечо и, не оглядываясь, пошел впереди своих товарищей. Они свернули за угол и увидели певца. В шинели, папахе, он неторопливо шагал посредине улицы и растягивал мехи гармошки.
— Солдат Березовского гарнизона, — тихо проговорил Чуркин. — Разгуливает, ишь ты!
— А может, и не солдат. Сперва проверить надо, — предложил Кузя.
— В штабе проверят, — возразил ему Артемка. — Товарищ Жердев ясно сказал: всех гуляющих солдат — в штаб.
— А как мы его заарестуем? — спросил Кузя.
— Заарестуем… Кузя и ты, Артамон, подходите с боков. А я со спины, — сказал Артемка. — Зачнет ерепениться, моментом скрутим.
Солдат не переставал играть и петь «Барыню». Он увидел Чуркина только тогда, когда тот положил руку на мехи гармошки и заметно подрагивающим голосом спросил:
— Кто такой?
— Ослеп, что ли? Солдат, служивый.
— Березовского гарнизона?
— Так точно! — Солдат застегнул ремешки гармошки и взял ее под мышку.
— Гуляешь?
— Гуляю!
Артемка смотрел в затылок солдату, готовый в любую минуту повиснуть у него на плечах. Голос солдата был знаком, очень знаком.
— Пойдем в штаб Красной гвардии, — потянул его за рукав Кузя.
— Не пойду.
— Пойдешь!
— Станешь упираться, силком потащим! — сказал Артемка.
Солдат обернулся. Артемка разглядел его лицо и ахнул.
— Карпушка!
Вот тебе и на! Как же он сразу не узнал первого в Шоролгае гармониста, соседа своего, Карпушку Ласточкина? Карпушка тоже очень удивился встрече. Удивился и обрадовался:
— Ух ты, черт возьми! Не чаешь, где встретишься, где разминешься. Откуль ты взялся?
— Я в Красной гвардии. А ты служишь?
— Какая, к черту, служба! Жрем, шляемся по городу и все. От дому только оторвали. Эй, ты, — Карпушка толкнул Чуркина в плечо, — веди в штаб. Я им там наломаю дров. Я трудящийся крестьянин, а хожу на свадьбы, наяриваю музыку для проклятых купчих.
— Какие свадьбы? — не понял Артемка.
— Всякие, чтоб им провалиться.
Раньше Карпушка был другим. Тихий, незаметный, на вечерках не приставал к девчатам, играл на гармошке, пел песни, и худого слова от него никто никогда не слышал. Артемка тихо сказал Чуркину:
— Отпустим его?
— Не хлопочись, земляк. Мне до Совета дело есть, не в шутку говорю.
Наклонив голову, Жердев тяжелым, неподвижным взглядом смотрел на Карпушку. Солдат сидел, откинувшись на спинку стула, полы его шинели свисали до щербатых половиц, руки, сжатые в кулаки, неподвижно лежали на коленях. Карпушка не глядел на Жердева, его взгляд был устремлен в одну точку — на белую чернильницу в золотисто-зеленых пятнах высохших чернил.
— Ты пьян? — не то спросил, не то подтвердил свою догадку Жердев.
— Маленько есть. А что?
— Встать! — неожиданно взревел Жердев.
Карпушка медленно, нехотя поднялся.
— Размазня ты, а не солдат! — Жердев стукнул по столу кулаком. — Посмотри, на кого ты похож! Как смеешь таскаться по гулянкам, когда твое дело — служить трудовому народу? Допусти, так вы, сукины сыны, пропьете революцию… Расстрелять тебя, подлеца, мало!
Карпушка вдруг рванул воротник гимнастерки. На пол посыпались пуговицы.
— Расстреливай! — крикнул он не своим голосом.
Лицо его исказилось, глаза, полные боли и обиды, смотрели теперь прямо в лицо Жердеву. Горькой, видно, оказалась солдатская жизнь, если даже в спокойном сердце Карпушки вспыхнуло возмущение.
— Расстреливай! — снова выкрикнул Карпушка. — Нашего брата царь расстреливал, Керенский расстреливал, теперь ваша очередь настала. Стреляй!
— Молчать! — Жердев рванулся к Карпушке, схватил его за грудь, притянул к себе. — Задушу, гаденыш! Как ты смеешь, стерва, нашу власть с царской равнять?..
Горевшие бешенством глаза Жердева не предвещали ничего доброго. Худо пришлось бы Карпушке, но на его счастье мимо кабинета начальника Красной гвардии проходил Серов. Он услышал крики, распахнул дверь и в изумлении остановился на пороге.
— Вы что… на кулачки сошлись?
Жердев разжал руки, отвернулся.
— Садитесь, товарищ, — сказал Карпушке Василий Матвеевич.
Карпушка устало опустился на стул.
— Вы, вижу, из гарнизона? — спросил Серов. — Неважные там у вас дела. Не воинская часть, а цыганский табор.
Серов говорил мягким густым голосом. Мало-помалу Карпушка успокаивался. Дрожащими пальцами он искал на воротнике гимнастерки оборванные пуговицы. Жердев стоял у окна, глубоко засунув руки в карманы, ноздри его тонкого носа раздувались, лицо было бледно.
— Гарнизон превратили в притон воров и пьяниц, — мрачно проговорил Жердев. — Подлецы солдаты…
— Солдаты не виноваты, — тихо, но решительно возразил Карпушка.
— А кто шляется по городу, кто торгует казенным имуществом?
— Солдаты не виноваты! — упрямо повторил Карпушка.
Жердева передернуло. Серов заметил это и спокойно проговорил:
— Возможно, солдаты и не так уж и виноваты. А кто виноват? Давайте разберемся.
— Порядку у нас нету, — почувствовав поддержку, горячо заговорил Карпушка. — Командиров никто не слушает, а в полковом комитете грызня идет. Поналезли туда всякие… Навроде о нашей судьбе пекутся, а толку от них столько же, сколько от быка молока. Комитет про политику разговаривает, а нами всякая шпана верховодит — воруем, пьем, деремся. Всего хватает.
— Вот, вот! — подхватил Жердев. — На это ваших способностей хватает. А революцию дядя будет делать?
— Ты не покрикивай! — осмелел Карпушка. — Сколько раз перевыбирали этот самый комитет — одна сатана. Агитацию наводят все, кому не лень и все добро тебе сулят. Попробуй разобраться, кто говорит правду, кто пыль в глаза пускает.
— Разобраться попробуем, — сказал Серов. — А ты чего так опустился?
Карпушка посмотрел на свою затрепанную, замызганную шинель, на разбитые нечищенные сапоги.
— Опостылело все. Околачиваюсь тут без дела, даром харчи проедаю, а дома пахать-сеять некому. Батька у меня старый, силенок у него совсем не осталось. Сбегу я отсюда.
— Большая у вас семья? — спросил Серов.
— С батькой и матерью — восемь человек. А работать, считай, некому. Братишки еще малы.
Серов постучал пальцами по столу, придвинул к себе чернильницу, лист бумаги.
— Мы тебя отпустим домой. Поезжай, выращивай хлеб.
— Ну да, отпустите… — недоверчиво протянул Карпушка. — В карцер спровадить — ваше дело, а домой…
— Бери и иди, — Серов подал ему бумажку. — Но знай, что ты можешь понадобиться Советской власти в любое время.
Карпушка наконец поверил. Схватил бумажку и убежал, позабыв даже поблагодарить. Жердев неодобрительно покачал головой:
— Зачем вы так, Василий Матвеевич? Мы останемся без солдат.
— Ты хочешь, чтобы он дезертировал? Нет, Василий, не будет нам пользы от солдат, мысли которых только тем и заняты, чтобы удрать из казарм. И хлеб нам нужен… А в гарнизон поедем разбираться.
Выехали на красногвардейской тачанке. Всхрапывая, лошади резво бежали по улицам города. Мимо проплывали приземистые домики, полузасыпанные песком. Ни одного деревца, ни одной травинки… Серов никак не мог понять, почему сибиряки не ценят зелень. Кругом леса, а в городах, в селах не увидишь ни сосны, ни тополя, ни березы.