Как же она по нему скучала!
В особенности ей не хватало его прикосновений. Не просто секса — за этим бы дело не стало, возникни у нее такая потребность, это все равно что утолить голод или жажду. Ей недоставало тех мгновений, которые случались лишь при длительном знакомстве и близости. Ей нужен был кто-то, к кому можно прижаться, сидя на диване. Кто-то, кого можно целовать на прощание по утрам. Кто-то, у кого можно прикорнуть на плече, когда едешь домой после прогулки по Лондону. Все эти казавшиеся такими крошечными и незначительными детали в действительности не так уж и незначительны. Только лишившись их, она сумела по-настоящему оценить, как они важны.
Анна попыталась отгородиться от чувства, будто она не больше чем пустая оболочка, внутри которой не осталось ничего, кроме боли от понесенной утраты. Она попыталась отвлечься, сосредоточившись на чем-нибудь обыденном — скинула туфли, повесила пальто, поставила чайник, чтобы заварить себе чашечку травяного чая, хотя не очень-то и хотела пить. Но внутри продолжала зиять пустота.
Она зажгла в гостиной одну единственную лампу и устроилась в углу дивана. Вокруг было так чисто, так опрятно. В этом была вся Анна. Уборка и сохранение порядка никогда не составляли для нее труда. Однако, пока Спенсер был жив, их дом выглядел иначе.
Она потянулась к кофейному столику, достала с полочки под ним газету, развернула ее, пошуршала страницами, бесцельно их перелистывая, скомкала какой-то разворот и позволила ему соскользнуть на пол. Обычно Спенсер так все и оставлял. Анну это злило, но теперь она почти скучала по носкам, забытым возле диванных подушек, и боксерам, которые только наполовину попадали в корзину для белья.
Она со вздохом снова откинулась назад, утопая в обивке дивана. Когда же это прекратится, эти страдания? Сколько времени требуется на затягивание ран? По ее личному мнению, Время страшно халявило. Эй, Время, поживее! Возьми себя в руки. В конце концов, как бы ей ни хотелось, оно неуклонно отдаляло ее от того момента, когда она в последний раз видела Спенсера живым. Разве Времени не полагалось дать ей что-нибудь взамен?
Поджав под себя ноги, она потянулась к телефону. Это была плохая идея, но и вечер выдался непростой; она решилась дать себе небольшую поблажку, позволить одну крошечную слабость.
Она открыла сообщения, нашла Спенсера, открутила до 14 февраля трехлетней давности. Его не стало чуть больше месяца спустя, но на тот День святого Валентина Спенсер прислал ей подряд несколько забавных сообщений, кишащих смайликами и дерзкими предложениями, как они проведут вечер, когда он придет домой.
Анна перечитывала их и улыбалась, упиваясь не столько словами, сколько воспоминаниями того вечера, воспоминаниями, которые принадлежали только двум людям во всем мире и единственной хранительницей которых она теперь оставалась. Было бы неправильно дать им раствориться и исчезнуть.
Но, просматривая эти сообщения, воскрешая эти воспоминания, она все равно что бередила незажившую рану. Именно так все и начинается, с этого приятного искушения, осознания, что очень хочется сделать то, чего делать не следует. О да, а потом наступает момент, когда ты отпускаешь самоконтроль и поддаешься искушению. Блаженство. Облегчение. Все сосредоточено в этом мгновении сиюминутного удовольствия.
Но долго это продолжаться не могло. Рана открылась, начала саднить и кровоточить. За сиюминутной эйфорией следовала расплата. Анна рассчиталась сполна. Уставившись в яркий экран своего мобильного, исполненного свидетельствами присутствия Спенсера в виде сообщений, глупых рожиц, она чувствовала, как усиливается боль, становясь почти невыносимой.
Но тут в голову ей закралась мысль, возникло почти непреодолимое ощущение, что ее тянет туда, куда она заходить вовсе не собиралась. Чтобы отвлечься от этой затеи, она открыла в телефоне галерею и принялась разглядывать их совместные снимки с неменьшим пристрастием, чем ее свекровь в прошлое воскресенье (тогда были фотографии из средней школы: широкие улыбки, награды и слишком большие блейзеры). Но вот она дошла до самых ранних кадров и сколько бы ни пыталась листать еще дальше, картинки подрагивали и вновь возвращались на место, упрямо не желая слушаться.
А назойливая дурная мысль, черная дыра, так и висела над ней, нашептывая, околдовывая. В конце концов она покорно открыла свои контакты и зашла в папку с избранными. Спенсер стоял в списке первым. Она, не мигая, уставилась на него.
«Ты же говорила, что больше не станешь этого делать, — раздался в голове тихий шепот здравого смысла. — Ты обещала себе, что День святого Валентина пройдет иначе, чем Новый год». Но не успел голос договорить, как ее палец уже коснулся экрана, и телефон начал вызов. И несмотря на то, что сердце учащенно забилось в груди, отзываясь на воспоминания о том, что случилось в предыдущий раз, она приложила телефон к уху.
Гудки в динамике замолкли, и она задержала дыхание, ожидая, что будет дальше. Однако вместо автоответчика Спенсера она услышала стандартный механический голос, советовавший ей дождаться звукового сигнала и оставить свое сообщение.
Как, черт возьми, это могло случиться? Неужели она тогда так разнервничалась, что умудрилась куда-то нажать и стереть его голос? Нет, это вряд ли. Можно стереть запись автоответчика на своем телефоне, но не в чьем-то чужом. Это было нелогично.
Она разочарованно нажала кнопку отмены вызова. Что это сейчас было? Может, она набрала неверный номер? Несколько секунд она, не дыша, внимательно вглядывалась в свой телефон, а затем позвонила снова. На этот раз до автоответчика дело не дошло.
Она дозвонилась.
— Алло?
Анна не шелохнулась.
Неужели это был он? Всего одно слово. Она не могла понять! Она не могла думать! Когда-то давно она еще умела отличать его голос от любого другого, и теперь ее до глубины души ранила сама мысль о том, что она, вероятно, утратила этот драгоценный навык, сама того не заметив.
— Спенсер? — хрипло заговорила она. — Это ты? Пожалуйста, пусть это будешь ты, — она заплакала, — мне столько нужно тебе сказать…
В трубке повисла долгая пауза. Ни слов. Ни даже дыхания — что было, пусть и ужасно, но логично. Однако она ощущала чье-то присутствие. Там кто-то был. Кто-то слушал.
Она заговорила. Она начала рассказывать все то, что в ней накопилось за эти два года, десять месяцев и двадцать два дня.
— Спенсер, это я… — она запнулась, борясь с подступившим к горлу комком и подбирая слова. — Я люблю тебя, Спенсер. Я знаю, ты всегда смеялся над идеей родственных душ, но это то, кем ты был для меня. Ты и есть моя родственная душа. И мне так тебя не хватает… Иногда у меня бывает ощущение, что я больше никогда не стану прежней. Хотя это не так, но это чувство меня не покидает. Да и как вообще мне стать прежней без тебя? Я еще удивляюсь, что как-то продолжаю жить и дышать.
Внезапно ее захлестнула новая волна эмоций. Она не обрушилась на нее, подобно мощной внешней стихии, она зародилась внутри.
— И я злюсь на тебя! Как ты мог оставить меня здесь одну? Будто это просто какой-то затянувшийся розыгрыш. Будто ты сейчас выпрыгнешь откуда-нибудь из-за угла и закричишь: «Я просто пошутил!» Но это больше не смешно, Спенсер! Просто не смешно. Прекрати это, слышишь? Прекрати. Потому что я хочу, чтобы ты вернулся, — дыхание на секунду оборвалось, и она всхлипнула. — Пожалуйста, вернись, — едва слышно прошептала она.
Ответа не было.
Она вытерла склеившие ресницы слезы:
— Пожалуйста, поговори со мной.
Она ждала. Секунды шли. На другом конце линии по-прежнему никто не отзывался, но она ясно чувствовала, что он был там. Правда чувствовала.
— Спенсер? — не выдержала она.
Казалось, она на цыпочках кралась куда-то за границы жизни, за пределы реального. А вдруг, там все устроено иначе? Может, ей не стоило принимать некоторые вещи на веру?
— Ты меня слышишь? Ты вообще помнишь меня? Это Анна…
«Пожалуйста, — взмолилась она шепотом про себя, не до конца понимая, к кому она обращается — к Спенсеру, или к Богу, или к окутавшей ее ночи. — Пожалуйста, пусть там будет хоть кто-нибудь. Мне так одиноко».
Она ждала, чтобы он назвал ее по имени, так же мягко и соблазнительно, как делал всегда, отвечая на ее звонки, будто для нее у него имелась какая-то особенная улыбка. «Анна», — сказал бы он, наполнив одно это слово всем, что он к ней чувствовал. Ему даже не обязательно было каждый день повторять, что он ее любит, хотя именно так он и делал. Достаточно было просто слышать свое имя на его губах.
И вот теперь это случилось. То, чего она так хотела.
— Анна?
Глава 8
Анна.
Он назвал ее имя, но в голосе не было привычных мягкости, тепла и тени улыбки. Он просто повторил слово, которое ему ни о чем не говорило. У Анны было ощущение, будто кто-то вылил на нее ведро ледяной воды.
«О господи, что я делаю?»
Она завершила вызов, отбросила телефон, соскочила с дивана и замерла, вжавшись в стену на другом конце комнаты. Ее разбирала дрожь. Она отвернулась, чтобы не смотреть на дисплей, и оказалась лицом к лицу с сервантом. Решительным движением руки она распахнула одну створку, за которой обнаружилось несколько успевших запылиться бутылок виски. Виски Спенсера. Она вытащила бокал и, минуя «Хайленд-Парк», потянулась к бутылке «Лагавулина». Ей хотелось выпить чего-нибудь обжигающего, с крепкими, глубокими нотками. Она наполнила бокал до половины и, залпом его осушив, поморщилась.
Допивая второй бокал, она уже была не в таком предобморочном состоянии, как полчаса назад. В ней проснулся философ. Произошедшее она воспринимала теперь несколько иначе. Настолько, что добралась до телефона, взяла его и снова набрала тот же номер.
В этот раз не было даже механического голоса автоответчика — лишь неуверенная тишина.
— Прошу прощения. Я знаю… — заговорила она, надеясь, что слова звучат более-менее разборчиво.
Затем, когда ответом ей стало только тихое бормотание, она добавила: