цию, Борис не выходит его встречать и приветствовать, хотя любит Хохлова не меньше других. Рем Викторович понимает его и всегда сам приходит к Струкову поздороваться, узнать, как он живет, потолковать. Они вместе ходили в горы. Удивительное дело, когда на станцию приезжает факультетское начальство, то все чувствуют определенное напряжение. Идет подготовка к встрече, волнение, суета... А Рем Викторович приезжает - всё спокойно. Ничего он не требует, никого не отчитывает, всем доступен. Он друг и желанный гость.
В Джиргитале, милом зелёном городке на границе Таджикистана и Киргизии, нас уже ожидали прилетевшие самолетом ребята, Первыми лететь на ледник Фортамбек с грузами и для установки лагеря Николай Николаевич поручает Вадиму Павлову и мне. Конечно, неплохо бы отдохнуть от впечатлений дороги и от тряски, переночевать в Джиргитале на высоте двух тысяч метров для постепенной акклиматизации, но отказаться я не могу. Коля не приказывает, он как бы делится своими соображениями. Тихим, спокойным голосом. Вадим знает место, у меня — опыт организации лагерей, нам и карты в руки.
Манера Володичева руководить экспедицией для меня нова и неожиданна. Такое впечатление, что всё делается само по себе. Полнейшая демократия — университетская традиция. Все заботятся о деле, все одинаково инициативны, никто не ждет никаких распоряжений. Мне приходилось руководить альпинистскими лагерями и экспедициями, но я впервые встречаюсь с таким стилем руководства. Надо сказать, он мне нравится. К тому же в этой экспедиции - я человек новый, а такой порядок заведён в университетских делах издавна. Кое-что поразило меня ещё в Москве при подготовке выезда. Я тогда спросил у Володичева:
— А кто у нас отвечает за альпинистское снаряжение?
— А зачем отвечать? — посмотрел на меня без улыбки Николай Николаевич.
— Каждый знает, что ему нужно.
— Да, но мы же должны знать, что у нас есть и чего нет. Хотя бы из группового снаряжения.
— Зачем? — он как бы советовался и раздумывал вместе со мной. — Если чего не хватит, возьмем в международном лагере или у Машкова, у наших соседей. Правильно?
И меня покорила его спокойная уверенность, несуетливость, ибо всё шло как надо, все одинаково работали, никто не уклонялся и не отлынивал, никто не кивал на другого. Владельцы автомобилей свозили грузы ко мне в Зоологический музей МГУ, другие закупали продукты, третьи упаковывали и заколачивали ящики. Николай Николаевич на редкость спокойный человек. Когда разговариваешь с ним по телефону, кажется, что он положил трубку, так долго он молчит перед тем, как ответить. Он небольшого роста, крепкого сложения, с выпяченными губами и светло-русыми волосами. Мне все больше и больше нравится наш начальник. Я даже раздумываю над тем, что неплохо было бы мне в своей прошлой деятельности вести себя так, как он: достойно, несуетливо, спокойно.
Может быть Коля подражает Рему Викторовичу? Никто из нас и никогда не видел Хохлова суетящимся, спешащим, раздраженным. Хотя... два раза видели его очень даже сердитым. Это было прошлым летом. В 1976 году Рем Викторович с нашими же ребятами делал восхождение на пик Коммунизма. Раньше их вышли группы иностранцев. Один австриец тогда сорвался и погиб, а трое, не дойдя до вершины, «схватили холодную ночевку» и поморозились. Двое из них еще могли кое-как двигаться, а у третьего руки-ноги почернели и наступил явный сдвиг в психике. Следом за ними на Большую гору поднимались их же товарищи — австрийцы со знаменитым Шмуком во главе. Подошли к ним, посмотрели, оказали кое-какую помощь, но спускаться не стали, оставили их и пошли дальше, к вершине. Следующими к потерпевшим подошла наша группа: Иван Богачев, Рем Хохлов, Нурис Урумбаев, Андрей Мигулин, Леша Шендяйкин, Лёва Добровольский, Борис Струков и Эдик Мысловский. Подняли они бедолагу и потащили скорее вниз. Парень остался жить, хотя и без пальцев, но наши лишились из-за него восхождения.
И вот в этой ситуации, при спуске, когда дошли до нижнего лагеря австрийцев (пик Парашютистов), пострадавшие стали милостливо раздавать свои вещи, ибо унести их все равно не могли. В знак благодарности за спасение австрийцы стали дарить нашим ребятам полиэтиленовые чашки, маслёнки, ножи для открывания консервов — всё по мелочам. Копаются австрийцы, собирают свое барахло, никак не могут решить, что с ним делать: нести или оставить, чтобы потом сняли. А наши ребята сидят усталые, измученные, потерявшие восхождение, к которому готовились целый год.
Андрею Мигулину, одному из учеников Хохлова, тоже подарили этот самый консервный нож. Рем Викторович сказал только одну фразу: «На кой... тебе этот нож?!» Но сказал это так, что ребята сразу же все «подарки» повыкидывали с высоты плато па ледник. Остался у Нуриса лишь австрийский ледоруб, свой он сломал на спасательных работах, а предстояло еще спускаться.
И второй раз Рем Викторович потерял терпение, когда внизу стали разбирать случай с австрийцами. Шмука и Реггату спросили, почему они пошли вверх, бросив товарищей. На что те ответили:
— Вы русские спасатели, вы и обязаны были спасать.
Тут Рем Викторович очень сердито, хотя и сдержанно сказал им:
— Мы не спасатели. Мы точно такие же альпинисты, как и вы. Мы тоже приехали в горы в свой отпуск и на вершине нам хотелось быть ничуть не меньше, чем вам.
28 июня 1977 года.
Вчера нас с Вадимом Павловым забросили вертолетом на ледник Фортамбек. Из Душанбе, из адской жары сразу на высоту 4000 метров, на снег, на лёд, в холод... Началась акклиматизация. Первое ощущение высоты — лёгкая голова. Всё прекрасно, чувствуешь себя хорошо, свободно и думаешь: «Смотри-ка, какой я молодец!» Ну, чуть задыхаешься, когда таскаешь ящики, так это — пустяки. Зато горы какие! Сразу два семитысячника перед тобой — пик Евгении Корженевской и пик Коммунизма!
Но состояние эйфории скоро проходит. Наступает бессонная ночь. К утру мы оба совсем больные, и хочется первым же вертолётом улететь обратно, вниз. Но мы знаем, что еще денёк-два таких мучений, и всё войдет в норму. Надо только шевелиться. Скоро все будут здесь, и экспедиция зато может сразу начать нормально работать.
Первая ночь была трудной. Известно, люди старше 40 лет акклиматизируются на высоте гораздо хуже молодых, особенно астеники. Это как раз мы с Вадимом. Дышишь вроде спокойно и вдруг несколько непроизвольных глубоких вдохов подряд «ху-ху-ху-ху»! Не хватает воздуха. Так называемое дыхание Чейн-Стокса. Тогда садишься, откидываешь полу палатки и думаешь: «Нет, это не для меня, надо удирать».
Отдышавшись в очередной раз, Вадим говорит:
— Ничего, это нормально. Леша Шиндяйкин (врач и тренер международного лагеря) на что могучий мужик, а как прилетит сюда, всю ночь бегает за палатку. Прямо наизнанку его выворачивает. Он говорит, это признак здоровья, сопротивляется организм.
— Ты хоть переночевал в Джиргитале, ворчу я, — а тут — прямо из Душанбе.
— А что толку? Тоже не сплю.
— Ты знаешь, я читал, что во время индо-китайского конфликта в 1962 году индийские войска кинули самолетом сразу на 4500. И они все полегли, несколько тысяч человек. Как мы с тобой.
— Да уж... мы с тобой сейчас не вояки.
— Ничего, Вадим, ничего... Потерпим, скоро пройдет.
На утро, без всякого аппетита позавтракав у Машкова, разбираем снаряжение, ставим палатки. Совершенно измочаленные опускаемся на только что сооруженные из сланцевых плит скамейки, установленные нами возле такого же каменного столика. Разделись, рубашки и свитера под себя. Вадим напялил на свою лысую голову белый берет, вернее, белый чехол от фуражки. Он с ним неразлучен, этот чехол я видел на нём и на Кавказе, и на Тянь-Шане. Солнце печёт немилосердно, размаривает и клонит ко сну. Напряжение солнечной радиации здесь куда больше, чем в Душанбе. Грудь печёт, а спине холодно.
— Ты знаешь, Вадим, — вздохнул я. — сдается мне, что пик Коммунизма не для меня.
Павлов почесал указательным пальцем свою наполовину седую бородку:
— И не надо.
— Как так? — изумился я.
— А так. Я для себя еще в Москве решил, что на вершину не пойду, — он взял со стола маленькое зеркало и стал рассматривать свой облупившийся нос.
— У нас научная экспедиция и у меня свои научные задачи, свой план. Выполню его и улечу. — он осторожно оторвал от носа кусок кожи. — Кто точит зубы на гору, кто в форме, тот и пойдет. А всем не обязательно. Я и в прошлом году не ходил. Ты осудишь меня?
— Почему... Это твое дело, — сказал я совершенно искренне.
— И тебя никто не осудит.
— Но ведь Хохлов собирается? И Нурис, и Богачев, и Мигулин, да и все остальные вроде.
— По обстановке, — сказал Вадим. — по обстоятельствам. Там будет видно. И потом Рем, можно сказать, высотник. Он на Корженевской был, на восточной Победе, на пик Ленина два раза поднимался. А вот пик Коммунизма ему не дается. Две попытки у него уже были: в прошлом году и в семидесятом. Сделает он эту Гору — будет «барсом снегов» [3]. А тебе зачем? Ты давно уже мастер спорта.
Бывший. Я бывший мастер спорта. Мастера разные бывают. Те, кто выполнил нормы мастера спорта в начале шестидесятых годов, по нынешним временам всего лишь перворазрядники, а те, кто получил звание в начале пятидесятых — с трудом потянут на второй разряд. Тогда «мастеров спорта» давали за одну «пятерку» [4]. Правда, у меня их шесть. Но с тех пор и нормативы стали выше и маршруты много труднее. Разве сравниться мне теперь с Юрой Бородкиным, Борисом Гавриловым, Эдиком Мысловским или Борисом Студеневым — тренерами международного альплагеря?! (Да и не только в этом дело, просто непонятны мне такие разговоры, это неспортивно. Не в звании дело.) Павлов понял моё молчание и сказал:
— Ты же не высотник. На какой высоте ты был?
— На Эльбрусе, — неохотно сознался я.