Расположились на полу. Уютно пофыркивает альпинистский примус, пахнет кофе. Молодая, очень стройная женщина с черными, как угольки, глазами — Римма Сабирова ловко накрывает «на стол». Вообще-то ее зовут Рано, она врач, научный сотрудник таджикской медико-биологической экспедиции и неплохая альпинистка. Несмотря на свою хрупкость, Римма была на трёх семитысячниках и постоянно носит клетки со своими белыми крысами на плато.
Когда мы повспоминали прошлые времена и старых друзей, поговорили о жизни, я попросил Володю рассказать о работе:
— Хотя бы в двух словах — чем занимаетесь, какая тема исследования.
— Тем у нас несколько, одна из них — влияние высокогорья на живые ткани. Римма работает вместе с Белкиным. (Виктор Шаевич Белкин руководит медико-биологической экспедицией Таджикской Академии наук. Машков отвечает за всё только на плато.)
Римма тут же пришла на помощь:
— Мы заносим животных на высоту, были с ними и на пике Коммунизма. Часть из них умирает, остальных забиваем, тушки замораживаем и внизу изучаем. В живых тканях под влиянием высоты происходят серьезные изменения, омертвение целых участков, происходит разрыв сосудов, клетки не делятся, нарушаются биоритмы... Материал получаем бесценный.
—- Теперь понятно. Хорошая у нас у всех перспектива... А что за станция «Восток», что там есть? — я принимаю из рук Риммы очередную чашку кофе.
— Пока что только палатка, — говорит Машков.
— Владимир Сергеевич скромничает, снова вступает Римма, — замечательная палатка, не простая, вы увидите. Пол войлоком застелен, как здесь, для утепления сделан подпалатник. Газ, движок, свет. Это на такой-то высоте! Гостиница Машкова. Можно выпить чаю и даже молочка горячего. В прошлом году помороженных иностранцев молоком отпаивали. Все заходят, ночуют — и альпинисты, и иностранцы, и наши ребята. У нас ведь все рабочие — кандидаты наук, не меньше. Приезжают к Владимиру Сергеевичу как альпинисты и вкалывают простыми рабочими, грузчиками. Из самых разных городов — из Москвы, из Новосибирского академгородка, из Ялты, из Минска... В этом году у нас работают казанцы — очень хорошие ребята. Получают гроши, 60—70 рублей в месяц, зато Владимир Сергеевич дает им восхождение.
Машков хмурится, закуривает.
— С этими ребятами, — говорит он, — выговор себе схлопотал по альпинистской линии, звание старшего инструктора альпинизма сняли, запретили на два года быть выпускающим в республике. Хорошо мастера оставили.
— Несчастный случай?
— Если бы …
— Как раз нет. — поясняет Римма, — за все семь лет у нас ни одного несчастного случая. У альпинистских экспедиций было много, а у нас нет.
— Прижала меня федерация альпинизма. Дискредитирую я пик Коммунизма, с третьим спортивным разрядом вожу, а то и без разряда. Но у нас же не альпинистские восхождения, у нас наука, а на этот счет никаких правил нет. Как хочешь, так и крутись.
Машков рассказывает об организации станции «Восток», о перспективах расширения ее возможностей и создания постоянных условий для ведения научной работы. Его увлекает связь альпинизма с наукой, только альпинизма для него уже недостаточно. И сделано для ведения научных исследований на плато уже немало. В прошлые годы ставили палатки, их валило ветром, уносило и сбрасывало со стены. Потом рыли снежные пещеры. И вот, наконец, нашли в восточной части плато, на склонах пика Кирова на высоте 6100 метров прекрасную защищенную от ветра скальную площадку, рядом — небольшое озерцо, в июле оно днём оттаивает, можно брать воду. Здесь и установили станцию.
— Ты ратуешь за связь альпинизма с наукой. Рем Викторович тоже придает большое значение прикладному альпинизму. А у нас, в отличие от тебя, альпинистская сторона дела не продумана до конца. Нет плана восхождения, нет групп, нет выпускающего. Мы с тобой альпинисты, знаем к чему такое ведёт.
—Да, получаются ножницы.
—Мне думается, никаких разграничений между наукой и альпинизмом в данном случае не следует делать. Если учёный идет на восхождение, ему необходимо иметь соответствующую спортивную квалификацию, а коли уж группа ученых работает на такой большой высоте, она обязана придерживаться альпинистских правил. Никакого компромисса тут быть не может.
Володя не соглашается со мной:
— А где я возьму тогда двадцать мастеров спорта? Тебе хорошо говорить, а пойди найди их. По-твоему, выходит, федерация мне правильно влепила?
— Не знаю. Но здесь что-то недодумано и у тебя и у нас. Ты знаешь, я пятнадцать лет был начучем [6] альплагерей, насмотрелся.
Возьми любой несчастный случай, и ты обязательно найдешь нарушение в технике страховки, в недостаточной физической или технической подготовке и в тактике. Обязательно.
Володя смотрит на часы.
— Прости, — он протягивает руку и берет с кровати портативную рацию. Вытягивает штыревую антенну: — Яга, Яга, я база, я база. Как слышите меня? На приёме.
Из потрескивающей рации — на улице холод, ветер, но палатка Машкова стоит как вкопанная, — раздается хрипловатый голос:
— База, база, я Яга. Слышу вас хорошо. Владимир Сергеевич, приём.
— Что имеете ко мне, что имеете ко мне? Приём.
— Понял вас, понял. Всё нормально, всё нормально. Нам нужны сухари, у нас остались только сладкие, и какую-нибудь мазь для губ. Губы сгорели. И бензин. Приём.
— Понял вас, понял. Будет, будет. Завтра Юра с Витей выходят, принесут. Больше ничего? Приём.
— Больше ничего. Всё, всё, приём.
— К вам больше ничего не имею, связь кончаю. Будь здоров. ЭС КА (конец связи), до завтра.
Машков кладет рацию обратно на кровать.
— Пойдешь на Гору? — спрашивает он меня (он не поясняет, о чём идет речь; всем ясно, что такое Гора).
— Не знаю... Чувствую себя паршиво.
— Надо сходить, как же... «Акклимаешься», потренируешься, сходишь на Камень, а там потихоньку, налегке... Я с тобой пойду. Забросим тебе на "Парашютистов" пуховку, штаны, дадим шекельтоны [7]. Вот Римма была на Горе, ещё с нами сходит.
— Обязательно надо сходить, — с присущей ей экспансивностью начинает Римма. — Владимир Сергеевич шесть раз был на пике Коммунизма...
— Неужели шесть раз? — перебиваю я её.
Машков улыбается и лихо так говорит
— А что?! И в седьмой пойду и в восьмой. Ничего страшного. Саныч, ты увидишь.
— Вы знаете, я умирала наверху, просто умирала, — опять быстро и страстно говорит Римма, — а он подошёл ко мне и сказал: «Вставай, посмотри вокруг. Как прекрасна жизнь! Погляди на горы, на вершины». Я встала и пошла. И ничего.
В это время по брезенту палатки кто-то постукивает:
— Владимир Сергеевич, можно?
— Входи, Олег, входи, — отвечает Машков.
В палатку ползком влезает курчавый румяный парень.
— Садись кофе пить, — приглашает хозяин.
— Спасибо, мы пили. Сколько баранов нам заказать, трёх хватит?
— Мало. У нас выходы предстоят, берите пять.
Парень, пятясь, вылезает из палатки.
— Передай Юре, — добавляет Машков,
— пусть возьмут сухарей ребятам и мази. Сгорели они.
— Хорошо. — Олег исчезает.
— Вы знаете, — продолжает разговор Римма, — одна иностранка, я забыла её фамилию, швейцарка, по-моему, только родила в феврале, а в июне взошла на Аннапурну.
— Чего ты про иностранку, — говорит со смешком Володя, —ты сама на шестом месяце делала траверс Варзобской [8] пилы.
— Глаза у Машкова делаются вдруг хитрыми, ликующими. — Ты видел, Саныч, снегоход? Снегоход! «Лайка-2». Скоро затащим на плато.
— На себе?
— А как же?! С вертолёта бросишь — ничего не останется. Разберем и затащим. Придешь на плато, я тебя покатаю. Такси! — засветился весь Володя. — Только у нас и нигде в мире!
У вертолетной площадки внизу я видел машину, похожую на мотоцикл, но на гусеницах. Однако не представлял себе, что ее можно унести в рюкзаках по стене на плато.
— А трактор видел?!
— Как же, при мне грузили в вертолет в Джиргитале.
— «Владимировец», — с гордостью произносит Машков. — Теперь ничего на себе таскать не будем по поляне, от вертолета до лагеря. Сели и поехали.
— Да здесь всего-то метров двести...
— Пятьсот, Саныч, почти пятьсот. И по этому пути перенесены сотни тонн груза. На горбу. Кто носил, тот знает, что это такое.
Колесный новенький трактор ярко- красного цвета я уже фотографировал и так и сяк. Уж очень необычно смотрится он здесь, на леднике, на фоне ледовых стен пика Москва.
— Вот так и живем, — говорит Машков, — осмотришься, всё поймешь. А на Гору мы с тобой сходим по старой памяти. Ты «не боись»!
А я думал про себя: «Как вырос этот человек, как возмужал на такой работе! Может быть, я увлекаюсь, но думаю, что сейчас его можно было бы поставить рядом с Нансеном или Амундсеном. Когда-то я водил его на восхождения, теперь он поведёт меня».
•
Судьба Владимира Сергеевича Машкова складывается пока неудачно, если не трагично. На плато, в палатке, где находились Машков и Сабирова, взорвалась канистра с бензином. Владимир Сергеевич получил такие сильные ожоги, что его с трудом удалось спасти. Потом началась инфекционная желтуха, болезнь Боткина, занесённая при переливании крови, а дальше пошли и ещё большие неприятности иного плана... Другого человека, почти каждого из нас, все эти беды просто раздавили бы. Но Володю Машкова согнуть трудно.
Недавно они с Риммой были у меня в гостях, и Володя строит планы новых восхождений.
Вернувшись от Машкова, я залез в свой пуховый спальный мешок, и вспомнилось мне наше с ним восхождение, страшная стена, где мы едва не остались навсегда. Такое не забывается.
Я закрыл глаза и увидел, как мы шагаем по узенькой тропинке, выбитой на зелёном сочном лугу ногами альпинистов. Всякая дорога умна, а такая вот тропинка