в рюкзак, начинает подъём. Вначале стена не очень крутая, но камни лежат плохо. Ким идет мягко, как кошка, пробуя рукой каждый выступ, за который берется, и ступая так, чтобы камень не вырвался из-под ноги и не полетел вниз. Он забирает немного вправо, чтобы не быть над нами. Всё это делается им по привычке, машинально. Приемы скалолазания, работа с веревкой, выбор наиболее простого и безопасного пути, забота о стоящих внизу — одновременный учет всех мелочей достигается путем постоянных тренировок и опыта. Об отработанном приёме уже не думаешь, он выполняется сам по себе. Поднимаясь всё выше и выше, Ким закладывает идущую к нему веревку за надежные выступы скал. В случае срыва он повиснет на этой верёвке. Это позволяет ему выйти на всю её длину, на все тридцать пять — сорок метров. Наверху он находит удобное место и кричит мне, что страховка готова и можно идти. Я подхожу к нему с верхней страховкой и сразу же иду дальше, уже с нижней. Так же двигаются за нами Володя с Костей.
Через два часа мы подходим к стенке, на которой уже нет выступов и зацепов. Она крутая и почти гладкая. Ким достает из рюкзака набор скальных крючьев и карабины, навешивает их на грудную обвязку, надевает через плечо длинный темляк молотка. Здесь страховка будет осуществляться при помощи крючьев. Ким находит трещину в скале, подбирает для неё подходящий крюк сантиметров двенадцать — пятнадцать длиной и вгоняет его молотком в трещину. Крюк звенит и, повторяя изгибы трещины, намертво входит в скалу. Чем глубже уходит в неё крюк, тем звук его становится выше. Крюк «поёт». Это значит, он надёжен. Если бы звук был глухим, дребезжащим, то положиться на него нельзя. Тогда лучше его перебить или подобрать другой по толщине и форме. Но Ким с первого взгляда определяет, какой нужен крюк. Продев в отверстие забитого крюка стальной карабин и пропустив через карабин веревку, Ким начинает подъём. Я держу двумя руками идущую к нему через карабин веревку, она идёт по моим рукавицам, а я внимательно слежу за каждым его движением. В случае срыва Ким упадет на то расстояние, на которое он ушел от крюка, и ещё на такое же расстояние ниже крюка. Далеко от крюка уходить нельзя (не более четырех — пяти метров): при отвесном падении на глубину более десяти метров верёвка в момент натяжения может сломать ребра.
Нащупывая пальцами малейшие зацепы, Ким уверенно продвигается вверх. Через несколько метров он находит удобное место для правой ноги. Передние трикони [11] ботинка хорошо держат его на скале. Левая нога сцепилась триконями с едва заметным выступом. Приникнув к скале, Ким внимательно изучает её, потом снимает с грудной обвязки нужный крюк и заколачивает его в трещину. Надев на крюк карабин, он пропускает в него свою верёвку и движется дальше. Третий крюк, четвертый, пятый, и вот уже Ким на узенькой полочке, где можно поставить ногу на всю ступню. На это место он принимает меня и идет дальше. Одна верёвка, другая, третья...
К двенадцати часам мы выходим на хорошую площадку, где можно разместить палатку. Перспектива весьма заманчивая, но у нас ещё впереди часов шесть рабочего времени, да и погода стоит отличная, надо её ловить.
— Идем дальше, Саныч, — предлагает Ким.
Но я в раздумье. Просчет в тактике восхождения может иногда оказаться опаснее срыва и камнепада. Надо всё взвесить.
— По описанию, Ким, следующая площадка будет часов через восемь работы. Мы можем не дойти.
— Но до этого места тоже семь — восемь часов работы, — возражает он, — а мы дошли за шесть. Мы идём хорошо, погода отличная. Засветло будем там, это точно.
Хорошо бы посоветоваться, но стук Костиного молотка, которым он выбивает крючья, раздаётся ещё далеко внизу. С площадки Костю и Володю не видно. Прямо за краем её начинается пропасть, из которой мы поднялись. Ледник уже далеко-далеко внизу. Огромные его трещины, что мы не могли перепрыгнуть и обходили, кажутся отсюда тоненькими ниточками.
— К тому же ты устал, Ким.
— Ни капли. Съедим сейчас чего-нибудь, и до вечера свободно проработаю.
— Но ты учти, сейчас пойдут самые трудные участки — «оконные стекла», потом лед.
— Я знаю. Дойдем, Сан Саныч, я вам говорю, дойдем!
Ещё и ещё раз я всё взвешиваю. Если мы не успеем добраться засветло до площадки, нам предстоит «холодная ночёвка» — придется провести ночь на стене в сидячем, а то и в стоячем положении, без палатки, без горячей пищи. Это может подорвать силы. И вообще, холод, высота, бессонная ночь, затекшие в неудобном положении руки и ноги... Бр-р-р-р!
— Сколько у тебя крючьев?
— Шестнадцать. — говорит Ким. пересчитав крючья. — Кроме того, четыре; ледовых. Карабинов маловато, но ведь ребята поднесут. Нельзя такую погоду упускать. Гляньте, ни облачка. Как стеклышко! И я соглашаюсь.
— Идем!
Отсюда, с площадки, стена кажется непроходимой. Но Ким подходит к скалам. находит одну зацепку, вторую, звенит крюк, и вскоре я его уже не вижу за перепадом скалы.
— Пошё-о-о-л! — кричит Ким и быстро выбирает запас моей веревки. Вскоре мы доходим до первого трудного места. Прямо перед нами поднимается короткая, но совершенно отвесная стена, которая на высоте метров пяти имеет округлую выпуклость, так что в одном месте получается нависание, отрицательный уклон. Слева — гладкие, покрытые натёчным льдом нависающие скалы, справа — узкий желоб, по которому то и дело со свистом летят камни. Путь один — прямо в лоб.
Ким забивает крюк, вешает на него рюкзак, достает из рюкзака лесенки. Это лёгкое приспособление из шестимиллиметровой верёвки — «репшнура» и трёх дюралевых перекладин-ступеней. В верхней части верёвки связаны вместе, и за это место лесенка пристегивается к карабину с крюком. Ширина ступенек такова, что на них можно поставить ботинок или продеть в лесенку ногу до бедра, чтобы сесть на перекладину.
Ким как можно выше забивает крюк и вешает на него лесенку. Потом, поднявшись по раскачивающимся ступенькам, забивает другой крюк и вешает на него вторую лесенку. Перебравшись на нее, он отстегивает первую и вешает ее выше - третий крюк. Так, забивая крючья и вешая на них трёхступенчатые лесенки, он медленно продвигается вперёд. Идущая от меня к нему веревка проходит для страховки через все карабины. Кроме этого мне приходится его подтягивать до уровня верхнего крюка. Этот способ подъема чрезвычайно трудоёмок и требует максимального напряжения сил. Скала отбрасывает Кима, он кряхтит, скрипит зубами, тяжело дышит. Я вижу, как у него от напряжения начинает дрожать нога. Больше часа такой работы не выдерживает самый выносливый. Но вот он наконец скрылся за выпуклостью стены и кричит мне оттуда:
— Отдохну!
Отлично. Значит там можно расслабиться.
Снизу показывается лохматая голова Володи. Не вылезая дальше, он осматривает стену и тихонечко, протяжно свистит.
— Вот так, — говорю я, — час десять минут.
Вскоре появляется и Костя. Он тоже проводит взглядом по идущей к Киму веревке, а потом уже вылезает и пристегивается рядом с нами на самостраховку.
— Мы говорили с Володей, Сан Саныч, — сообщает Костя, немного отдышавшись, — и решили, что вы правильно сделали.
Я не очень уверен в этом и молчу. Но слышать такие слова мне приятно. Ребята хотят в случае неудачи разделить со мной ответственность за принятое решение. Но я знаю, что она - на мне.
— Вы поели там что-нибудь? — спрашиваю я.
— Баночку шпротов. Саныч, в настоящем прованском масле, сантиметров по тридцать великолепной колбасы типа «польская полукопченая» и по ма-а-а-ленькому кусочку хлеба, — смакуя, говорит Володя. — Всё это мы съели не стоя, а сидя. Сидя на великолепной площадке, на которой мы могли бы даже лечь. Но мы не захотели...
Ким отдохнул и уходит дальше на всю веревку. Теперь эта веревка называется «перила». По ней сначала поднимаются вверх Володя и Костя, потом своей верёвкой они вытаскивают рюкзаки: с рюкзаками здесь не пролезть. И тогда уже иду я, снимая карабины и выбивая крючья. Володе и особенно грузному Косте подниматься по веревке на руках тяжело. Они дышат, как паровозы. Начинает сказываться усталость, да и высота. Я же после выбивки крючьев так изматываюсь, что, добравшись до «лба», повисаю на веревке и беспомощно болтаюсь на трёхсотметровой высоте, как куль.
А впереди самый сложный участок маршрута, так называемые «оконные стёкла» — гладкие, отвесные стены с несколькими горизонтальными полочками, на которых при нужде может собраться вся группа. Общая высота этого участка метров сто двадцать, приблизительно высота Московского университета на Ленинских горах. В нашем измерении это четыре веревки.
Ким устал, но не хочет в этом признаться, не дает Володе идти первым.
— Саныч, — доказывает он. — я же больше всех отдохнул, я же давно поднялся, а он ещё не отдышался.
— Ладно, иди. — говорю я. — Володя сменит тебя на втором «стекле». Ты не выкладывайся, работы еще много, тебе силы надо беречь больше всех.
Ким идёт, бьёт крючья, лезет, лезет и лезет.
В одном месте он никак не может найти зацепку. Крюк забить тоже некуда. Ким шарит по скале руками, ещё и ещё раз просматривает её, но ничего не может найти.
— В-о-он трещина. — показывает Машков на скалу метрах в двух над нами.
— Я вижу, — говорит Ким, — но при моем росте до нее не дотянуться. И ты не достанешь, даже Костя. Дай, Володя, я на тебя встану — не отводит глаз от трещины Ким.
Машков подставляет ему спину. Ким забирается на него.
— Выпрямляйся. — командует Ким.
Володя послушно выпрямляется. Ким
тянется изо всех сил, но дотянуться не может. Тогда он говорит:
— Володя, я встану тебе на плечи.
Трикони ботинок впиваются в плечи
Машкова. Он морщится, но молчит.
— Эх. совсем чуть-чуть!.. Три сантиметр«! — стонет Ким.
— Вставай на голову, — говорит Володя. — Стой! Пусть Саныч капюшон накинет.